Читать онлайн «Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917». Страница 42

После перевода в Дом предварительного заключения к обвиняемым были допущены адвокаты. В качестве таковых в основном нанимались политические единомышленники, которые, с одной стороны, следовали правовым процедурам, отстаивая официальные интересы своих подзащитных, а с другой – в прямое нарушение собственных обязанностей – служили их связными с внешним миром. Весьма интересно, однако, что защитником Троцкого стал не социал-демократ, а человек, хотя и беспартийный, по своим взглядам близкий к кадетам. Наталья Седова договорилась о защите с весьма уже известным в Петербурге адвокатом Оскаром Осиповичем Грузенбергом [467] .

К тому времени Грузенберг в полном смысле слова прославился среди интеллигентной оппозиционной публики своими убедительными и смелыми выступлениями по делам, связанным с печатным словом. По одному из таких дел он защищал писателя и литературного критика К.И. Чуковского, который посвятил затем одну из своих книг «защитнику книги и писателей». Хотя Грузенберг отнюдь не разделял политических убеждений своего теперешнего подзащитного социал-демократа, он, как и другие адвокаты, осмеливался выполнять нелегальные функции – исправно передавал в тюрьму письма Натальи Седовой, в которых содержалась политическая информация, полученная ею от однопартийцев, и выносил для передачи ей письма Троцкого, адресованные питерским социал-демократам, и его рукописи [468] .

Чем руководствовался Грузенберг, унося из тюрьмы в своем объемистом портфеле острые политические документы и рукописи Троцкого, чтобы передать их Седовой, а затем издателям, прежде всего издательскому дому Николая Глаголева и издательству «Новый мир», выпускавшим социал-демократическую литературу? Можно предположить, что он поступал так, грубо нарушая законы империи, которые призван был свято блюсти, будучи очарованным личностью молодого и самоотверженного социалиста, заслуженно ценимого им за смелость, острый ум и находчивость, может быть надеясь, что тот, повзрослев и приобретя опыт, откажется от своих заблуждений и перейдет на более трезвые и разумные позиции. Находившийся вместе с Троцким в заключении бывший член Петербургского Совета меньшевик Д. Сверчков писал впоследствии, что Троцкий «залпом писал и передавал по частям для напечатания свою книгу «Россия и революция» («Итоги и перспективы»), «в которой он впервые высказал с определенностью мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет достигнут социалистический строй». Сверчков продолжал: «Тюремная камера Троцкого превратилась вскоре в какую-то библиотеку. Ему передавали все сколько-нибудь заслуживающие внимания новые книги; он прочитывал их и весь день с утра до поздней ночи был занят литературной работой. – Я чувствую себя великолепно, – говорил он нам. – Сижу, работаю и твердо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать… Согласитесь, в границах царской России это довольно необычное ощущение» [469] .

Однажды Льва посетили специально приехавшие для этого в столицу родители. Видимо, не без укора по поводу того, что он оставил Александру с двумя детьми (с женитьбой, с существенным опозданием, после рождения внучек отец Бронштейна примирился), родители подарили ему фотографию девочек. Вскоре арестант писал Александре, с которой он вел довольно регулярную переписку: «Девочки превосходны, каждая в своем роде! У Нинушки такое личико – испуганное и вместе с тем лукаво заинтересованное лицо! А у Зинушки такое размышляющее личико! Кто-то тронул рукой карточку у меня в номере, и на личике Зинушки пятно. Если у тебя есть одна свободная карточка, пришли мне, пожалуйста» [470] .

В этом письме, помимо прочего, обращает на себя внимание, что Троцкий, оговорившись, назвал тюремную камеру номером!

Утомившись за столом, Лев менял род интеллектуальных занятий – он устраивался на тюремной койке и читал произведения классиков европейской литературы. Он «упивался ими с таким же чувством физического наслаждения, с каким гурманы тянут тонкое вино или сосут благоуханную сигару» [471] . Именно в это время Троцкий постепенно пристрастился к французскому классическому роману, который будет следовать за ним и после 1917 г. – на фронтах Гражданской войны, в ссылке и в эмиграции. Ко времени второго ареста Троцкий более или менее хорошо (но отнюдь не в совершенстве) овладел и французским и немецким языками, но немецкий был ему более удобен для социально-политического анализа и полемики, а французский он воспринимал главным образом как язык художественного творчества.

Тюремный режим в 1906 г. был весьма своеобразным. Политические заключенные свободно разгуливали во дворе тюрьмы и даже играли в чехарду. Троцкому были разрешены еженедельные свидания с Натальей, несмотря на то что официально брак между ними зарегистрирован не был. Во время встреч происходил обмен письмами и рукописями, в тех случаях, когда нетерпеливый Лев не мог дождаться визита Грузенберга. При этом тюремщики делали вид, что ничего не замечают. Один из них особенно благоволил к политическим. «Я подарил ему, по его просьбе, свою книгу и свою карточку с надписью, – вспоминал через много лет Троцкий. – «У меня дочери курсистки», – шептал он с восторгом и таинственно подмигивал глазом. Я встретился с ним при советской власти и сделал для него, что мог, в те голодные годы» [472] .

Сохранились две фотографии Троцкого, сделанные в тюрьме. Но это не «официальные» тюремные фотографии в профиль и анфас. На одной из них – привлекательный и достаточно ухоженный молодой человек сугубо интеллектуального вида. Лицо его как будто спокойно, но все же выдает внутренне напряженную сложную гамму чувств. Огромная шапка черных волос, широкий лоб, пенсне, хорошо подстриженные усики создают впечатление, что это – преуспевающий журналист или же университетский приват-доцент, но отнюдь не политический арестант Петропавловки. Вторая фотография – коллективная. На ней мы видим Троцкого в обществе ветерана революционного движения и российских мест заключения Л.Г. Дейча и своего единомышленника того времени Парвуса. Все трое стоят обнявшись и выглядят довольно благополучно.

Дейч, имевший славный опыт трех побегов, и на этот раз задумал бегство из тюрьмы. Парвус согласился принять участие в этом предприятии. Троцкий колебался. Он никак не мог выбрать, что лучше и для его политических целей, и для собственной карьеры в революционном движении – бежать или использовать трибуну суда как агитационную площадку.

Пока обсуждался план бегства, надзиратели случайно обнаружили заготовленный набор слесарных инструментов. Хотя окончательно так и не было установлено, для какой цели они предназначались и даже кому эти инструменты принадлежали, бдительность тюремных стражей была значительно усилена, и от плана побега непосредственно из тюрьмы пришлось отказаться.

На этапе отступления революции фракционные разногласия между меньшевиками и большевиками, сгладившиеся было во время революции, обострились вновь. Они особенно усилились после появления брошюры Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической революции», в которой содержались ожесточенные нападки на меньшевистский курс и на самого Троцкого, с использованием самых оскорбительных и недостойных эпитетов. В тюрьме, однако, эти разногласия были несколько приглушены, прежде всего в силу арестантской солидарности и взаимовыручки. Это сделало возможным создание коллективной работы по истории Петербургского Совета, в написании которой участвовали и большевики, и меньшевики, и нефракционный социал-демократ Троцкий, ставший не только одним из авторов, но и фактическим редактором этой работы. Рукопись истории Совета удалось вынести из тюрьмы, и вскоре она была опубликована [473] .

Вся работа несла на себе отпечаток идей и взглядов Троцкого. Но особенно показательной была написанная им глава «Уроки первого Совета» [474] . Здесь обосновывалась все та же концепция перманентной революции, доказывалось, что центральной задачей революционной борьбы является взятие государственной власти. Это национальная задача, для выполнения которой необходима классовая организация национального масштаба. Петербургский Совет стремился взять на себя национальные функции, но оставался все же местным органом.

В «Историю Совета» вошли также другие тексты Троцкого. Он, в частности, написал некролог, посвященный памяти Арама Тер-Мкртчянца, эсера, члена Совета, который был вначале арестован, затем выпущен на поруки, а вскоре после этого вновь арестован по другому делу, приговорен к смертной казни и расстрелян как участник вооруженного восстания [475] . На узком столике тюремной камеры Троцкий пытался запечатлеть не только историю Петербургского Совета, но дать ретроспективный анализ всей истории революции, которая, по его мнению, еще продолжалась и могла привести к новым волнам подъема.