Читать онлайн «Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)». Страница 47

Фундаментальная основа такой группы — эгалитарность с учетом ролевых функций ее членов: все равны и равноправны, но взрослый мужчина социально и реально имеет в группе больший вес и получает большую долю добычи и вообще пищи, чем женщина, ребенок или старик. Эгалитарность означала равноправие между равными (скажем, мужчинами-охотниками), но на практике она была лишь генеральной нормой, исходным началом, а не абсолютным императивом. Обладавшие наибольшими потенциями и приносившие в группу больше, чем другие, соответственно (здесь вступал в силу великий принцип реципрокности) имели право на большую долю если не пищи, то воспринимавшегося в качестве ее эквивалента престижа, уважения со стороны группы в целом.

На этом этапе развития еще много от этологии (сильный самец в стае тоже приносит больше пищи, чем другие, и за то становится вожаком, обладающим престижем). Но индивидуальный акт добычи и пищи и эгалитарные нормы ее распределения в группе, без чего она не смогла бы выжить, под давлением социокультурных начал со временем все более ощутимо обретали характер дарообмена. И чем больше в группу приносилось, чем чаще возникал некий избыток пищи в ней, тем отчетливей и закономерней престиж удачливых и сильных вел к появлению у них привилегий. С появлением в эгалитарной группе четко выраженных привилегий приходит конец эгалитаризму.

На смену ему, по словам антрополога М.Фрида [211а, с. 109—184], идет общество ранговое, а реципрокность как первый генеральный принцип примитивной экономики уступает место ее второму великому принципу — редистрибуции, т.е. централизованному в рамках коллектива перераспределению излишков (когда они бывают; но иногда и не только их, а продукта вообще). По формулировке К.Поланьи, введшего соответствующие понятия и термины в науку, система редистрибуции возникает и существует параллельно с реципрокностью с того момента, когда средства группы начинают скапливаться в одном месте, в одних руках и когда в результате появляется практика регулярного перераспределения продукта (см. [280; 280а, с. 253]).

Как правило, переход к ранговому обществу и системе редистрибуции совпадал с переходом людей от присваивающей экономики к производящей, т.е. с неолитической революцией. Именно в обществе ранних земледельцев и скотоводов при переходе к оседлости на смену локальной группе как социальной ячейке пришли семейно-клановые микроструктуры, т.е. группы близких родственников, потомков одной семейной пары, обычно по строго определенной линии, чаще всего мужской, изредка женской, с их брачными партнерами из другой семьи и всеми их детьми.

Внутренние связи в семейно-клановых группах были неизмеримо крепче тех, что существовали в локальных группах охотников и собирателей. Неизмеримо более сильной и устойчивой, стабильной была и позиция главы семейной группы, ее отца-патриарха. Неравенство в группе закамуфлировано (все — семья), но вполне очевидно. Ранг-статус главы наивысший, соответственны функции и привилегии. Различались ранги взрослых его сыновей, особенно семейных, и остальных членов семейной группы. Все это прежде всего сказывалось в практике редистрибуции, т.е. распределения семейного продукта ее главой, что обычно выражалось в виде того, какой брачной паре где жить в рамках семейного компаунда, какими продуктами из общего амбара и в каком количестве пользоваться для своих нужд и т.п. При этом глава группы, будучи распределяющим, еще не являлся собственником всего достояния коллектива. Оно считалось общим. Но в силу своего положения он со временем все более ощутимо приобретал бесспорное право распорядителя. Все в конечном счете зависело от его решения.

Деревенская община земледельцев и скотоводов чаще всего состояла из нескольких семейных групп, обычно родственных между собой, связанных регулярными брачными связями. И хотя ресурсы общины считались общими (речь прежде всего о земле) и спорадически перераспределялись, семейные группы не были равными. Одни — крупнее, зажиточнее, удачливее, с большим числом работоспособных мужчин; другие — слабее, беднее. Эта разница не слишком велика: крайности усреднялись традиционным механизмом реципрокности. Его действие в ранговом обществе сводилось к тому, что зажиточные семьи щедро угощали всех, причем каждая такого рода раздача (обычно праздничная), нередко сопровождавшаяся закалыванием почти всего имеющегося у семьи, скажем, стада свиней, резко увеличивала престиж угощающего, главы зажиточной семьи.

Принцип неумолим: дарение возвышает, принятие дара принижает. И старейшина коллектива — а это уже административная власть, первая из административных должностей в истории человечества, — избирался из тех, кто более других щедро дал что-либо деревне и потому в своего рода честном соперничестве богатых и сильных добился наибольшего престижа. Старейшина деревни (а в большой деревне могли быть и промежуточные должности старших квартальных) — наивысший социальный ранг. Вообще же система социальных рангов, подчас тесно переплетавшаяся с системой возрастных классов, представляла собой зародыш принципа социального неравенства, шедшего на смену первобытному эгалитаризму. Развивавшееся и усложнявшееся общество не могло строиться на принципах эгалитаризма. Неравенство же органично вырастало по мере развития социума.

Престиж соперничающих глав семейных групп и авторитет удачливых обладателей административной власти — вот истинная движущая сила этого процесса. Фундаментом ее был материальный достаток, характерный для производящих коллективов. Больше того — некоторый регулярный излишек, или, выражаясь терминами политэкономии марксизма, избыточный продукт. Именно он, будучи в распоряжении лиц высокого ранга, использовался в качестве трамплина для достижения авторитета администратора, для обладания властью.

Антропологи единодушны в своих наблюдениях и выводах относительно того, что власть имущие не гнались за материальной выгодой — напротив, щедро использовали имевшиеся у них ресурсы путем их раздачи для укрепления авторитета и власти. Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у власти — только щедрый. Власть же, т.е. право руководить, управлять другими, — вот что было целью, своего рода пределом честолюбивых социальных устремлений тех, кто мог рассчитывать достичь ее. Круг их был достаточно широк, он отнюдь не ограничивался только отцами-патриархами, ибо престижа в коллективе мог добиться и удачливый выходец из ранговых низов, например, сильный и смелый глава молодых воинов, сумевших нанести урон соседней деревне и приобрести богатую добычу. Словом, важна цель — средства со временем становились все более разнообразными.

Вначале административная власть — максимум власти — не выходила за пределы общинной деревни, пусть даже разросшейся. То, что позже стало именоваться племенем, было в реальности лишь этнической общностью, не имевшей единого политического лидера. Это были аморфные образования, объединенные общностью языка, культуры, ритуальных отправлений и верований. Чаще всего они возникали в ходе сегментации, т.е. естественной) процесса разрастания первоначальной кланово-родственной группы в благоприятных условиях. Цементировала общность механическая солидарность, восходившая к традиции, к первоначальному генетическому единству, к общности языка, нравов, мифов и т.п.

Реализовывалась такая солидарность автоматически, но с учетом закона энтропии: сила ее убывала с увеличением дистанции, как социально-родственной (двоюродные, троюродные и т.п.), так и территориальной, особенно в случае расселения сегментов на далекие расстояния друг от друга. Сегментация и солидарность действовали согласованно и достаточно гармонично: чем меньше ячейка, тем теснее сплоченность. Солидарность в рамках семьи и клана сильнее, чем в рамках всей деревни, даже если она заселена родственниками. Солидарность в деревне сильней, чем между соседними деревнями, даже если они восходят к единому корню. Это становилось особенно заметным в случае конфликтов, когда враждующие лагери естественно и мгновенно кристаллизовались именно по принципу убывающей солидарности.

Разработанная социологами школы Э.Дюркгейма и конкретно прослеженная М.Салинзом [285, с. 93—96], теория о механической солидарности открыла перед антропологами новый взгляд на то, что прежде привычно именовалось племенем. Что же касается племени в полном смысле этого слова (общность, имеющая признанного главу, вождя), то генезис его, согласно теории М.Фрида [212], был связан с эффектом трибализации, т.е. консолидации племени и структурирования его в политическую (выражаясь терминами Э.Дюркгейма — органическую) общность, отличную от механической. Такого рода трансформация не была результатом спонтанного эволюционного развития. Для эффекта трибализации нужен был мощный толчок извне, импульс сильной внешней угрозы со стороны либо уже сформировавшегося племени, т.е. племенного протогосударства, либо возникшей по соседству урбанистической цивилизации. Таким образом, все сводится к проблеме генезиса первичных очагов урбанистической цивилизации — только они, во всяком случае в глубокой древности, могли стимулировать оформление вошедших с ними в контакт механических общностей в племена.