Читать онлайн «Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)». Страница 3

Кое-что в разных текстах повторяется с вариантами, трактуется несколько иначе в зависимости от времени, позиций автора, характера самого сочинения. Кое-что второ- и третьестепенно и нужно лишь узкому кругу специалистов (для всех остальных более или менее существенно лишь самое основное). Иными словами, знать все или почти все, что хранили древнекитайские тексты и что открывалось каждому новому поколению китайцев, было практически под силу образованному — по-китайски, т.е. прежде всего гуманитарно, этически, социально-исторически ориентированному — человеку, тем более умному и способному, схватывающему, что называется, на лету. Более того, знание этого корпуса текстов было обязательным для каждого получившего образование, тем более претендующего на престиж и карьеру. В этом, можно сказать, заключается специфика Китая, его культуры и аккумулировавших основную ее часть текстов.

Специфика в том, что среди текстов не было эзотерических, т.е. доступных лишь для посвященных, для адептов той или иной религии. Практически все тексты были открытыми и даже более того — предназначенными для знакомства с ними как можно более широкого круга людей. Позже, с развитием в средневековом Китае идей религиозного даосизма и проникновением туда индийского буддизма, ситуация в рассматриваемом смысле несколько изменилась: сугубо религиозные даосские и буддийские тексты изучали преимущественно сами даосы или буддисты, да и среди них прежде всего монахи, т.е. люди как бы отличные от остальных. Но и при этом специализированные тексты «Дао-цзана» или «Трипитаки» не имели, как правило, характера эзотерических. Просто они были специализированными текстами для своих и соответственно не имели общественно значимого характера для всех китайцев.

Но что касается древности, о которой сейчас идет речь, то тоща такого еще не было. Специальные трактаты узкого предназначения имелись — но все они были открыты для любого и в принципе были предназначены для всех. Во многом указанное положение обусловливалось самим характером, содержанием текстов, среди которых практически не было сочинений мифологического характера и тем более кастово-жреческого (что вполне соответствовало месту мифологии и типу жрецов-чиновников в древнем Китае). В конечном же счете все это отражало и формировало тот облик китайской культуры, строя жизни и характера взаимоотношений, который сложился в Китае очень рано, на рубеже II—I тысячелетий до н.э., задолго до появления даже самых ранних текстов, о которых идет речь (кроме разве что упоминавшихся лаконичных надписей на костях и бронзе).

Корпус древнекитайских памятников, письменных текстов издревле любовно и тщательно изучался. Целенаправленное изучение древнекитайских текстов шло — помимо комментирования — начиная с рубежа нашей эры, по нескольким основным направлениям. Древние сочинения тщательно собирались по всей стране, ще они обычно хранились в царских архивах, и переправлялись в центр, в императорские хранилища и библиотеки (это, впрочем, не мешало тому, что немалое их число хранилось и накапливалось в частных хранилищах у высокопоставленных специалистов-любителей). Собирались бамбуковые планки с начертанными на них знаками (несколько планок соединялись вместе, образуя часть книги, которая обычно и измерялась количеством подобных частей). Собирались шелковые свитки с начертанными на них письменными текстами. Особым вниманием пользовались и изделия из древних бронз или камни с надписями. Тексты любовно изучались, хранились, восстанавливались, переписывались. Если случались разночтения — сопоставлялись варианты, убирались повторы. Предпринимались усилия по восстановлению утраченных частей и глав, что оказалось особенно актуальным после экзекуции над древними книгами, произведенной по приказу Цинь Ши-хуанди.

Работа такого рода, ведшаяся столетиями, привела уже во II—I вв. до н.э. к определенному качественному скачку, выразившемуся в создании сводно-систематических и энциклопедических по характеру сочинений, призванных как бы аккумулировать в себе всю сумму накопленных древними знаний, разобраться в них, систематизировать их. Именно в это время заметно усилилась хорошо известная и ранее практика не только препарирования истории, но и фальсификации древних текстов, что традицией обычно связывается с именами двух известных историографов отца и сына Лю, Лю Сяна и Лю Синя, живших на рубеже нашей эры (впрочем, эта версия не бесспорна).

Несомненно, однако, что упомянутая практика вела к появлению различных вариантов одного и того же текста. Подобные расхождения привели в конечном счете к формированию двух школ, цзинь-вэнь и гу-вэнь. Тексты гу-вэнь основывались на реконструкции и потому претендовали на большую древность (гу — древний) и тем самым на истинность. Современные исследователи, однако, скептически относятся к реконструкциям конфуцианской школы с ее нарочитым морализаторским и дидактическим подходом к прошлому и считают аутентичными тексты, восстановленные после сожжения книг при Цинь Ши-хуане (цзинь-вэнь).

В заключение — необходимая оговорка в связи с описанием конкретных древнекитайских книг, о которых пойдет речь ниже. Дело в том, что обычно принимается за основу стандартная традиционная рубрикация древних китайских памятников, прежде всего памятников канона. И хотя не существует строго однозначной схемы этих канонов — то это девять книг, «Четырехкнижие» и «Пятикнижие», то тринадцать, — не говоря уже о не вполне ясном принципе формирования самих канонов (два из них, входящие в «Четырехкнижие», «Дасюэ» и «Чжуныон», одновременно являются главами канона «Лицзи», целиком включенного в «Пятикнижие»), она все же тщательно соблюдается. Ею руководствуются обычно при характеристике китайских канонов, при публикации их переизданий. Не отвергая ее вовсе, я тем не менее предпочитаю более удобный для читателя хронологический принцип. Смысл его в том, чтобы при перечислении и краткой характеристике древнекитайских сочинений и их переводов вкупе с посвященными им исследованиями было без дополнительных пояснений ясно, какие из них наиболее ранние, а какие составлены позже. В то же время материал сгруппирован таким образом, чтобы параллельно с главным — хронологической характеристикой — были очевидными и особенности различных групп текстов, изменение самого облика и внутреннего содержания их в зависимости от того, когда, кем и для чего (или для кого) они составлялись.  

Эта группа текстов стоит особо и представлена в основном надписями на гадательных костях и панцирях черепах шанского времени и на бронзе времен Шан и Чжоу. Практически это древнейшие китайские тексты, написанные иероглифами, явственно сохранившими черты пиктографии, рисуночного письма, а то и являющимися не более чем пиктограммами. Имевшие, как правило, ритуальное предназначение, эпиграфические тексты, о которых идет речь, касаются тем не менее самых различных сторон жизни и деятельности общества и в совокупности дают весьма репрезентативную подборку материалов. Наряду с археологическими находками надписи — особенно гадательные надписи шанского времени — являются важнейшим историческим источником, благодаря изучению данных которого мы весьма немало знаем об обществе Шан-Инь.

Всего за счет случайных находок и — с 1929 г. — целенаправленных раскопок обнаружено и в значительной степени изучено и введено в научный оборот несколько более 100 тыс. фрагментов [245, с. 165] надписей на шанских костях (бычьи и чаще всего бараньи лопатки) и панцирях черепах. За долгие десятилетия с ними была проделана огромная исследовательская работа. Обломки тщательно изучались, сопоставлялись друг с другом, соединялись — после испробования многочисленных вариантов — в цельные первоначальные лопаточные кости.

Еще более тщательно изучались знаки. Вырабатывалась методика палеографического анализа, составлялись словари. И наконец, тексты записей начали говорить. Их публикация стала событием не только в китайской палеографии, но и в научном изучении ранних страниц истории страны — той самой истории, которая традиционно занимала столь высокое и престижное место в китайской культуре.

На сегодняшний день только капитальных публикаций шанских надписей насчитывается около семи десятков (см. [245, с. 229—231]). Число же отдельных небольших работ и статей аналогичного жанра практически не поддается учету, как и почти неисчерпаема библиография трудов, посвященных различным сторонам и проблемам изучения гадательных надписей. И хотя число уже введенных в оборот и вообще известных надписей составляет — по ориентировочным подсчетам — лишь 5—10% от возможного их общего объема за те два-три века, когда в Шан практиковались регулярные ритуальные обряды, сопровождавшиеся записями на костях и панцирях, репрезентативность накопленного эпиграфического материала вне сомнений. О чем же говорится в надписях?