Читать онлайн «Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)». Страница 19

Разумеется, с веками совершенствовалась методика исследования, изменялись принципы подхода к оценке и интерпретации исторического материала — и внимательный анализ современного специалиста вполне в состоянии это обнаружить. Но в главном, в генеральном подходе к истории, сложившемся в древности и почтительно заимствованном у нее, принципиальных изменений за века и даже тысячелетия не произошло. История по-прежнему воспринималась как школа жизни, как кладезь поучительных событий и эпизодов, смысл которых давно уже вскрыт господствующей и высоко всеми ценимой конфуцианской доктриной.

Из этого само собой вытекало некритическое отношение к историческому документу, тексту, зафиксированному факту. Критике могли быть подвергнуты в ходе текстологического анализа отдельные термины, интерпретации их и т.п. Но то была текстологическая, филологическая, смысловая критика, не более того. Критики же исторической, т.е. критического отношения к тексту, к документу и его содержанию в целом, практически не существовало по меньшей мере до рубежа XIX—XX вв., когда на традиционную китайскую науку, и историографию в частности, не стала оказывать заметное влияние проникшая в Китай наука европейская. 

К западу от Поднебесной империи о ней долгие века знали очень мало. Скупые строчки Плиния и некоторых других античных авторов о серах, которые славились искусством выделывать хорошее железо, неясные данные о живущих на краю ойкумены производителях шелка (того самого, что достигал Рима по Великому шелковому пути в процессе сложной многоступенчатой транзитной торговли и потому ценился чуть ли не на вес золота) — вот, пожалуй, и все, что было зафиксировано в немалочисленных европейских источниках древности о древнем Китае. Немногим больше стало известно о Китае на Западе и в последующие века, даже после того, как чужестранцам удалось узнать тайну шелковичного червя и вывезти из Китая коконы, когда на Западе стали известны искусство изготовления бумаги и изобретенный в Китае компас. Все дело в том, что и бумага, и компас, и многое другое — как и шелк в глубокой древности — попадали в Европу в результате упомянутой уже многоступенчатой транзитной торговли. Сами китайцы в Европу не путешествовали, да и вообще за пределы границ Поднебесной длительное время не имели обыкновения заходить — за редчайшими исключениями вроде экспедиции Чжан Цяня в древности или Ван Сюань-це и Сюань Цзана в танское время (да и те не заходили дальше восточных районов Северной Индии). Правда, каждый такого рода «выход» за пределы Поднебесной тщательно фиксировался в соответствующих исторических хрониках, так что многое о народах, окружавших Китай в древности и в средние века, мы знаем именно по китайским текстам. Но вот о китайцах вне Китая, как упоминалось, знали очень мало.

Прорыв произошел лишь в позднем средневековье и в основном благодаря арабам. Арабы-мусульмане после завоевания огромной территории Ближнего Востока, Ирана, части Средней Азии стали близкими соседями Китая. А так как арабы в ближневосточном регионе выступили в качестве наследников высокой культуры этого региона, включая и тысячелетнюю эпоху эллинизации, романизации и христианизации его, то неудивительно, что вчерашние бедуины довольно быстро овладели высокой письменной культурой и соответствующим стандартом образованности и научных интересов. Не приходится напоминать, что арабские историки и географы едва ли не доминировали в мировой культуре в первые века существования Арабского халифата, что именно арабы донесли до первых европейских университетов знания об Аристотеле и иных античных мудрецах. Они же сыграли роль посредников в ознакомлении средневековой Европы с начальными знаниями о Поднебесной империи и царивших в ней порядках.

Знаменитый исламский географ аль-Идриси, служивший при дворе Рожера II Сицилийского (1095—1154), собрал огромное количество сведений о разных странах мира, в том числе и о Китае. Сообщения о Китае заинтересовали Рожера особенно сильно, ибо из них можно было почерпнуть немало ценных рекомендаций в сфере деятельности централизованной администрации, к созданию которой стремился и Рожер. Ряд его нововведений — система налогов, соляная монополия и некоторые другие институты — были явно навеяны сведениями о Китае (об этом, со ссылкой на неопубликованную докторскую диссертацию Р.Хартвелла, пишет Г.Крил 1194, с. 12—15]). Есть также сведения, что некий китайский врач в X в. контактировал в Багдаде с арабскими коллегами и что именно с медицинского экзамена началась практика экзаменов в Европе, в том числе при дворе того же Рожера Сицилийского (см. [194, с. 17—18]). Происхождение же системы государственных экзаменов ни у кого не вызывает сомнений — она возникла в Китае и в эпоху Тан была уже достаточно совершенной, технически и методически отработанной. Из сказанного вытекает, что в X—XII вв. европейцы через посредство арабов уже кое-что знали о Китае и его культуре и даже пытались использовать эти сведения на практике. Но первый непосредственный контакт европейца с Китаем произошел лишь в XIII в., когда Поднебесную империю посетил знаменитый венецианский путешественник Марко Поло.

Свои впечатления он впоследствии описал в книге, переведенной на многие языки, включая и русский [65]. Наполненная наряду с достоверными сообщениями о Китае множеством небылиц и фантастических рассказов, книга эта была в свое время встречена в Европе с недоверием. Слабость ее, впрочем, была и в том, что она представляла собой скорее впечатления путешественника, подчас довольно поверхностные, тогда как изложения принципов жизни Китая в ней не было. Это была одна из причин, почему многие точные наблюдения Марко Поло не были восприняты всерьез и не сыграли заметной роли в ознакомлении с Китаем его современников в Европе. Впрочем, европейцы в то время едва ли в массе своей были подготовлены к восприятию подобного рода информации. Ситуация решительно изменилась лишь несколькими веками спустя, когда Европа пережила решающие в ее судьбах периоды Возрождения, Реформации, Великих географических открытий.

Эпоха генезиса европейского капитализма совпала, как известно, с началом колониальной активности европейцев. А в качестве своего рода первой ласточки, предтечи колониального капитала во многих странах Востока выступали миссионеры. Стоит подчеркнуть, что они не были ни агентами мировой буржуазии, ни посланцами колонизаторов. Напротив, миссионеры, как правило, были людьми идеи, причем идеи благородной и гуманной: они видели свою миссию (откуда и термин!) в том, чтобы просветить заблудших и направить их помыслы к Богу. Но так уж получилось, что активность европейских, прежде всего католических миссионеров на Востоке по времени совпала именно с началом эпохи колониализма, что не могло не наложить на их миссию определенный отпечаток.

В Китай — ив другие страны Дальнего Востока, прежде всего в Японию, — католические миссионеры прибыли на рубеже XVI—XVII вв. прежде всего как посланцы западной христианской цивилизации, как носители иной, нежели местная, духовной и материальной культуры. Неудивительна потому и та роль, которую они сыграли в процессе сближения культур Запада и Востока. Для Дальнего Востока, прежде всего для Японии, это нашло свое выражение в заимствовании многих сторон европейской культуры, особенно в сфере науки («голландская наука», как ее именовали в Японии, многое сделала для подготовки японского феномена, японского «чуда»); для Европы — в получении первых достоверных сведений об очень отдаленном от нее Востоке, главным образом о Китае.

Уже первые опубликованные преимущественно на латыни труды католических миссионеров, в основном из ордена иезуитов, о Китае были восприняты в Европе с большим вниманием. Книги и статьи М.Риччи [295], Ф.Семедо [288], Ф.Наваретта [275], А.Кирхера [246] и некоторых других авторов, проведших в Поднебесной долгие годы и обстоятельно изучивших не только китайский язык и письмо, но также и весьма нелегко, особенно для европейцев, читаемые древнекитайские тексты, как бы открыли перед изумленным западным читателем принципиально новый, неведомый им до того мир. Мир, где все было основательно продумано, этически обосновано, где административная структура выглядела стройной, политическая власть оправданной, социальный порядок идеальным. Мир дисциплинированных и почитающих древнюю мудрость китайцев, едва ли не превыше всего ценящих социальную дисциплину, строгий ритуал, пышный и тщательно отработанный церемониал, — мир, как его затем стали именовать, «китайских церемоний» (подробнее см. [91, гл. 5]).

Но если для немногочисленных читателей XVII в. это было лишь приятным открытием, то для следующих поколений европейцев, для читателей XVIII в., века европейского Просвещения, дальнейшее знакомство с Китаем, которое по-прежнему осуществлялось через посредство сочинений миссионеров, обрело характер подлинного духовного потрясения.