Читать онлайн «Италия — колыбель фашизма». Страница 15

Идеология Муссолини? – У него была хорошая политическая школа, но никогда не был он, в противоположность Ленину, живым знаменем одной определенной доктрины. Практик в нем всегда перевешивал теоретика. Если уж сравнивать его с деятелями русской революции, то скорее напоминает он Троцкого, чем Ленина. Он пережил значительную духовную революцию, психологически объяснимую, но, естественно, отнявшую у него цельность программно-политического, миросозерцательного облика. Его нельзя оценивать по его теоретическим высказываниям в данный момент: у него их было всяких немало и, вероятно, будет еще достаточно.

По справедливому замечанию Камбо, «Ленин – максимум сосредоточения в единой личности всех элементов и всех этапов революционного движения: мыслитель, формулирующий идеал, апостол, его проповедующий, вождь, доставляющий ему триумф, и правитель, воплощающий его в конкретную власть».

Муссолини – не мыслитель, не теоретик, не идеолог, вопреки мнению многих его поклонников. Он прежде всего – «великий артист действия», подстрекаемый личным честолюбием, одаренный неутомимою волей и необычайной умственной возбудимостью. «Mussolini ist eine Urkraft» – отзывается о нем один немецкий автор. «Между Лениным и Муссолини – развивает Камбо свою аналогию – бездна, отделяющая мир славянский от латинского, восток от запада, замкнутого мечтателя, съедаемого своим внутренним огнем, от латинянина, насыщенного воздухом и солнцем Средиземноморья, чувственного и экспансивного, живущего больше вовне, чем внутри себя… В первом господствует гордость, во втором – тщеславие. Первый будет жить неистовой жизнью, посвященной идеалу, даже и в том случае, если никто не захочет его слушать. Второй не начнет говорить, если отсутствует аудитория, не будет писать, если его не читают, не станет делать политики, не имея убеждения в близком успехе».

Нас, русских, невольно коробят многие черты, свойственные Муссолини, «человеку Средиземноморья», одному из тех, которым хорошо сказано: Mediterranees, l’esthetique vous etouffe!

Большие люди нашей истории всегда бывали существенно иными. Всегда вспоминается в таких случаях противопоставление Наполеона и Кутузова у Толстого в «Войне и мире»: Толстой тут проникновенно выразил русский взгляд на исторических людей. В самом деле, нельзя себе представить Кутузова или, скажем, Ленина, принимающими Мэри Пикфорд и произносящими ей заранее сочиненные эффектные фразы – специально для биографии и истории. Никогда Сперанский или Столыпин не стали бы сниматься для публики в клетке «своей любимой львицы». Никогда Петр Великий, или тот же Ленин, не написал бы такого предисловия к своей восторженной апологетической биографии, какое не задумался написать Муссолини к известной книжке Сарфатти, нарядно изданной на всевозможных языках: «я презираю всех, кто избирает меня предметом своих книг или речей – начинается это предисловие… – я часто задумывался о странной и возвышенной судьбе общественного человека… человек общества рожден для общества… с рождения он запечатлен стигмой, он морально отмечен… его трагедия звучит бесконечною гаммой… сознание, что я не принадлежу больше себе, что я – общая собственность, всеми любимый, всеми ненавидимый – это сознание приносит мне своего рода божественное опьянение, напоминающее нирвану…», и т. д., и т. д. Да, для подобных строк о самом себе, видно, и впрямь нужны «воздух и солнце Средиземноморья». Нашей северной природе присущ иной стиль: «прекрасное должно быть величаво»…

Прочтите любую речь Муссолини: чаще всего в ней встретится вам местоимение «я». Оратор словно гипнотизирует этим коротким словом и сам заворожен им. Опять-таки и здесь – какая глубокая противоположность русскому характеру! Наши «люди общества» никогда не любили и не дерзали выступать в истории «помазанниками собственной силы»: во имя Божие, отечественное или народное, во имя чего-то великого и сверхличного смиренно и просто несли они свой подвиг. И не было им ничего более органически, кровно чуждого, чем дух рекламы, эгоцентрической позы, пряного самолюбования и кокетства. И все, кто у нас был хоть немного тронут этим духом, угасали постыдно, убиваемые мудрым народным смешком и сопровождаемые скорым общим забвением: вспомним хотя бы Керенского…

Но не будем строги к чужому стилю; Толстой, несомненно, был неправ, отказывая Наполеону в гении и даже чуть ли не в уме. Итальянский диктатор наших дней – вполне во вкусе романских традиций, правда, пожалуй, больше плебейского, чем аристократического оттенка, что, впрочем, и полагается для человека революции, да еще в наше ультрадемократическое время. Часто и доказательно утверждают, что он – «классический тип итальянца». И если злые языки торопятся окрестить его «Наполеоном в карманном формате», – то объективно еще не настала пора судить о подлинных пропорциях его фигуры. Что же касается внешнего облика (le style c’est l’homme), итальянская масса не находит ничего фальшивого в его жестах, манерах, повадках, в кунсткамере поз его, где встречаешь многое – вплоть до «скучающего Бога» и «разгневанного льва». Да и впрямь в этих позах нет ничего нарочито фальшивого. У каждого народа – свой культурный фасон.

Муссолини родился в 1883 году в одной из деревень Романьи, «где плодоносная земля и необузданные люди», где все полно доморощенной политикой, социалистами, республиканцами, анархистами. Он происходил из простой семьи, о чем сам не без гордости вспоминает в речи миланским рабочим 6 декабря 1922 года: «Мои предки не знатные аристократы. Они были крестьяне и работали в поле. Отец мой был кузнец, ковавший красное железо. Случалось, мальчиком я помогал отцу в его работе. Теперь мне предстоит более трудная работа. Я должен выковывать и закалять человеческие души…»

Прежде, однако, чем приступить к этому ответственному делу, ему пришлось пережить ряд предварительных жизненных этапов. Скромный труд учителя начальной школы. Потом – эмиграция в Швейцарию, бедственные будни, работа каменщика вперемежку с вовсе «воздушным состоянием». Знакомство с революционерами, в частности, с русскими эмигрантами и особенно курсистками, дружественно относившимися к «Бенитушке». Самообразование, из коего он постиг «все величие гражданских войн и всю сложность социальных проблем». Размышления, приводившие его к уразумению гераклитовской истины: «Война – отец и царь всех вещей». Журнальная работа. Высылка из Швейцарии, переезд в австрийский Тироль. Журналистика в социалистической прессе. Высылка в наручниках на границу, возвращение на родину в 1910-м. Пятимесячная тюрьма за агитацию против африканского похода и подстрекательство к уличным выступлениям, забастовке и саботажу. Начало известности. Участие в итальянском социалистическом движении на левом фланге. Неоднократная тюрьма. Постоянные обличения партийной бюрократии и партийного оппортунизма, профессионалов социалистической болтовни, превращаемой в спекуляцию, «революционеров, не верящих в революцию, половинчатой посредственности с половинчатой совестью и полуобразованием». Выступление против министериабельных реформистов на партийном конгрессе в июле 1912: «Пусть Биссолати и его спутники отправляются в Квиринал, пусть даже в Ватикан, – социалистическая партия не пойдет за ними никогда»! Редакторство «Аванти», центрального органа партии: «Это был не редактор журнала, а диктатор социалистической партии» – свидетельствуют его почитатели, склонные, по-видимому, к некоторому преувеличению его роли в то время.

Круг его чтения? Определяющие влияния? – «Когда мне было 20 лет, меня приводил в восхищение Ницше, и он-то укрепил антидемократические элементы моей натуры. Прагматизм Уильяма Джемса также очень много помог мне в моей политической карьере. Он дал мне понять, что тот или другой человеческий поступок должен оцениваться скорее по своим результатам, чем на основании доктринальной базы. У Джемса я научился той вере в действие, той пылкой воле к жизни и борьбе, которой фашизм обязан значительной долей своих успехов… Но более всего я обязан Жоржу Сорелю: этот учитель синдикализма своими жесткими теориями о революционной тактике способствовал самым решительным образом выработке дисциплины, энергии и мощи фашистских когорт». Конечно, в этих его воспоминаниях о пережитом духовном опыте уже чувствуется позднейшая фашистская ретушировка; но в основном они, по-видимому, верно передают атмосферу его интеллектуального развития. Для теоретика она, быть может, немного эклектична; но для практика теоретик – всегда немного педант. Идейная непоседливость – красная нить в биографии Муссолини. Он – постоянно в процессе, im Werden: «я вечный путник и никогда не признаю достигнутый этап последним»…

Да и вообще нет последнего этапа, неподвижного совершенства. «Если бы мир был блаженной Аркадией, было бы, конечно, отрадно отдыхать среди пастухов и нимф. Но я не вижу этой Аркадии. Даже тогда, когда водружаются великие знамена и великие принципы, – я вижу позади них интересы, ревнивые и завистливые» (речь в палате 10 февраля 1923). Отсюда – холодок скептицизма в лучах горячей романтики, трезвая практичность в опьяняющих словах и опьяняющих призывах, учет интересов в упоенных гимнах идеям…