Читать онлайн «Эликсир и камень». Страница 57

Некоторые сторонники герметизма, например Роберт Фладд, просто проигнорировали выводы Казобона. Когда в 1650 году появился первый английский перевод герметических текстов, то в определенных кругах его по-прежнему представляли как собрание древнейших трудов, которые старше самого Ветхого Завета. Однако в целом большинство ученых как того времени так и в наши дни считают датировку Казобона более или менее точной. Общепризнано, что оригинальные источники свода герметических текстов затерялись «во мгле веков». Сами же тексты действительно относятся к первому веку христианской эры, а приписываемые Гермесу Трижды Величайшему труды вышли из-под пера нескольких различных авторов.

В результате исследований Казобона «герметические тексты лишились того уважения, которое обеспечивала им предполагаемая древность»[298]. Они больше не пользовались непререкаемым авторитетом и не считались кладезем мудрости, как Библия, больше не несли на себе печати Божественного одобрения. Их стали оценивать, принимая или отвергая, точно так же как труды Аристотеля или Платона. Другими словами, их статус опустился до статуса одного из многих философских учений.

Бэкон отстаивал особую методологию, которая была по сути своей враждебна герметизму, выделяя отдельные составляющие реальности в ущерб целому, делая упор на анализ, эмпиризм и подлежащее измерению доказательство. Несмотря на отсутствие сознательного намерения, Казобон эффективно использовал методологию Бэкона против самого свода герметических текстов. Однако олицетворением того направления мысли, которому было суждено вытеснить герметизм из западного сознания, стал Рене Декарт (1596-1650), которого часто называют «отцом современной философии». Именно с Декарта берет начало тот образ мышления, который сформировал современный западный мир. Картезианство произвело в западном сознании революцию, сравнимую по своей глубине с изменениями эпохи Возрождения. Эта философия стала началом так называемого Просвещения, или «Века разума».

Подобно Бэкону, Декарт увлекался эмпирической методологией, а его главный труд носит название «Рассуждение о методе». Однако корни философии Декарта, как и взглядов Бэкона, уходили в философию герметизма. Получивший образование у иезуитов, Декарт признавался, что «не ограничивался преподаваемыми предметами, а проштудировал все попадавшиеся ему книги по оккультным и древним наукам»[299]. Кроме того, Декарт симпатизировал идеям розенкрейцеров, или, по крайней мере, тому, что он знал о них. В 1623 году на улицах Парижа появились афиши, провозглашавшие скорое появление в городе «Братства розового Креста», которые, как обещалось, «будут учить без всяких книг и отметок», научат «говорить на всех языках» и «оградят людей от смертельных ошибок»[300]. В результате среди благочестивых католиков и религиозных организаций разгорелась настоящая истерия, как будто было объявлено о приходе самого Антихриста, и неизбежным следствием этой истерии стала охота на ведьм – тем более яростная, что ее объекты считались «невидимыми». В это время Декарт находился в Центральной Европе вместе с католическими армиями контрреформации. Он прибыл в Париж с явным намерением найти неуловимых розенкрейцеров и присоединиться к их эзотерическому братству. По его собственному признанию, Декарту так и не удалось обнаружить живого розенкрейцера, но вскоре его самого заподозрили в том, что он является одним из членов братства. Он довольно оригинально опровергал эти обвинения, демонстрируя свою «видимость». Несмотря на то что слухи о его принадлежности к братству розенкрейцеров продолжали периодически возникать, само направление картезианской философии рассеивало их.

В «Рассуждениях о методе» Декарт объявляет себя достаточно образованным, «чтобы не поддаться обещаниям алхимика или предсказаниям астролога, надувательству мага, а также трюкам или похвальбе тех, чьи слова не соответствуют их истинным знаниям»[301]. Подобно Бэкону, он превозносил эмпирический рационализм. В философии он искал той же определенности и доказуемых утверждений, которые могли быть получены в геометрии и других разделах математики. Отвергая все проявления иррационального, Декарт верил, что рациональный Разум является высшим арбитром и судьей реальности. При этом он не осознавал, что сама вера в превосходство интеллекта не менее иррациональна, чем любая другая вера.

«Cogito ergo sum» – «Я мыслю, следовательно, я существую.) Это изречение стало краеугольным камнем картезианской философии. Сознательно или нет, но его стали понимать слишком буквально. На протяжении последующих столетий западный человек все больше отождествлял себя со способностью мыслить, способностью к логическим рассуждениям. Все, что не поддавалось переводу в количественную форму или анализу рациональным разумом, объявлялось бесполезным и даже иллюзорным. В самом человеке все, что выходило за рамки разума – например, эмоции, интуиция, сны, мистический опыт, измененные состояния сознания, проявления того, что современная психология определяет как подсознание, – полагалось несущественным, второстепенным, случайным или несуществующим. Приемлемым считалось только знание, полученное лишь путем логических рассуждений. Ценными объявлялись только те сферы науки, которые были доступны для эмпирических измерений.

Взгляды картезианцев вскоре стали доминировать в Королевском обществе Англии. Многие члены общества, подобно своим предшественникам Бэкону и Декарту, сначала опирались в своих взглядах на философию герметизма, но затем (по крайней мере, публично) отвергли ее. Во время гражданской войны и протектората Кромвеля многие образованные люди – симпатизировавшие идеям розенкрейцеров беженцы из континентальной Европы и такие англичане, как Джон Уилкинс, Роберт Бойль и сэр Кристофер Рен, – стали более или менее регулярно встречаться в неформальных, свободных и часто пересекающихся друг с другом кружках и обществах. Одной из таких организаций был так называемый «Невидимый колледж». Эта группа собиралась в колледже Грэшема в Лондоне, который был основан пятьюдесятью годами раньше сэром Томасом Грэшемом, богатым купцом елизаветинской эпохи, основавшим Королевскую биржу. Филиал колледжа Грэшема находился в Оксфорде. В самом начале эти организации ставили перед собой цель исследовать туманную границу между герметизмом и наукой. Именно из этих организаций вышли основатели и первые члены Королевского общества[302].

В 1660 году закончился протекторат Кромвеля и в Англии была восстановлена монархия – в лице Карла II, который вернулся в страну из изгнания. В ноябре этого же года в колледже Грэшема было официально объявлено о создании научного общества. В июле 1662 года организация перешла под патронаж короля и получила название Королевского общества. Среди его членов были сэр Роберт Морей, Джон Уилкинс, Джон Эвелин, Джон Обри, Роберт Бойль и сэр Кристофер Рен. Всего общество насчитывало 115 членов, некоторые из них – например, Морей, а впоследствии и Ашмол – были также масонами.

Часть этих людей, например Морей и Ашмол, придерживалась герметической ориентации. Однако в целом Королевское общество было склонно игнорировать и даже отвергать герметизм, приветствуя эмпирический рационализм Бэкона и Декарта. Вскоре эта тенденция вылилась в новую и все более догматичную ортодоксальность научного материализма, в котором уже не оставалось места для герметического мировоззрения. Эта ортодоксальность приняла такие жесткие формы, что любой, кто проявлял интерес к герметизму, был вынужден скрывать его. Примером подобного лицемерия может служить Роберт Бойль. Всю свою жизнь Бойль интересовался алхимией и другими герметическими науками, однако глубина его увлечений открылась лишь недавно. Он проводил свои исследования втайне и вел записи при помощи сложного шифра. Публично и во всех сношениях с Королевским обществом он защищал Бэкона, превозносил эмпирический рационализм, высмеивал труды по алхимии и заявлял о своем неприятии «герметической доктрины». Разумеется, именно публичная позиция характеризовала его взгляды в глазах современников и потомков. Тайные герметические исследования и эксперименты Бойля, как и сам герметизм, оттеснялись на задний план и считались неприличными с научной точки зрения. Такова была сила новой ортодоксальности, толкавшей к конформизму[303].

Во второй половине семнадцатого века на окраинах Европы время от времени вспыхивали отдельные конфликты – с турками на восточных окраинах владений австрийских Габсбургов, в Скандинавии, между Францией и Испанией в Пиренеях, между Англией и Голландией, а затем между Англией и Францией на море, между армиями Якова II и Вильгельма Оранского в Ирландии. Однако на большей части Европы, все еще не оправившейся от Тридцатилетней войны, воцарилось относительное спокойствие. За исключением Ирландии, где он вылился в борьбу соперничающих династий, пошел на убыль даже конфликт между католицизмом и протестантством; каждая из конфессий укрепляла позиции на собственной территории. Однако в области философии борьба продолжалась – борьба между полярными мировоззрениями, двумя противостоящими друг другу традициями, двумя противоположными направлениями. Эта борьба оказала решающее влияние на формирование мира в том виде, в котором мы его знаем сегодня. Современные подходы к знаниям и реальности, в сущности, восходят к эпохе конфликта между герметическими в своей основе взглядами и эмпирическим рационализмом нового научного материализма.