Читать онлайн «Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых». Страница 71

Минут двадцать прошло, когда он вернулся с небольшим листком бумаги и передал его мне.

Ровным четким почерком было набросано рукою великого князя несколько строк. Не помню теперь точного содержания телеграммы, но отлично помню, как меня остановила на себе и привлекла сердечность обращения. Михаил Александрович просил брата и царя со всей доброжелательностью и искренностью пойти навстречу народу, и просьба была облечена и нежностью брата, и привязанностью верноподданного. …

Я весь вечер всматривался в лицо и глаза великого князя, изучая их, запоминал. Он говорил от всей души, но до этого момента все его взгляды и движения губ обволакивались привычками царского воспитания. Сейчас придворная маска была сброшена, и я увидел выражение, которое мог определить резко словом “умиление”.

“Образ царя Федора Ивановича!” — мелькнуло у меня в голове…

Я взял телеграмму и уехал.

В Таврическом [дворце] переписал копию и сдал ее М.В. Родзянко, показав подлинник и прося распорядиться немедленной передачей Государю. Подлинник оставил у себя, видя, что все равно его в этой суматохе затеряют» [378].

Вечером на квартиру князей Путятиных пришел великий князь Николай Михайлович (1859–1919), переодетый в простолюдина, хотя из своего дворца по ту сторону Миллионной ему надо было всего только улицу пересечь. Он только недавно вернулся из домашней ссылки, из Херсонской губернии, куда был отправлен императором за интриги и лишние разговоры. Страстный историк и мятежный по натуре, великий князь был не столько удручен событиями, сколько обрадован ими, что присутствует при них, принимает участие в них, сможет описать. Хотя Николай Михайлович и сознавал ответственность перед историей, но что делать, так толком и не посоветовал своему родственнику.

Никто не ожидал революции с такими катастрофическими последствиями. На начальной стадии беспорядков достаточно было кому-то из великих князей возглавить твердой рукой верные еще полки, и события могли принять совершенно иной характер.

Схожий взгляд на ситуацию высказывал депутат Думы С.И. Шидловский: «Общее впечатление у меня осталось от этого времени такое, что, если бы во главе петроградского начальства стояли более энергичные лица, и в их распоряжении были сравнительно не особенно крупные воинские части, спаянные дисциплиною и воинским духом, то в несколько дней Февральская революция была бы подавлена. Было ли бы это лучше, весьма сомнительно, так как этим только была бы подавлена данная вспышка, а отнюдь не устранена неминуемость революции, без которой, по моему мнению, не могло быть ликвидировано то положение, в котором находилась тогда Россия» [379].

Вместо поддержки императора великий князь Кирилл Владимирович предпринял действия, которые можно приравнять к предательству. Дворцовый комендант, генерал-майор В.Н. Воейков (1868–1947) писал по этому поводу в воспоминаниях:

«Великий князь Кирилл Владимирович, с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече, явился 1 марта в 4 часа 15 минут дня в Государственную Думу, где отрапортовал председателю Думы М.В. Родзянко: “Имею честь явиться вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России”, — причем заявил, что Гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной Думы» [380].

Двадцать лет спустя великий князь Кирилл Владимирович (1876–1938) в мемуарах объяснял свой роковой шаг как попытку поддержать дисциплину в рядах своих подчиненных следующими обстоятельствами: «Один из моих батальонов нес охрану императорской семьи в Царском Селе, но положение в столице стало чрезвычайно опасным, и я приказал ему вернуться в столицу. Это были чуть ли не единственные преданные войска, которым можно было доверить наведение порядка, если бы ситуация еще более ухудшилась. Государыня согласилась на эту вынужденную меру и в Царское были отправлены другие войска, хорошо справлявшиеся со своими обязанностями.

Столичные военачальники отдавали противоречивые приказы. То они посылали солдат занимать какие-то улицы, то предпринимали еще что-нибудь столь же бесполезное, тогда как единственным верным шагом было бы передать всю полноту власти военным. Только это могло спасти положение. Одного — двух полков с фронта было бы достаточно, чтобы в несколько часов восстановить порядок. …

Я должен был решить, следует ли мне подчиниться приказу правительства и привести моих матросов к Думе или же подать в отставку, бросив их на произвол судьбы в водовороте революции… Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу.

Правительство еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха. Если бы Государь вернулся с верными ему войсками и был восстановлен порядок, то все можно было бы спасти. Надежда пока еще оставалась. …

Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль.

В Думе царило “вавилонское столпотворение”. … В этой тягостной атмосфере я провел остаток дня под охраной своих матросов. Поздно вечером ко мне в комнату зашел студент Горного института и сказал, что меня ждет машина, и я могу ехать» [381].

Первую резкую оценку действий великого князя Кирилла Владимировича дала императрица Александра Федоровна в своих письмах к Николаю II. Так, в письме от 2 марта 1917 г. она указывала: «Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экип[ажем] и стоит за них. Наши тоже оставили нас (Экип.), но офицеры вернулись, и я как раз посылаю за ними» [382]. В другом письме от 3 марта она сообщает супругу: «В городе муж Даки (имеется в виду великий князь Кирилл Владимирович. — В.Х. ) отвратительно себя ведет, хотя и притворяется, будто старается для монарха и родины» [383].

Так, например, газета «Русская Воля» поместила на своих страницах следующую информацию:

«Великий князь Кирилл Владимирович в Гос. Думе.

1 марта, в 4 часа 15 минут дня, в Таврический дворец приехал великий князь Кирилл Владимирович.

Великого князя сопровождали адмирал, командующий Гвардейским экипажем и эскорт из нижних чинов Гвардейского экипажа.

Великий князь прошел в Екатерининский зал, туда же был вызван председатель Гос. Думы М.В. Родзянко. Обращаясь к председателю Гос. Думы, великий князь Кирилл Владимирович заявил:

— Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении. Как и весь народ, я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий, и теперь я могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Гос. Думы.

Слова великого князя были покрыты криками “ура”.

М.В. Родзянко поблагодарил великого князя и, обратившись к окружающим его солдатам Гвардейского экипажа, сказал:

— Я очень рад, господа, словам великого князя. Я верил, что Гвардейский экипаж, как и все остальные войска, в полном порядке, выполнят свой долг, помогут справиться с общим врагом и выведут Россию на путь победы.

Слова председателя Гос. Думы были также покрыты криками “ура”.

Затем М.В. Родзянко, обратившись к великому князю, спросил, угодно ли ему будет остаться в Гос. Думе? Великий князь ответил, что к Гос. Думе приближается Гвардейский экипаж в полном составе, и что он хочет представить его председателю Гос. Думы.

— В таком случае, — заявил М.В. Родзянко, — когда я вам понадоблюсь, вы меня вызовете.

После этого М.В. Родзянко возвратился в свой кабинет. В виду того, что все помещения Гос. Думы заняты, представители комитета петроградских журналистов предложили великому князю пройти в их комнату.

Вместе с великим князем в комнату журналистов прошли адмирал Гвардейского экипажа и адъютант великого князя» [384].

Появление великого князя Кирилла Владимировича с Гвардейским экипажем под красным флагом 1 марта у Государственной Думы (еще до отречения императора Николая II) имело большое психологическое и деморализующее влияние на офицеров и воинские части, державших нейтралитет к происходившим событиям, а также на сторонников самодержавия. Многие из современников событий свидетельствовали и открыто говорили о «позорном поведении» великого князя.

Осуждение поступка Кирилла Владимировича можно найти во многих эмигрантских мемуарах. Графиня М.Э. Клейнмихель (1846–1931), описывая первые дни Февральской революции, сетовала: «На следующее утро я вышла узнать, что происходит. Я узнала новости, радостные для одних и горестные для других; я слыхала много речей, и когда я увидела во главе Гвардейского экипажа великого князя Кирилла Владимировича, революционная осанка которого восхищала солдат, я поняла, что династии нанесен тяжелый удар. Впоследствии говорили, что великому князю посоветовал так поступить английский посол. Я уверена, что Кирилл не раз, впоследствии, в этом раскаивался» [385].