Читать онлайн «Еврейский вопрос Ленину». Страница 3

Сложности исторических процессов вынуждают исследователя ставить под сомнение давно устоявшиеся термины и понятия. В новейших работах по истории Восточной Европы термин «антисемитизм» стал столь же расплывчатым и бессодержательным, как и концепция еврейского заговора у тех, кто подпал под влияние «Протоколов сионских мудрецов». Я бы предложил более тонкое и одновременно более точное описание русской ксенофобии и постарался бы обойтись без термина «антисемитизм» — как полагают многие, этого универсального ключа, якобы открывающего все потайные дверцы в пугающих подвалах русской истории. В некоторых случаях российские власть предержащие вознеслись к сияющим высотам откровенного расизма (граничащего с нацизмом), но во многих других случаях их нельзя назвать даже вульгарными антисемитами.

Наконец, в гуманитарных науках вообще и в исторических исследованиях в частности чем крупнее рассматриваемое явление, тем оно более разнообразно. Некоторые советские евреи действительно были русскоговорящими интернационалистами, но представлять их всех кочевыми космополитами, придерживающимися откровенно левацких взглядов, как это следует из работ некоторых постмо-дерных глобализированных интеллектуалов, значит впадать в удобный редукционизм. Евреи не были однородной племенной общностью с общими целями, ценностями и судьбой, какими их живописуют русские ультраконсерваторы и их еврейские критики. К тому же если такую многочисленную общность, как русские евреи, нельзя признать однородной массой, то тем более следовало бы признать внутренне разнообразной такую страну, как Россия или СССР. Действительно, некоторые руководители коммунистической партии на самых высоких постах в Москве были антисемитами, в то время как другие — в Минске, Житомире или Новосибирске — не были. Воможно, внутри столичного Садового кольца Советский Союз представлялся тоталитарной страной, но на территории от Ленинграда до Владивостока страна может вовсе не походить на тоталитарную.

Эта небольшая книга, в особенности главы 1, 3 и 5, представляет в новом свете различные ленинские контексты, связанные с еврейским вопросом. В главах 2 и 4 я опираюсь на тщательные генеалогические реконструкции отечественных специалистов. Всем тем, что касается Бланков и поиска сведений о них в Советском Союзе, я обязан исследованиям и публикациям Галины Бородулиной, Генриха Дейча, Ефима Меламеда, Татьяны Колосковой, Всеволода Цаплина и особенно Михаила Штейна. Мало кто из современных ученых может поспорить с Михаилом Штейном в прилежности и точности его генеалогических исследований, которым, увы, недостает интерпретационной широты, сравнительного подхода и знания еврейского историко-культурного контекста. Так что я со своей стороны постарался добавить к этим исследованиям новые контексты и новые интерпретации — или, скорее, контекст как интерпретацию. Так как в мою задачу входила реконструкция восприятия некоторых аспектов ленинской родословной, я сосредоточился исключительно на Бланках, оставив без внимания немецко-шведскую линию Гроссшопфов и Эссенов. Таким образом, среди прочего я рассматриваю здесь труды по генеалогии Ленина и в более широком смысле рассуждаю о значении генеалогии для историка.

В наши дни генеалогия в большом почете на Западе. Люди платят немалые деньги, чтобы добыть какие-нибудь документы своих бабушек и дедушек, скупают генеалогическую литературу и ни о каких увлечениях, кроме генеалогических, и слышать не хотят. Большинство (хотя и не все) полагает, что добыть свидетельство о рождении бабушки достаточно, чтобы понять, кто она была, чем занималась, чем дышала, что читала, как жила и какой была ее социальная среда. Нынешние специалисты по генеалогии уверены, что установить этническое происхождение — значит определить культурную, социо-экономическую, идеологическую и религиозную принадлежность. Они все дружно пренебрегают непосредственным (с моей точки зрения, единственно корректным) историческим контекстом.

Я впустую потратил время — десятки человекочасов, — втолковывая завсегдатаям генеалогических клубов, что необходимо тщательно изучать конкретный исторический пласт. Знание о местечке Шпола дает больше для понимания шполянских жителей, чем свидетельство о браке Шлоймы и Ривки Шполянских. К сожалению, массовому потребителю генеалогических сведений нужны только даты, факты и цифры. Для него звучит кощунством утверждение, что культурная среда определяет личность в гораздо большей степени, чем этническое происхождение. Новый идол нашей эпохи — генеалогическое древо, но генеалоги больше любят сухие ветки, чем живительную листву.

Отвергая в этой книге самую возможность еврейского Ленина, я предлагаю некий новый взгляд на возникающий в связи с Лениным еврейский вопрос. Я предлагаю по-новому взглянуть на евреев, которые жертвуют своей еврейской особостью ради всеобщего — даже ценой полного забвения своей особости. Мне представляется, я нашел ответ, что нам делать и как поступать с маркистами-интернационалистами еврейского происхождения — людьми, которые очень редко позволяли себе минутные срывы еврейского самоненавистничества, — разумеется, такие срывы представляли собой малозначимое отклонение от их в высшей степени похвального и последовательного интернационализма.

Шмуц первой главы Пинкас Большой синагоги Староконстантинова (Национальная библиотека Украины им. В.И. Вернадского, отдел «Ориенталия», коллекция пинкасов, ф. 129, спр. 86). Фотография любезно предоставлена Виталием Черноиваненко.
Дворец Князя Константина Острожского, Староконстантинов, конец XVI в. Фотография любезно предоставлена Петром Власенко.

Вначале был скандал. Начался он в январе 1841 г. в гражданском суде Житомира Волынской губернии Российской империи, когда мадам Финкельштейн, житомирская мещанка, подала в суд на некоего Бланка. А может, это сам Бланк подал на Финкельштейн. Делов-то было — невозвращенный долг в несколько десятков рублей! Судебные слушания вылились в энергичную перепалку. Обвинения Бланка, ко всем ее финансовым и жизненным неурядицам, вывели Финкельштейн из себя. Сперва она принялась распекать Бланка, злосчастного еврея, позволившего своим сыновьям перейти в православие. Затем она заклеймила христианство как язычество — в некотором смысле преувеличение с ее стороны — и предрекла сыновьям Бланка, этим законченным нечестивцам, собачью смерть. Подытожила Финкельштейн свое выступление, заявив, что Бланк, хоть и еврей, сам сдохнет как собака.

К сожалению, в архивных документах отсутствует полный отчет о прозрениях Финкельштейн относительно блистательного будущего семейства Бланков. Не можем мы оценить и фразеологически насыщенный идиш мадам Финкельштейн, поскольку протокол судебного заседания велся по-русски. Но даже если бы нам и удалось восстановить колоритную речь Финкельштейн, русские православные чиновники все равно ничего бы в ее речах не поняли. Ни один из них — ни судья, ни его помощник, ни судебный писарь — идиша не знали. Впрочем, помимо истца и ответчика в суде находился некто, хорошо знакомый и с Бланками, и с идишем. Этот человек — скорей всего, приехавший из Санкт-Петербурга, чье имя в документах не упоминается, — обратился к Финкельштейн с вопросом и упреком. «Мадам Финкельштейн, — заявил он с места, — как вы можете упрекать Бланка? Позвольте заметить, что его сын Александр Дмитриевич — врач в Санкт-Петербурге, служит по медицинскому департаменту и женат, между прочим, на сестре самого Карла Ивановича Гроссшопфа!»

До сих пор Мошко Бланк сидел и слушал. Но, если верить его собственным словам, когда он услыхал имя тестя своего сына, государственного служащего в столичном граде Санкт-Петербурге, более он сдерживаться не мог. В своем ходатайстве на имя губернатора Бланк признается, что в этот самый момент его так и подмывало плюнуть мадам Финкельштейн прямо в лицо. Но как человек глубоко порядочный, он сумел сдержаться и плюнул на пол — рядом с Финкельштейн. Затем он провозгласил во всеуслышание и по-русски, что на такие слова, какие позволила себе Финкельштейн, всегда следует плевать.

Этот курьез решил суть дела. Знавшие только по-русски, судебные заседатели бестрепетно выслушали идишские проклятия Финкельштейн, поскольку ни бельмеса в еврейском языке не смыслили. Но когда они увидели, что Бланк плюется в присутственном месте, да еще и подтверждает свой оскорбительный по отношению к суду поступок вполне им понятным словесным оскорблением, терпению судейских чиновников пришел конец. Поступок Бланка был им понятен без перевода. Они сочли его действие ничем не спровоцированным оскорблением общественного присутствия, распорядились немедленно арестовать Бланка и приговорили его к тюремному заключению за оскорбление суда, присутственного места, членов суда и всей судебной системы России. Бланк, оскорбленный в своих лучших чувствах, подал жалобу генерал-лейтенанту Бибикову, генерал-губернатору Киевской, Подольской и Волынской губерний. В своем ходатайстве об освобождении Бланк в деталях рассказал обо всем происшедшем и обвинил Финкельштейн в том, что она вывела его из себя, оскорбив его детей, которые действительно приняли государственную православную религию. Мошко Бланк жаловался на свою незавидную судьбу невинно обвиненного и сетовал, что он вот уже 9 недель сидит в заточении, хотя никакой вины на нем нет.[1]