Читать онлайн «Еврейский вопрос Ленину». Страница 17

Кто такие эти доносчики? Некоторые были обижены соседом или торговым партнером и не нашли лучшего способа, чем обратить гнев правительства на своих обидчиков. Другие пребывали в длительном конфликте с общиной и, интригуя, доносили в полицию на старейшин кагала. Многие осведомители отчаянно пытались добраться до высокого начальства, чтобы избежать тюрьмы, наказания или суда. Некоторые мечтали стать государственными чиновниками и таким образом решить свои финансовые проблемы. Но почти все они, как и большинство выкрестов, считали себя незаслуженно «униженными и оскорбленными», жаждущими, чтобы русское правительство наделило их властью и взяло их на государственное содержание.[56]

Доносчики отлично сознавали, что столичная администрация уже наделила некоторой властью отдельно взятых евреев, сделав их цензорами, советниками при губернаторах (в должности «ученых евреев»), переводчиками, городскими чиновниками нижнего уровня. Потерпев крах в торговых или хозяйственных делах, они теперь пытались прибиться к единственно ценному и с их точки зрения незыблемому в империи: к власти. Многие из них обращались к правительству с одним и тем же вопросом, который особенно красноречиво сформулировал Хаим Вормс из Острога, обрусевший французский подданный, просивший назначить его секретным агентом, подотчетным непосредственно Третьему отделению.[57] Вся эта публика мечтала об одном и том же — стать «евреями в ливреях».

В 1810–1830-е гг. Третье отделение получало десятки душераздирающих записок, авторы которых обычно прибегали к стандартному обороту: «Ваше величество, прикажите Вашему смиренному слуге явиться перед Вами в Санкт-Петербург, и я открою Вам лично тайны, которые помогут защитить Вас и Вашу семью от предательства моих соплеменников». Осведомители просили подъемных денег, разрешения выехать за пределы черты оседлости и дозволения предстать перед императором, в чьем присутствии они охотно раскроют тайны величайшей важности с точки зрения безопасности государства. Доверять эти тайны бумаге они не решались, но дерзко требовали личной встречи с царем, которому грозят немыслимые и неисчислимые беды, если их к нему не допустят. Иначе, заявляли они, — как делал и Мошко — тайные враги, очернители трона найдут способы помешать им открыть самую что ни на есть правду. Взамен, разумеется, просили денег и тепленького местечка на государственной службе. Очень часто шеф корпуса жандармов писал на этих претенциозных записках: «Нет надобности».

Осведомителями иногда были персоны известные, например, некоторые ведущие миснагиды, ярые противники хасидизма, вроде рабби Авигдора из Пинска. Среди многочисленных раввинов, противников хасидизма, был и некий Моисей Каценеленбоген, обвинявший еврейских издателей в публикации каббалистических и хасидских книг, напичканных, как он утверждал, «мечтательным противозаконием». На деле же, как и во многих других случаях, этот раввин также добивался места на государственной службе — вряд ли он ставил себе целью очернить своих единоверцев. Так, он просил назначить его главным раввином Киевской, Волынской, Подольской, Екатеринославской и Херсонской губерний, чтобы, как он заявлял, искоренить зло, то бишь — хасидизм.[58]

У этих доносов начала XIX в., включая доносы Бланка, есть одна забавная общая черта. Вместо того чтобы сообщать о реальном положении дел на местах, осведомители сообщают обо всем том, что соответствует намерениям и совпадает с планами правительства. Так, например, в 1810–1820-е гг. русское правительство прилагает немалые усилия к тому, чтобы остановить контрабанду через австрийскую границу. В эти годы доносы пестрят разоблачениями продажных государственных чиновников, с которыми еврейские контрабандисты делятся добычей. В 1820–1830-е гг. правительство принимает должные меры, чтобы не позволить евреям уклоняться от рекрутской повинности; в эти годы осведомители доносят на катальных как на главных манипуляторов с рекрутскими списками. После польского восстания 1830–1831 гг. доносчики сообщают о евреях, которые якобы поставляют коней и порох мятежному польскому панству. В конце 30-х гг. правительство прикрывает большую часть еврейских типографий, и тогда доносчики открывают правительству глаза на нелегальное печатание (и продажу) еврейских книг. После неудачной образовательной реформы 40-х гг. они указывают правительству на отвращение евреев к русской культуре и их врожденную нелояльность. При этом подхалимы-державники несколько запаздывали: хорошо зная, что именно планирует правительство в отношении евреев, они в своих доносах подчеркивали, что правительственные планы обречены на провал и приведены в исполнение не будут, если только правительство не возьмет себе в союзники, советчики и сотрудники их самих, жаждущих служить и выслуживаться доносчиков.

К этой группе и принадлежал Мошко, хотя в свои восемьдесят он и не претендовал на государственный пост. Непрерывные судебные тяжбы стали для него побудительным мотивом: сперва он доносил на своих соплеменников, затем на кагальных старост и, наконец, на всех русских евреев. К 40-м годам он превратился из обычного осведомителя, преследующего свои узкие цели, в ренегата, доносящего на все еврейское общество. Не то чтобы Бланк отставил в сторону свои эгоистические интересы, скорей он решил сделаться добровольным слугой вертикали власти, бескорыстным помощником высокого начальства, незаменимым источником сведений о еврейской общине, разумеется, за скромное вознаграждение. Примем во внимание, что в 1850 г. Мошко с дочерью, после многолетних занятий ростовщичеством, объявили о банкротстве.[59] В это время Мошко был далеко не беден, и тем не менее он мог ожидать — и даже лелеял эту мысль — получить хорошенькое вознаграждение от царя за свои далекоидущие предложения, как это порой случалось с энтузиастами-лизоблюдами, восторженными сторонниками правительственных мер. К этому времени им двигала амбиция государственника-неудачника, а не одно только еврейское самоненавистничество. В конце концов Мошко был вознагражден: в 1846 г. Санкт-Петербургский еврейский комитет рассмотрел Мошкины рекомендации, обсудил их с губернаторами некоторых западных губерний и, следуя предложению министра внутренних дел, потребовал от Раввинской комиссии составить стандартный текст молитвы за царя и царствующий дом.[60]

Раввинская комиссия составила новый текст молитвы, порекомендовала включить ее во все издающиеся в России еврейские молитвенники и обязала раввинов и канторов читать ее в Шаббат, на еврейские праздники, на годовщину коронации и в дни ангелов-хранителей императора и императрицы. Напечатать напечатали, но вот заставить евреев читать или повторять произнесенное кантором вслух были не в силах ни Мошко Бланк, ни Раввинская комиссия, ни сам Николай I.

Во всяком случае, Мошко мог поздравить себя с великим свершением, хотя в жизни он изведал и горечь, и разочарование. Он не разбогател; к ужасу своему, он пережил своего старшего сына, вынужден был в свое время бежать из родного Староконстантинова и потерял почти все, что нажил, в многочисленных судебных тяжбах. Между тем, хотя бы отчасти, его мечта осуществилась: его сын Александр стал врачом и, женившись на женщине благородного происхождения, создал настоящую православную семью и стал отцом шестерых детей. В конце 30-х гг. Александр Бланк посетил отца и прожил с ним несколько месяцев в Житомире, доставив ему, тайному христианину, как говорили в Староконстантинове, а штик нахэс — немного радости.

Мошко сумел отгородиться от ненавистных ему соплеменников. Как и его сыновья, он выкрестился, и, принимая во внимание, кем были его крестные, можно предположить, что в Житомире он был на хорошем счету у государственных чиновников среднего звена. Его предложения достигли благосклонного царского слуха. В каком-то смысле Мошко сделал карьеру, и даже успешную карьеру, отмеченную неуклонным движением вверх и заметным духовным ростом. Он перебрался из Староконстантинова, который он почитал забитым еврейским местечком, в губернский град Житомир. Он отверг презираемые иудейские мерзости и принял высокочтимое им наиправославнейшее христианство. Кроме того, он, безусловно, преуспел как выдающийся доносчик, так сказать, классик жанра, который успешно оболгал евреев черты оседлости.

Пророчества мадам Финкелынтейн достигли небесной канцелярии в слегка усеченном виде и были удовлетворены лишь отчасти. Мошко умер православным, но для евреев он оставался ничтожным подхалимом, местечковым обывателем, лебезящим перед государственной властью. Даже крестившись, теперь уже в роли Дмитрия Бланка, до конца своей жизни он оставался Мошко Бланком, евреем, страдающим от клинического самоненавистничества, — индивидом, который даже свою ненависть к бывшим соплеменникам мог сформулировать только на идише. Впрочем, ему делает честь, что он помог двум сыновьям получить врачебную специальность, хотя их личный и профессиональный рост никак не связан с бланковским еврейским самоненавистничеством. Дмитрий и Александр жили на другой планете.