Читать онлайн «Мост через бездну. Книга 1. Комментарий к античности». Страница 23

И сегодня среди руин Олимпии мы все равно видим и осязаем этот вечно юный мир гармонии форм. Мы стоим на дорожке, по которой бежали бронзовые, нагие «мы» Эллады.

Атлеты бегали, прыгали, метали диск, копье, участвовали в кулачных боях. Но главное соревнование – гонки на колесницах. Учредители колесничных игр – мифологические герои Пелопс и Эномай – изображены на фронтоне храма Зевса Олимпийского. Победители венчались оливковым венком. Победивший трижды удостаивался статуи.

Доблесть на войне – это выполнение гражданского долга. Победа в Играх – слава родине-полису и путь в бессмертие. Мы говорим о феномене античной Греции, никогда больше не повторившемся, о сознании, вообразить которое современному человеку невозможно – так оно далеко и сказочно.

Условия, родившие античный театр, искусства, так же неповторимы, как неповторима олимпийская демократия. Философ Павел Александрович Флоренский в диссертации «Столп и утверждение истины» дает расшифровку слова «эллада», раскрывая суть понятия. «Лада» – как «течение», а «эл» – приставка, означающая «остановку течения». Течение жизни напряженного и пестрого мира Древней Греции останавливается на время Олимпиады. Греция становится Элладой. Запомним: время Олимпиад – священное, выпадающее из «течения», остановленное время. В этой точке происходит все: единение, равенство и напряжение состязания. Это, видимо, и есть Эллада. Бытовая жизнь, ежедневность наполняются иным смыслом. Общество становится другим, живущим «остановленным мгновением». Олимпиада – точка, шов времени на рубеже прошлого и будущего, как бой часов в 12 ночи 31 декабря по единому для нашего мира летоисчислению.

Олимпиада – центр мира, подобный гелиоцентрической системе, где связь Солнца и планет вне нашей воли и компетенции. Когда Греция истощилась Пелопоннесской войной, ослабилась, многое изменилось. Приход македонских царей смял уникальную модель «государства вне государств», олимпийскую демократию, которая была в сознании и подсознании эллинов. Смял, снес не в одночасье, но создал роковую трещину внутри той уникальной системы. Кроме Олимпийского священного мира (раз в четыре года) не меньшее значение имел Пифийский мир (раз в три года). Пифийские игры проходили в другом священном оазисе – в Дельфах. Олимпийские игры – мужские – под покровительством Зевса. Пифийские – юношеские. Их покровители – светозарный Аполлон и брат его Гермес.

Когда сегодня оказываешься в Греции, понимаешь, как трудно люди жили в своем каменистом, вертикальном, все время с подъемами и спусками, мире. Как отвоевывали землю для винограда и оливковых деревьев, пасли коз и овец, делали сыр, охотились, добывали и плавили металл. И только когда по жесткому и крутому серпантину поднимаешься к храму Посейдона на мысе Сунион, понимаешь, что сознание определяет бытие, а не наоборот. В физическом блаженстве гармонии храм парит на краю обрыва над Эгейским морем.

«В 65 километрах от Афин, в Сунионе, на вершине скалы, падающей отвесно в море, стоит построенный почти одновременно с Парфеноном в Афинах – разница в каких-нибудь 50 лет – храм Посейдона. Стоит уже две с половиной тысячи лет. Он раз в десять меньше Парфенона. Во сколько раз он прекраснее, сказать трудно, ибо непонятно, что следует считать единицей совершенства. Крыши у него нет.

Вокруг – ни души. Там, на вершине темной скалы, в вечерней дымке, издали храм выглядит скорее спущенным с неба, чем воздвигнутым на земле. У мрамора больше сходства с облаками, нежели с почвой.

Восемнадцать белых колонн, соединенных белым же мраморным основанием, стоят на равном друг от друга расстоянии. Между ними и землей, между ними и морем, между ними и небом Эллады – никого и ничего.

Как и почти всюду в Европе, здесь побывал Байрон, вырезавший на основании одной из колонн свое имя. По его стопам автобус привозит туристов, потом он их увозит. Эрозия, от которой поверхность колонн заметно страдает, не имеет никакого отношения к выветриванию. Это – оспа взоров, линз, вспышек». (Иосиф Бродский. Поклониться тени. 2006)

Если бы они считали дни, таких дней было бы шестьдесят миллионов. Издали, впрочем, в вечерней дымке, благодаря равным интервалам, белые их вертикальные тела и сами выглядят как орнамент.

Идея порядка? Принцип симметрии? Чувство ритма? Идолопоклонство? Это и есть то, что оставила нам Древняя Греция. Единственный в цивилизационной истории случай, когда гений нации был вложен в идеи культуры.

Греция оставила нам не столько архитектуру, искусство, но идеи архитектуры и искусства. Идеи театра. Идеи философии. Их хватает на всех вот уже более двух тысяч лет. Бессмертный мир идей-образов, которому дарована долгая жизнь вечного возвращения, где красота живет и в отдельных элементах, и в гармонической их соразмерности. Непрерывный путь сквозь века, культуры, цивилизации.

В мае 2006 года в Дюссельдорфе открылся Институт литературы имени Фридриха Шиллера. Классическое назначение этого института находит точное выражение в образе греческого храма – периптера, вытянутого прямоугольника с отношением сторон 1×0,65. Иные материалы, строительная техника, внутреннее пространство. Институт в Дюссельдорфе аукается дальним эхом с Парфеноном, возвращая его преображенный образ издалека.

Миф рассказывает, что пчелы принесли Аполлону восковую модель храма, который стал первообразом древнегреческого периптера, или, как принято говорить, ордером. Легенда о происхождении идеи храма – подтверждение того, что мы не знаем, как он возник, сколько бы о том ни писали. Мы не знаем эволюции античного храма, как не знаем о «возникновении» египетских пирамид и многого другого. Появились – и все. Основных образов-идей храма два. Более суровый, лаконичный – дорический. Мужской. И легкий, ионический с декоративными валюгами-завитками капителей, фризом и профилем базы колонны.

Это идеи храмов-модулей с постоянным отношением пропорций. Например, в дорической архитектуре 6 диаметров колонны равны одной высоте. В ионической – 7–8 диаметров к высоте. Витрувий (I век до н. э.) в книге «Об архитектуре» записал: «Стройность храмовых зданий основывается на соразмерности, законы которой самым точным образом должны знать архитекторы. Точное соотношение частей подобно соотношению частей тела у хорошо сложенного человека». Но это сухая поэтика чисел. А кто исчислил? Пифагор?

Пифагор, изучив египетскую мудрость, высказал мысль, что началом всех вещей является число.

Числовые соотношения устанавливают порядок. Когда на рубеже VII и VI веков до н. э. древнегреческие философы-досократики, такие как Фалес Милетский и Анансемах, стали обсуждать, в чем начало всех вещей, и видели его кто в воде, кто в изначальной бесконечности, в воздухе, они стремились дать определение и объяснение Мироздания как единого целого, управляемого едиными законами. Демокрит же настаивал на том, что Вселенная состоит из атомов, в чем современные ученые с ним почти полностью согласны.

«Когда в кругу пифагорийцев около 540 г. пришли к пониманию, что сущность всех вещей есть число, то это стало не шагом вперед к развитию математики, но рождением совершенно новой математики из глубин античной душевности», – писал Освальд Шпенглер. Это новое миропонимание, новое «мирочувствование души», ибо в мире числá царит гармония и совершенство форм.

Мир мыслился как форма, и греки явно отождествляли форму и красоту. Мир как форма и красота были творением культуры Эллады. Здесь кроется тайна вечного возвращения. А то, как они жили-были, ушло вместе с ними, унесено потоками времени. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» – написала когда-то Ахматова.

Идеи перехода от арифметики чисел к пространственно-геометрическим формам принадлежат Пифагору. И много веков спустя, в эпоху Возрождения и гуманизма, в эпоху возвращения к идеям Платона и Пифагора, фигуры изучались как идеальные идеи. Леонардо в трудах о перспективе, Пьерро делла Франческо в книге «О божественных пропорциях», Леон Батиста Альберти, Альбрехт Дюрер развивали идеи античной философской формы и красоты. Ученый монах-гуманист Лука Пачоли написал: «Божественные пропорции – это золотое сечение». Впрочем, определение «золотое сечение» приписывается и Леонардо, и немецкому математику и астрологу XVI века Иоганну Кеплеру. В спирали вечного возвращения восковая модель храма была божественным первообразом истинной идеи красоты, в основе которой лежала поэзия гармонии числа и формы. Подумать только, что среди последователей пифагорийцев – философы Гегель и Кант, астрономы Николай Коперник и Джордано Бруно, Альбрехт Дюрер, французский врач Луи Пастер, теологи и схоласты Средневековья, Альберт Эйнштейн. В перечислении, даже неполном, есть наглядность непрерывности и развития античных идей.