Читать онлайн «Тиберий: третий Цезарь, второй Август…». Страница 43

На деле-то все как раз было наоборот. Германик поступил много суровее Друза, устроив кровавый самосуд и подтолкнув своим посланием Авла Цецину на организацию прямой междоусобной резни. Правда, мятеж на Рейне был суровее, да и какие иные средства его подавления мог применить Германик?

Так или иначе, но Германик после жестокого кровопролития, организованного Цециной, полностью овладел ситуацией на Рейне.

И тогда он принял самостоятельное решение о немедленном походе за Рейн против германцев, хотя с их стороны никаких враждебных проявлений не наблюдалось, а Тиберий к ведению внешней войны наместника Галлии и командующего рейнскими легионами вовсе не побуждал. Но Германик, действуя с учетом сложившейся ситуации, понимал, что для наилучшего восстановления единства в легионах и забвения кровавых мятежных дней нужно событие, которое сплотило бы всех воедино, заставило бы воинов вновь почувствовать себя единой армией, защищающей Рим. Таким событием могла быть только внешняя война. А врага долго искать не приходилось — вот он за Рейном! Враг ненавистный, ибо память о Тевтобургском позоре в сознании римских воинов была жива. Прощать или забывать былые поражения и обидные страницы своей истории римляне не умели никогда. Потому, когда Германик объявил легионам о предстоящем походе в Германию, войско приветствовало его решение. Для легионеров война с извечными врагами Рима была еще и способом искупления вины за мятежное кровопролитие. «Все еще не остывшие сердца воинов загорелись жгучим желанием идти на врага, чтобы искупить этим свое безумие: души павших товарищей можно умилостивить не иначе, как только получив честные раны в нечестивую грудь».{283}

Германик, используя вспыхнувший боевой энтузиазм легионов, немедленно распорядился навести мост через Рейн, по которому в пределы германских земель тут же вторглась армия, в составе которой было двенадцать тысяч легионеров, двадцать шесть когорт по шестьсот воинов в каждой из союзных войск, а также восемь ал конницы по пятьсот всадников в каждой. Сила немалая. Войско успешно продвинулось вперед, миновав пограничные римские укрепления, воздвигнутые Тиберием во время его похода на германцев в 10-11 гг.{284} После пересечения Цезийского леса воины в полном соответствии с римской военной традицией построили боевой укрепленный лагерь. С фронта и тыла его защищали земляные валы, с флангов — замки. Отсюда и началось наступление на ничего подобного не ожидавших германцев племени марсов. Марсы обитали в междуречье рек Лупия (совр. Липпе) и Рур. Римляне, отменно знавшие театр военных действий, — как-никак восемнадцать лет они владели этими землями, да и всего три-четыре года назад воевали здесь под предводительством Тиберия — сумели скрытно подойти к поселениям марсов по ранее не используемой дороге, откуда германцы совершенно не ожидали нападения. Подход римлян совпал для несчастных марсов с их традиционным празднеством, когда все развлекались игрищами, пировали и менее всего были готовы к бою.

Оценив столь замечательно выгодную для римского войска ситуацию, Германик разделил свои силы на четыре отряда, выстроив их клиньями, дабы охватить как можно большую площадь германских поселений. В результате он огнем и мечом опустошил местность в пятьдесят миль в окружности (римская миля равна полутора километрам). Римляне истребляли всех без учета пола и возраста, сравнивая с землей и сжигая все на своем пути. Венцом разорения земли марсов стало унижение главной святыни племени — святилища богини Танфаны.

Истребление безоружных, полусонных людей никак нельзя признать воинской доблестью. Римляне считали германцев варварами, но истинно варварским образом действовал как раз Германик. Потому доблести в такой победе не было, и гордиться Германику было нечем. Его покойный отец Друз Старший и Тиберий завоевывали воинскую славу в этих же местах в честных боях.

Бесчеловечная резня марсов не могла не возмутить соседние с ними германские племена, и те решили отомстить за собратьев. Когда римские войска возвращались через лесистые ущелья к Рейну, они угодили в засаду и поначалу даже пришли в замешательство. Но сил у нападавших было недостаточно и римлянам удалось вырваться на открытое место, оттеснив туда же неприятеля. А здесь уже превосходство было на их стороне.

Поход завершился успешно, и войска расположились в зимних лагерях. Мятежная эпопея, к счастью для Германика, завершилась, а удачный поход на марсов знаменовал окончательное возвращение легионов к должному воинскому порядку.

А что происходило в эти дни в Риме? Как там реагировали на известия о мятежах, как вел себя Тиберий и как его поведение воспринимали римляне?

Тацит дал подробнейшую картину этих событий:

«А в Риме, где еще не знали о том, каков был исход событий в Иллирике, но прослышали о мятеже, поднятом германскими легионами, горожане, охваченные тревогой, обвиняли Тиберия, ибо, пока он обманывал сенат и народ, бессильных и безоружных, своею притворной нерешительностью, возмутившихся воинов не могли усмирить два молодых человека, еще не располагавших нужным для этого авторитетом. Он должен был самолично во всем блеске императорского величия отправиться к возмутившимся; они отступили бы, столкнувшись с многолетнею опытностью и с высшей властью казнить или миловать. Почему Август в преклонном возрасте мог столько раз посетить Германию, а Тиберий в цвете лет упорно сидит в сенате, перетолковывая слова сенаторов? Для порабощения Рима им сделано все, что требовалось; а вот солдатские умы нуждаются в успокоительных средствах, дабы воины и в мирное время вели себя подобающим образом.

Тиберий, однако, к этим речам оставался глух и был непримирим в решении не покидать столицу государства и не подвергать случайностям себя и свою державу. Ибо его тревожило множество различных опасений: в Германии — более сильное войско, но находящееся в Паннонии — ближе; одно опирается на силы Галлии, второе угрожает Италии. Какое же из них посетить первым? И не восстановит ли он против себя тех, к которым прибудет позднее, и которые сочтут себя оскорбленными этим? Но если в обоих войсках будут находиться его сыновья, его величие не потерпит никакого ущерба, ибо, чем он дальше и недоступнее, тем больше внушает почтение. К тому же молодым людям простительно оставить некоторые вопросы на усмотрение отца, и он сможет либо умиротворить, либо подавить силою сопротивляющихся Германику или Друзу. А если легионы откажут в повиновении самому императору, где тогда искать помощи?»{285}

Жизнь полностью подтвердила правоту Тиберия. Его действия оказались единственно верными в сложившейся ситуации. Правитель государства, нервно реагирующий на тревожные вести с дальнего пограничья и готовый немедленно при этом покинуть столицу то ли для успокоения волнений, то ли просто празднуя труса, не может внушить должного почтения народу. «Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению».{286}

На пустую болтовню горожан и несправедливые упреки он правильно не желал реагировать. Кода же мятежи благополучно были усмирены, вот тут-то Тиберий и выступил со специальным обращением к сенату, где восхвалил обоих сыновей — как родного, Друза, так и приемного, Германика. При этом сыну приемному досталось много больше похвал, что крайне изумило сенаторов, иные из которых даже усомнились в искренности слов принцепса. А вот хвалу Друзу, каковую Тиберий высказал четкими словами без всяких витиеватостей и неуместного многословия, все восприняли с доверием.

Сложно сказать, почему Тиберий так похвалил обоих усмирителей мятежей. Может, чрезмерно восхваляя Германика, он тем самым особо благодарил его за мужественный и честный отказ воспользоваться мятежным предложением и попытаться захватить высшую власть? Прямо об этом говорить не стоило, но особой похвалы Германик за свою непоколебимую верность заслуживал.

Важнейшим же решением было следующее. Тиберий подтвердил все сделанные Германиком легионерам обещания. Уступки теперь приобрели законную силу. Они также были распространены и на паннонские легионы, дабы там никто не мог упрекнуть Друза в несоблюдении обещаний. Но главное здесь очевидно то, что Тиберий, человек до мозга костей военный и лучший без сомнения полководец империи, знаменитый заботой о боевых соратниках, прекрасно понимал справедливость этих уступок.

Мятежи окончились, но на Рейне уже вновь шла война.

Успокоение мятежных легионов не означало спокойствия на берегах Рейна. Лихой набег Германика на марсов не мог не иметь продолжения. И продолжением этим неизбежно становилась война уже не с одним, но с группой германских племен. Ведь уже при отступлении войск Германика из земли марсов к римским владениям их преследовали и нанесли им потери соединенные силы германцев — бруктеров, тубангов и узипетов. Было очевидно, что в новом году военные действия возобновятся, и характер их будет серьезным. Понимая это, Германик решил действовать с опережением. Большое наступление на земли к востоку от Рейна он планировал на лето 15 г. Но уже в феврале он решился нанести первый удар за Рейн против племени хаттов. Хатты обитали по верхнему течению реки Визургий (совр. Везер). Двинув войска против хаттов, Германик учитывал взаимоотношения между германскими вождями — Арминием и Сегестом. Арминий, напрасно обласканный Августом, был теперь самым лютым врагом Рима. Врагом победоносным, как никто унизившим римскую воинскую доблесть в лесных ущельях Тевтобурга. Но вот другой вождь Сегест, в свое время справедливо предупреждавший римлян о коварных замыслах Арминия, сохранил верность Риму. На это и делал ставку Германик.