Читать онлайн «Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну». Страница 33

1 апреля Гитлер обрушился в своей публичной речи на тех, кто «таскает каштаны из огня» чужими руками. Это было повторение образа из речи Сталина, но только в переводах на западноевропейские языки. Сталин осуждал тех, кто любит загребать жар чужими руками. Имелись в виду англичане и французы. Эту мысль доложили Гитлеру, и он решил использовать сталинский пассаж Для шантажа Запада — на ваши гарантии можно ответить взаимопониманием со Сталиным.

17 апреля статс-секретаря германского МИДа (первого заместителя Риббентропа) Э. Вайцзеккера посетил советский посол А. Мерекалов. Повод для визита был вполне приличный: после захвата Чехословакии остался неурегулированный вопрос о советских военных заказах, которые были размещены на чешских заводах «Шкода». Теперь заводы стали немецкими. Будут ли немцы выполнять работу, за которую уплачены деньги? Вайцзеккер ответил, что сейчас не лучший политический климат для решения подобных вопросов. Тема плохого «политического климата» (или, говоря иначе «политической основы»), которая раньше была поводом для прекращения любых разговоров между советскими и нацистскими дипломатами, по инициативе немца теперь оказалась в центре беседы. В версии Вайцзеккера слова Мерекалова звучали так: «Политика России всегда прямолинейна. Идеологические разногласия вряд ли влияли на советско-итальянские отношения, и они также не должны стать камнем преткновения в отношении Германии». Став нормальными, отношения могут «становиться все лучше и лучше»[72]. Защищая честь советского дипломатического мундира, Г. Л. Розанов категорически утверждает, что «А. Ф. Мерекалов ничего подобного не говорил»[73]. Почему? Потому что не пересказал эту фразу в своем донесении о беседе в Москву. И правильно сделал. Чтобы разговорить собеседника, иногда скажешь такое, чего лучше не доверять бумаге. А что если не выйдет ничего из взаимных зондажей? Отвечай потом за неосторожное слово.

Более тонко к анализу этой судьбоносной беседы подошла И. Фляйшхауэр. Вайцзеккер к этому времени уже проникся идеями Шнурре. Из его записи беседы «видно, что разговор умело направлял статс-секретарь и что психологическое состояние Вайцзеккера побудило придать этой беседе характер политического прорыва»[74]. Он не мог дезинформировать свое начальство настолько, чтобы приписать послу ключевые слова, полностью менявшие позицию советского представителя — такая фальсификация могла привести самого Вайцзеккера к серьезному провалу, когда от него потребуют решения новых, в действительности невозможных задач. Но чтобы создать впечатление успеха, Вайцзеккер мог сдвинуть акценты, чтобы не подвергаться критике со стороны руководства за слишком смелый шаг навстречу русским. Лучше, если инициатива исходит с той стороны, а Вайцзеккер обеспечил ее развитие в нужную рейху сторону. Немецкий исследователь делает вывод: «откровения Вайцзеккера в самом деле представляли собой первый официальный шаг по сближению с СССР»[75].

В это время Сталин еще не поощрял советско-германские зондажи, а напротив — дал Литвинову последний шанс реанимировать старую стратегию «коллективной безопасности». Политика «гарантий», как казалось, создавала для этого неплохие предпосылки.

15 апреля со ссылкой на речь Сталина на съезде (тогда ее никто не воспринимал как призыв к дружбе с Гитлером) англичане предложили СССР также дать гарантии Польше. 17 апреля СССР выдвинул контрпредложение: «Англия, Франция и СССР заключают между собой соглашение сроком на 5-10 лет со взаимным обязательством оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Такая же помощь должна быть оказана «восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств»[76].

Но Париж и Лондон не давали ответа на советские предложения, отвечая, что есть более срочные дела. Терпение Сталина иссякло.

Теперь Литвинову ставили в вину любой промах. Майский поговорил с министром иностранных дел Финляндии Эркко. Визит вежливости. Но Эркко недавно отверг советские предложения, а теперь еще и рассказал о беседе с Майским в печати. Дипломаты «разболтались», не заботятся о престиже страны. Виноват «западник» Литвинов, которому Сталин устроил выволочку по этому незначительному поводу: «Какое Майский имел право разговаривать с Эркко?»[77]. Для Майского дело обошлось, а для Литвинова — нет. Затем разгорелся конфликт между Молотовым и Литвиновым по поводу подбора кадров НКИД. Эпоха борьбы за «коллективную безопасность» взрастила немало прозападных дипломатов. Результат эпохи был плачевным для СССР. После отставки Литвинова в НКИД будут произведены аресты. Сталин поддержал в конфликте Молотова, и Литвинов подал в отставку.

Сталину был нужен менее уступчивый, менее «гибкий» нарком иностранных дел.

3 мая Молотов совместил посты председателя Совнаркома и наркома иностранных дел. Сталин исходил из того, что Молотов и так в последнее время все больше занимается проблемами обороны и внешнеполитической стратегии. Провал «прозападной» линии Литвинова ставил вопрос о трудном маневрировании, что требовало абсолютно надежного человека «на внешней политике». Молотов в 30-е гг. вполне доказал свою надежность.

«Смещение Литвинова означало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии», — считает У. Черчилль[78]. Судя по тому, что драма англо-франко-советских переговоров развернулась уже после отставки Литвинова, Черчилль преувеличивает. Замена Литвинова на Молотова была выбором Сталина в пользу большей свободы рук в маневрировании между «Антантой» и Германией. Советская вера в пакт безопасности еще некоторое время сохранялась, но из-за жесткости Молотова и его перегруженности другими делами переговоры не шли легче. Сталин надеялся, что Молотов будет более напорист в давлении на партнеров, чем Литвинов, и эта надежда оправдалась. Напористость Молотова быстрее привела к закономерному результату — переговоры зашли в тупик. С обходительным Литвиновым движение в этом направлении шло бы медленнее.

Германский поверенный в делах В. Типпельскирх, докладывая о смещении Литвинова и назначении Молотова, специально подчеркнул, что Молотов — не еврей. Значит, ему будет проще договориться не с Западом, а именно с Германией.

Версия Типпельскирха подтвердилась. 5 мая к К. Шнурре зашел советник советского посольства Г. Астахов (опять по поводу «Шкоды» — немцы заявили о готовности выполнить советский заказ), и речь пошла о переменах в советском Наркомате иностранных дел. Шнурре докладывал: «Астахов коснулся смещения Литвинова и попытался, не задавая прямых вопросов, узнать, приведет ли это событие к изменению нашей позиции в отношении Советского Союза»[79].

После отставки Литвинова «Гитлер впервые за шесть лет своего правления изъявил желание выслушать своих экспертов по России»[80]. Из их доклада Гитлер узнал много для себя нового, в частности — что СССР придерживается сейчас не политики мировой революции, а более прагматичного державного курса.

Интерес Гитлера к России усиливался. Посмотрев документальный фильм о советских военных парадах, фюрер воскликнул: «Я совершенно не знал, что Сталин — такая симпатичная и сильная личность»[81]. Немецким дипломатам была дана команда и дальше зондировать возможности сближения с СССР.

Беседы Астахова и Шнурре стали более частыми. Теперь было что обсудить — и «Шкоду», и большую политику. 17 мая Шнурре докладывал: «Астахов подробно объяснил, что в вопросах международной политики между Советской Россией и Германией нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами»[82]. Были опасения нападения со стороны Германии, но если вернуться к политике времен Раппальского договора, то все можно поправить. Что касается переговоров с Западом, то «при нынешних условиях желательные для Англии результаты вряд ли будут достигнуты».

Г. Л. Розанов находит еще одного дипломата-фальсификатора, и комментирует запись Шнурре: «…немецкий дипломат в своей записи беседы приписывает очень осторожному и опытному советскому дипломату слова, которые не находят подтверждения в имеющемся в архиве МИД СССР отчете самого Г. А. Астахова, в соответствии с которым он заявил следующее: «В вопросах международной политики у Германии и Советского Союза нет противоречий, и поэтому нет причин для вражды между двумя странами. Правдой является то, что Советский Союз явно чувствовал угрозу со стороны Германии, но, конечного, имеется возможность расстроить это ощущение угрозы и недоверия Москвы»»[83].