Читать онлайн «Махно и махновское движение». Страница 2

Наибольшую активность в первой половине XX века развивали анархо–синдикалистское и анархо–коммунистическое направления анархизма. Само деление на анархо–коммунистов и анархо–синдикалистов условно. Почти все российские анархисты начала XX в. считали своей целью достижение и анархии, и коммунизма (анархического коммунизма). Коммунизм при этом рисовался как общество равных возможностей, напоминавшее картины из романов И. Ефремова и братьев Стругацких. Большинство анархистов признавали синдикализм (создание революционных антиавторитарных самоуправляющихся профсоюзов — синдикатов) необходимым путем к анархии. Но радикальные анархо–коммунисты считали этот путь вспомогательным, а собственно анархо–синдикалисты сосредоточивались на профсоюзной работе.

Уже во второй половине XIX в. сформировались две наиболее авторитетные концепции анархического устройства общества. Автором первой был М. А. Бакунин, отталкивающийся в своих построениях от наследия П. — Ж. Прудона.

Ключевым в теории Бакунина является понятие свободы. По его мнению, «свобода человека состоит единственно в том, что он повинуется естественным законам, потому что он сам признает их таковыми, а не потому, что они были ему внешне навязаны какой–либо посторонней волей — божественной или человеческой, коллективной или индивидуальной» 3.

Однако «свобода» не означает независимости человека от других людей. Свободным можно быть только среди свободных: «Истинно свободным я становлюсь только через свободу других, так что, чем многочисленнее свободные люди, тем более обширной, глубокой и широкой становится и моя свобода» 4. Свобода и солидарность людей нераздельны.

Но почему взаимоотношения между людьми далеки от принципов свободы и солидарности? На их пути стоит власть, выраженная, прежде всего в государстве.

Государство должно быть уничтожено социальной революцией: «Старой системе организации, основанной на насилии, социальная революция должна положить конец, предоставив полную свободу массам, коммунам, ассоциациям, а также и отдельным индивидуумам и уничтожив раз и навсегда историческую причину существования всякого насилия — само существование государства». 5. В этом процессе разрушения государства Бакунин видел отличие социальной революции от политической. Это понятие социальной революции закрепилось в анархистской мысли.

Революция трактуется Бакуниным как массовое социальное творчество, освобождение творческих сил народа от сковывающих его институтов: «Вообразите себя посреди торжества стихийной революции в России. Государство и вместе с тем все общественно–политические порядки сломаны. Народ весь встал, взял все, что ему понадобилось, и разогнал всех своих супостатов. Нет более ни законов, ни власти. Взбунтовавшийся океан изломал все плотины. Вся эта, далеко не однородная, а напротив, чрезвычайно разнородная масса, покрывающая необъятное пространство всероссийской империи всероссийским народом, начала жить и действовать из себя, из того, что она есть на самом деле, а не из того более, чем ей было приказано быть, везде по–своему, — повсеместная анархия». 6 Собственно разрушительные последствия революции — лишь неизбежная плата, обратная сторона созидания. Бакунин без жалости относился к современному ему обществу, в котором видел, прежде всего, нищету, угнетение и индивидуализм.

Взгляд на конкретные формы революции определялся позицией теоретиков относительно возможности и границ применения насилия в революции. Для М. Бакунина и П. Кропоткина было характерно признание социального насилия, то есть спонтанного восстания, гражданской войны, но не систематического организованного террора. М. Бакунин писал: «Революция — это война, а когда идет война, то происходит разрушение людей и вещей. Конечно, очень печально для человечества, что оно не изобрело более мирного способа прогресса, но до сих пор каждый новый шаг в истории рождался лишь в крови. Впрочем, реакция не может упрекать в этом отношении революцию. Она всегда проливала крови больше, чем эта последняя». 7

«Социализм не жесток, он в тысячу раз человечней якобинства, я хочу сказать, политической революции. Он нисколько не помышляет против личностей, даже самых зверских, прекрасно зная, что все люди, дурные или хорошие — лишь неизбежный продукт того социального положения, какое создали им общество или история. Социалисты, правда, не могут, конечно, помешать, чтобы в первые дни революции в порыве гнева народ не истребил нескольких сотен лиц среди наиболее гнусных, наиболее яростных и наиболее опасных; но, когда этот ураган пройдет, они со всей своей энергией будут противиться хладнокровно организованной политической и юридической лицемерной резне». 8

Другой теоретик анархизма Л. Толстой отрицал применимость насилия вообще: «Анархия может быть установлена только тем, что будет все больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть». 9 «Христианство есть отчасти социализм и анархия, но без насилия и с готовностью к жертве». 10

По мнению М. Бакунина, на место централизованной иерархической организации общества сверху должны прийти самоуправление и самоорганизация снизу: «…порядок и организация должны…идти снизу вверх… Порядок в человеческом обществе должен слагаться из как можно более широкого развития всех индивидуальных, общинных, коммунальных, провинциальных и национальных свобод». 11 Построение общества как свободной конфедерации самоуправляющихся объединений исключает закрепление за кем–либо управленческих функций. Власть как социальное явление если и существует, то сводится к минимуму: «Всякий является авторитетным руководителем и всякий управляем в свою очередь. Следовательно, отнюдь не существует закрепленного и постоянного авторитета, но постоянный взаимный обмен власти и подчинения, временный и, что особенно важно, добровольный» 12. Как видим, классик анархизма не отрицает самой функции власти, но выступает против ее закрепления за какой–либо социальной группой. Такой подход подразумевает, что все население обладает достаточным культурным уровнем для осуществления функций власти. Эта проблема, как мы увидим, станет одной из ключевых при практической реализации анархистских идей.

Отсутствие в обществе единого регулирующего центра делает производственные объединения людей самостоятельными. Они согласуют свою работу на добровольных началах без обязательных к исполнению планов. Помимо добровольной мотивации к труду М. Бакунин признает и «принуждение голодом» к тем, кто не желает работать, будучи здоровым взрослым членом общества: «Никто не сможет более эксплуатировать чужой труд: каждый должен будет работать, чтобы жить. И каждый, кто не пожелает трудиться, волен будет умереть с голода, если только он не отыщет какой–либо ассоциации или коммуны, которая согласилась бы из жалости кормить его. Но тогда, по всей вероятности, будет найдено справедливым не признавать за ним никаких политических прав, раз он, будучи трудоспособным, предпочитает находиться в позорном положении и жить за счет чужого труда: ибо не будет иного обоснования для общественных и политических прав, кроме труда, несомого каждым»». Признавая «стимулирование голодом», концепция М. Бакунина, таким образом, не отрицает рыночных механизмов регулирования хозяйственной деятельности и основана на идее коллективной собственности на средства производства. 14

В связи с этим необходимо разъяснить еще несколько терминов, используемых в данной работе. Под «рыночным социализмом» понимается модель, основанная на общественных формах собственности (в том числе коллективной), использовании товарно–денежных отношений и отсутствии директивного планирования. В работе используются также термины «радикализм», понимаемый как стремление к немедленной реализации принципов анархии в ходе революции, и «эволюционизм» — признание того, что анархия может быть достигнута путем эволюционных процессов (которые, впрочем, могут включать в себя революции).

Коллективизм модели «Великого бунтаря» не значит, что Бакунин не предполагает никакой системы координации трудовых усилий свободных производителей: «Организация общества путем свободной федерации снизу вверх рабочих союзов, как индустриальных, так и земледельческих, как научных, так и союзов работников искусства и литературы, сначала в коммуну, потом федерация коммун в области, областей в нации и наций — в международный братский союз». 15 Бакунин не считал возможным немедленно реализовать свою программу и называл идеи немедленного скачка к анархии «безумной мыслью». 16 Подробнее мы вернемся к идеям М. Бакунина по мере их «возвращения» в анархистскую среду в XX веке.

Дело в том, что после периода господства бакунизма в анархистском движении в 70‑е гг. XIX в., он был постепенно вытеснен идеями другого русского анархиста, П. А. Кропоткина. 17 Популярность П. Кропоткина в анархистских кругах конца XIX в. объясняется, прежде всего, его радикализмом, импонировавшим анархистской молодежи, а также кризисом капиталистических отношений, не способных в тот период обеспечить трудящимся стабильных условий существования. В результате на место динамичной коллективистской модели М. Бакунина выдвигается коммунистическая модель П. Кропоткина, основанная на радикальной уравнительности. Взгляды Кропоткина, сформулированные в конце XIX — начале XX века, были господствующими в анархистской среде первой трети XX века. Поэтому на них мы должны остановиться подробнее.