Читать онлайн «История руссов. Славяне или норманны?». Страница 10

Неизвестный греческий хронист не заметил даже неувязки в своем сообщении: если руссы вошли во внутреннюю гавань Босфора («Суд»), то они должны были оказаться в полной безопасности от бури, — совершенно очевидно, что эта подробность взята из событий 626 года. Русский летописец-монах, заимствовавший эту историю, несомненно привел ее в религиозных и поучительных целях, ибо симпатии его явно на стороне греков-христиан, а не на стороне соплеменников, ибо те в описываемое время были язычниками.

Одно дело, разумеется, быть монахом XI века, а другое — ученым историком XIX и ХХ веков. Однако в этом вопросе между ними оказалось необыкновенно трогательное единение: религиозные басни русские историки предпочли точным историческим данным. Даже новейший советский комментатор летописи (Д. С. Лихачев, 1950) в весьма обширном и местами весьма дельном комментарии к ней не счел долгом сообщить ни слова, что это известие летописи совершенно ошибочно.

Перейдем теперь к рассмотрению фактической части сообщения греческой хроники, которая мало чем отличается от фантастической. Года события не указано, сказано только глухо: «царь же на агаряны изыде», следовательно, нападение руссов было в момент войны с сарацинами, которых летописец пренебрежительно называет агарянами (известно, что сарацины считали себя потомками Авраама и его законной жены Сарры, другие же народы приписывали им более низкое происхождение: от рабыни Авраама Агари — отсюда «агаряне»).

Мы не знаем точно, какую реку называли Черной; Д. С. Лихачев, 1950, считает ее Мавропотамом — рекой во Фракии. Однако ясно, что он ищет ее в совершенно противоположном направлении, т. е. не в Малой Азии, где жили сарацины (такова глубина анализа современных комментаторов-историков!).

Отметим, кстати, как пример неряшливого и поверхностного отношения к делу у того же автора, следующий ляпсус. В начале русской летописи помещен краткий географический обзор тогдашнего мира. И вот, между «Ефиопией, прилежащия ко Индом», «другой Ефиопией, из нея же исходить река ефиопьская Чермна», Ливией, Куринией, Нумидией и т. д. мы находим имя «Фива». Все перечисленные в этом отрывке названия являются африканскими, естественно, что и «Фивы» следует искать в Африке. Д. С. Лихачев, однако, пишет: «Фива — Фиваида, греческий город в Беотии»! Очевидно, историк Лихачев не знает истории Египта и той роли, которую играл в ней одно время город Фивы.

Вернемся, однако, к сообщению греческого хрониста. Далее идет довольно нелепая фраза греческого подлинника, очевидно, испорченного при переписке или переводе: «И темь царь прочь не иде», т. е. якобы царь, узнав о нападении руссов, не возвратился, а через строку говорится, что он «дошед едва в град вниде».

Здесь явная фантазия: царь не мог вернуться мгновенно и принимать участие в молебне в Царьграде. Во-первых, Царьград был отрезан флотом руссов от Малой Азии, следовательно, царь физически не мог добраться до Царьграда, во-вторых, царь не мог возвращаться налегке без войска, ибо немедленно был бы захвачен в плен, в-третьих, у Фотия нет ни малейшего указания на присутствие царя, наоборот, он рисует ужасную картину беспомощности Царьграда: ни царя, ни войска; наконец, из двух речей Фотия видно, что он позволил себе публично говорить о царе то, что в его присутствии он никогда не сказал бы.

Можно было бы объяснить неожиданный уход руссов из-под стен возвращением греческого войска, но об этом нигде ни малейшего намека. Кроме того, ясно, что это была бы очень длительная операция, руссам же ничего не стоило сесть на корабли и уплыть. Таким образом, и фактическая часть сообщения греческого хрониста (и русской летописи) явно неверна, — перед нами больше фантастики легенды, чем действительности истории. Однако легенде поверили (ибо боялись сильных мира сего), а действительность отбросили. Никто, сколько нам известно, не сказал прямо и громко, что сообщение — ложь, предпочли отделываться молчанием.

Перейдем теперь к изложению событий, какими они были, основываясь на показаниях Фотия, предпослав несколько слов о личности Фотия и его литературном наследстве.

Фотий был (820—6.II.891) родственником царицы Феодоры, матери императора Михаила III, происходившим из богатого и знатного рода патрициев. Есть намеки, что в его жилах текла хазарская кровь, так как император Михаил III в пылу гнева обозвал его «хазарской мордой».

Фотий был ученым, страстным любителем наук, преподававшим их и своим, и чужим: в его доме собиралось избраннейшее общество того времени; женат он не был.

В государственной жизни он принял участие сначала как посланник к багдадскому халифу Мотазему, затем занимал пост первого меченосца и государственного секретаря при царе Феофиле (до смерти его в 840 или 841 г.), затем во время малолетства Михаила III был председателем государственного совета, т. е. фактически правил государством.

В дальнейшем, будучи светским человеком, он все же был избран в 857 году патриархом, на каковом посту и пробыл до конца сентября 867 года, когда был совершен дворцовый переворот Василием Македонянином.

Его избрание в патриархи вызвало резкий протест со стороны римско-католической церкви, однако именно из переписки папы Николая с Византией по этому поводу мы узнаем ряд интересных подробностей, ценных для познания истории Руси.

Затем с 878 и по 886 год Фотий вторично был патриархом, но потом отстранен и умер в изгнании.

Литературное наследство Фотия весьма значительно, однако, несмотря на выдающееся значение его для русской истории и истории русской церкви, оно почти совершенно не изучено русскими историками, ни светскими, ни духовными. Это факт поразительного разгильдяйства и беспорядка в русской исторической науке.

Если уж Иловайские, Ключевские, Платоновы не имели времени для изучения наследства Фотия, то Голубинские, епископы Макарии и другие профессора Духовной академии имели, кажется, достаточно времени, чтобы заинтересоваться эпохой начала христианства на Руси. Все духовные источники, архивы монастырей были для них открыты, знали они отлично латынь и греческий, но они предпочли ленивый комфорт своих палат и келий изучению истоков христианства. Принимая во внимание колоссальные богатства русской православной церкви в прошлом, неограниченные возможности для работы, можно было ожидать наличия в русском тщательном переводе не только всего наследия Фотия, но и многих других источников; этого не сделано.

«Вера без дел — мертва есть!» Дел не было, это свидетельствует, какова была вера.

Единственным русским автором, частично исследовавшим наследие Фотия, был архимандрит Порфирий Успенский, опубликовавший в 1864 году «Четыре беседы Фотия, святейшего архиепископа Константинопольского» (СПБ) и снабдивший греческий текст и русский перевод «бесед» сравнительно весьма дельными рассуждениями.

Этот архимандрит показывает в своих комментариях, что он был куда «быстрее разумом» многих записных историков, однако и в его комментариях находим немало погрешностей.

История работы Порфирия Успенского такова: в библиотеке Иверского монастыря на Афоне он нашел в декабре 1858 года беседы Фотия «в особой книге, написанной на бумаге, в лист, 26-го июля месяца 1628 года, в день субботний».

«Эта книга, принадлежавшая константинопольскому патриарху Дионисию, содержит два послания Фотия к римскому папе Николаю и одно послание к Антиохийской церкви, семнадцать правил святого и великого собора, бывшего при Фотие в храме святых апостолов, шестнадцать бесед сего патриарха, и его же 275 писем к разным лицам, сочинение под названием “Амфилохия” и два рассуждения о теле и душе».

Четыре беседы из шестнадцати были немедленно скопированы и затем изданы в 1864 году. Таким образом, на издание тоненькой книжечки ушло более 5 лет! Темп изучения крайне медленный, хотя мы должны быть благодарны П. Успенскому и за то, что он сделал. Из его данных видно, что он нашел целую рукописную коллекцию творений Фотия и 275 писем его к разным лицам. Все это оказалось втуне: с 1864 года и до сих пор русские историки не ударили палец о палец для изучения и опубликования этих замечательных сочинений.

Мы не знаем, какие драгоценные сведения содержат эти 275 писем, но знаем стороной, что в других произведениях имеется ясное указание Фотия, что крещение Киевской Руси совершилось еще до Владимира Великого, по крайней мере за 100 лет. И этот исключительного значения факт так и остался не освещенным русскими историками! Конечно, об этом немногие писали, но написанное ими осталось почему-то на задворках, в тени, и на страницах больших курсов истории России не всплыло.

Конечно, не следует думать, что коллекция творений Фотия, находившаяся на Афоне, была полной, — наверное в других монастырях, архивах, библиотеках и т. д. хранятся и другие его сочинения, но наши ученые совершенно не позаботились их открыть, собрать и использовать то, что имеет непосредственное отношение к нашей истории.