Читать онлайн «Крымская война 1853-1856 гг.». Страница 6

Несмотря на красноречивые уроки Отечественной войны 1812 г. и других войн той же эпохи, официальная стратегия царизма продолжала исходить из возможности решения судьбы войны в одном генеральном сражении. Именно этим объяснялась, в частности, концентрация в западных областях России огромной Действующей армии, а также отчасти и недооценка царизмом важности проблемы накопления обученного запаса. Считалось, что почти 400-тысячная Действующая армия способна одна разгромить в генеральном сражении армию любой другой европейской державы.

То же самое наблюдалось и в области тактики. Несмотря на уроки прошедших войн, сражение продолжали рассматривать как столкновение линий войск в сомкнутых колоннах с рассыпанной впереди цепью застрельщиков. При этом главная роль отводилась, как уже было сказано выше, штыковому удару, а ружейный огонь играл вспомогательную роль.

Эти устаревшие тактические принципы определяли систему боевой подготовки войск. Согласно уставам, по которым проходило обучение солдат, командующий мог расставить свои войска на поле боя только по одному из четырех шаблонных построений, которые именовались «нормальными боевыми порядками». Составленные из громоздких батальонных колонн или несколько более развернутых по фронту ротных колонн, эти боевые порядки были неповоротливы, неудобны для действий на пересеченной местности, а скученность войск влекла большие потери от огня противника. Но, главное, эти боевые порядки сковывали инициативу командиров, привыкавших слепо придерживаться шаблонов, терявших способность брать на себя ответственность за то или иное решение и действовать согласно боевой обстановке, т. е. основные боевые качества военачальника.

Ставка на действия войск в шаблонных боевых порядках, где от солдата и даже от офицера требовалось лишь механическое исполнение команды свыше, вела к тому, что все внимание в боевой подготовке войск сосредоточивалось на усвоении правил построения и перестроения различного вида колонн. Огневая подготовка и обучение войск действиям в рассыпном строю были в пренебрежении. Фехтованием и саперным делом не занимались почти совсем. На царских смотрах от любого рода войск — будь то пехота, кавалерия, артиллерия, саперы — и даже от флота требовалось прежде всего безукоризненное равнение и четкость перестроений.

Таким образом, боевая подготовка русской армии и флота при Николае I сводилась фактически к одной лишь строевой муштре. Русского солдата и матроса, одаренного инициативой и смекалкой, годами превращали в бездушный автомат, годный только для действий в сомкнутом строю по команде начальника. «Русского солдата 25 лет учат. Чему? Ходить!» — с горечью говорили тогда передовые офицеры, понимавшие громадный вред, который наносила фрунтомания Николая I боевой подготовке войск.

Но боевое обучение солдат и матросов составляло лишь одну сторону подготовки армии и флота к боевым действиям. Другой стороной было воспитание солдат и матросов в духе верности тому строю, тому классу, интересы которого они призваны были защищать. Эта задача, по понятным причинам, всегда была для царизма очень трудной, и еще труднее стала она в условиях общего кризиса феодально-крепостнического строя. «Весь дух народа направлен к одной цели — к освобождению, — докладывал в то время царю шеф жандармов граф Бенкендорф. — Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством и тем опаснее, что войско составлено из крестьян»[20]. В такой обстановке задача превращения солдат и матросов в беспрекословных исполнителей приказов начальства была для царизма жизненно важной.

Поддерживая веру в «батюшку-царя», существовавшую тогда среди темных и забитых слоев народа, солдатам и матросам рассказывали о «всемогуществе» и «справедливости» императора, разжигали в них шовинистическую вражду к «инородцам», подкупали денежными и другими подачками, выделяя из общей массы «солдатскую аристократию», спаивали усиленной выдачей водки и т. д. Большую помощь царю оказывала при этом церковь. В армии и флоте царской России содержался обширный штат военного духовенства, которое доказывало божественность царской власти, разжигало у солдат и матросов религиозный фанатизм и внушало «нижним чинам» необходимость слепого повиновения начальникам.

Но так как всех этих средств было недостаточно, царизм прибегал вместе с тем к систематическому запугиванию солдат и матросов неслыханными по своей жестокости наказаниями, которые делали человека тупым и безвольным. Крестьянин и в армии не должен был забывать, что он — бывший крепостной, а его офицер — помещик. Об этом ему постоянно напоминали зверским избиением по каждому поводу. «Учить и бить, бить и учить, — вспоминал современник, — были тогда синонимами». Солдаты и матросы находились в полной власти офицеров, обращавшихся с ними по собственному произволу. Ни о какой законности не могло быть и речи.

Попытка же протеста со стороны солдата и матроса влекла за собой страшную по своей мучительности казнь— «прогнание сквозь строй»— когда тело провинившегося медленно превращалось в кровавое месиво под ударами нескольких тысяч палок. Избиением дело не ограничивалось. В принцип было возведено глумление над самой личностью «нижнего чина». Наказаниям старались придать унизительный характер: солдат и матрос должен был всегда помнить, что он лишь «серая скотина», обязанная беспрекословно повиноваться начальству. «Казарма в России, — указывал В. И. Ленин, — была сплошь да рядом хуже всякой тюрьмы; нигде так не давили и не угнетали личности, как в казарме; нигде не процветали в такой степени истязания, побои, надругательство над человеком»[21].

И все же, несмотря на палочную дисциплину, установленную царизмом в русской армии и флоте, протест против крепостнических порядков приобретал все более широкие масштабы. Иногда этот протест имел еще пассивную форму — самоубийство или побег, — что было вполне понятно, при крайней забитости и темноте тогдашнего крестьянина, одетого в военную шинель. Но все чаще и чаще это был активный протест — восстание, убийство или «оскорбление» офицера. За 25 лет, с 1825 по 1850 г. под суд было отдано около 230 тысяч солдат и из них большинство — за побег, участие в «бунте», за убийство или «оскорбление» офицера. Восстания солдат и матросов принимали подчас грозный для самодержавия характер. Такими были, например, Севастопольское восстание 1830 г., восстание военных поселян в 1831 г. и др.

Борьбу солдат и матросов против крепостнических порядков в армии и флоте поддерживали и группы офицеров — революционных демократов. Общеизвестна, например, расправа царского правительства с капитаном Гусевым и его группой, активно выступившей против самодержавия во время подавления венгерского восстания в 1848/49 г. Много офицеров было и в кружках петрашевцев. Участники революционных кружков в армии и флоте самоотверженно вели антикрепостническую пропаганду среди солдат и матросов. О том, с каким страхом и ненавистью относился Николай I к этим продолжателям дела декабристов, свидетельствует его секретный приказ о том, чтобы всех офицеров, заподозренных в принадлежности к «тайным обществам», посылать на самые опасные места, под пули врага.

Не удалось царизму покончить в вооруженных силах России и с прогрессивными боевыми традициями. Эти традиции, широко популярные в солдатской и матросской среде, заботливо сохранялись и развивались передовыми русскими военными деятелями, боровшимися с косностью и рутиной царских сановников. «Как ни старались русские цари перенести прусские порядки в русскую армию, — писал в связи с этим М. И. Калинин, — это не совсем удавалось… Русскую армию царское правительство держало подальше от народа, и она не была патриотической в нашем смысле этого слова. Все же в ней постоянно имелась прослойка, выделявшая искренних патриотов и талантливых полководцев, которые честно служили Родине и, наперекор давлению сверху, улучшали действительно боевые качества армии, поднимая ее авторитет на полях сражений»[22].

Очень наглядно проявлялась тогда эта борьба между прогрессивным и реакционным направлением в области военной мысли.

Реакционные военные теоретики — И. Ф. Веймарн, М. И. Богданович, А. П. Карцев и др. — пытались подвести «научную» базу под военную систему николаевской России, ссылаясь на авторитет Ллойда, Бюлова, Жомини, Клаузевица и других военных теоретиков Западной Европы. Однако рутинеры встретили отпор со стороны группы прогрессивных военных теоретиков. Генерал Н. В. Медем, например, подверг критике устаревшие стратегические доктрины и выступил против слепого преклонения перед западными авторитетами. Его поддержали П. А. Языков и Д. А. Милютин, заложившие теоретические основы военной географии и военной администрации; они также критиковали высказывания устаревших авторитетов. Выдающийся военный инженер А. 3. Теляковский вскрыл порочность устаревших догм, продолжавших еще господствовать в области фортификации, и внес значительный вклад в дальнейшее развитие военно-инженерного искусства. Полковник Ф. И. Горемыкин, указывая на усложнение военных действие и на распространение нарезного оружия, потребовал отмены палочной муштры и перехода к обучению всех солдат действиям в рассыпном строю. Он придавал большое значение обучению войск огневой подготовке, самоокапыванию, ориентировке на местности и т. д.