Читать онлайн «Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)». Страница 21

Кроме сей внутренней укоризны, которую я сам себе делаю, намерен я привесть еще некоторые обстоятельства касательно поведения моего в Женеве с тем единственно намерением, дабы мои дети пример из того взяли и старались подобного избегать и уклоняться.

В том же доме в Женеве, где я жил, стояли сверх немцев многие молодые англичане, и между ними двое братьев по прозванию Спенцеры, из которых старший наследовал потом титул и знатное имение своего деда, славного полководца герцога Марлборугского. С младшим братом, который был тогда весьма острый и к роскоши склонный человек, жил я с лишком год в тесном союзе дружбы, и в его беседе многие в молодых моих летах шалости наделал.

Между других рекомендательных писем было при мне одно к находившемуся тогда в Женеве французскому резиденту господину де-ла-Клозюру, что всеконечно к великой моей пользе служить могло, если б я прилежнее стал искать обхождения с сим тонким благонравным и разумным мужем; но стыдливое свойство, принятое мною в рижской школе, где все мои товарищи вообще низкого происхождения были, произвело, что я сделался застенчив и некоторым образом убегал людей меня постарее или таких мужей, которых считал несравненно разумнее себя. Ежедневное обращение с большою частию, так сказать, невышлифованных англичан и других подобных им молодых людей, в коих обществе в праздные часы учился я чрез кусты и рвы скакать, отвлекло меня от беседы с мужами превосходных качеств и от обхождения с благонравными женщинами совершенно, так что я оттого нерадиво стал посещать школы и мало успевал в светском обращении, и потому самому, спустя много времени, принужден был в обществах между открытых и оживленных людей играть прежалкую роль немого.

Осенью 1727 года получил я печальное известие о скоропостижной кончине моей матери, которая за добродетель и за похвальные качества свои общественно была почитаема.

Вскоре потом прислал ко мне отец мой радостное известие, что императрица Екатерина пожаловала ему новоустановленный орден Св. Александра Невского и сверх того в подарок несколько тысяч рублей.

В апреле того же года получил я от отца моего приказание поехать в Италию. И так в начале мая отправился я в сообществе двух англичан и одного немца из Женевы в Турин.

Здесь в короткое пребывание мое успел я познакомиться токмо с фельдмаршалом Ребиндером, который был урожденный лифляндец, с французским посланником господином Камбизом и с английским министром господином Геджесом.

Не прожил я в Турине и одного месяца, как пришло туда известие, что императрица Екатерина скончалась и Петр Второй вступил на престол. Между тем как я обольщался приятными мыслями обозреть достопамятности Италии, отписал ко мне отец мой, чтобы я как можно скорее поспешил в Санкт-Петербург.

Но когда он позабыл прислать ко мне вексель и у меня для толь дальнего пути денег недоставало, то я нашелся принужденным с остальными червонцами возвратиться в Женеву и там занять потребную сумму за поручительством бывшего моего хозяина господина Галлатина; он склонился охотно к сему, и как я предложил о том прежнему моему банкиру, то сей отвечал, что ему не надобен упомянутый поручитель, который хотя и честный человек, но долгов больше, нежели достатка имеет, и для того лучше верить моему честному лицу, и даст сколько нужно мне денег для продолжения пути моего, почему и отпустил он мне на месте триста талеров испанскими пистолями.

И так поехал я чрез Берн и Вазель в Страсбург и оттуда чрез Баден в Эттинген, посетил там вдругорядь покойную мою бабушку и тетку госпожу Ласперг; имел также честь свидетельствовать мое почтение князю Эттингемскому и у него обедать. Я показывал ему разные рисунки, сделанные мною в Женеве. Напротив чего он приказал принести свой план крепости Филиппсбургской, где он был губернатором, и изъяснял все свои проекты относительно поправления укреплений оной, а произведение сей работы остановилось единственно за неотпуском денег из имперской казны. Из Эттингена отправился я к моей тетке госпоже Уинсберг, которая тогда в деревне жила, а от нее в Аншпах, где госпоже маркграфине и ее сыну вторично засвидетельствовав мое почтение, продолжал свой путь далее.

По приезде в Берлин проведал я от российскаго министра графа Головкина, что отец мой пожалован генерал-поручиком и шефом инженернаго корпуса и сверх того от императора Петра II даны ему земли в Лифляндии в потомственное владение. Королю был я вдругорядь представлен на парадной площади и имел тут честь в первый раз подведен быть к наследному принцу, ныне владеющему королю прусскому Фридриху II; отсюда поехал я далее чрез Гданьск и Кенигсберг в Ригу и прибыл в начале августа в Санкт-Петербург.

Отец мой находился в ту пору при Ладожском канале, так что из моих родных застал я в Петербурге одну токмо старшую сестру мою, которая была у ее высочества великой княжны Елисаветы Петровны фрейлиною. Однако же, коль скоро отец мой о моем приезде известился, приехал он тотчас в город.

Римско-императорский министр граф Рабутин, который с достославным успехом, незадолго до кончины императрицы Екатерины I, заключил в 1726 году между российским и венским дворами известный союзнический трактат, по силе которого Карл VI в случае нападения на него имеет получать от России тридцать тысяч человек вспомогательного войска, обретался тогда еще в Санкт-Петербурге и, будучи сопряжен узами искренней дружбы с моим отцом, согласился по прошению сего взять меня к себе и употреблять к посольским делам. Но по приезде моем лежал он при смерти болен и несколько дней спустя потом умер, и как чрез то означенное намерение испровергнулось, то отец мой вместе со мною возвратился к каналу, который нашел я больше нежели наполовину отделанным.

По прошествии нескольких недель получили мы известие, что князь Меншиков свержен и в ссылку сослан[40]. Сего человека блаженной памяти император Петр I из самого низкого состояния возвел на высочайшие степени чинов и достоинств не за отменные его дарования или знания, но за то, что он по нраву монарха во всех случаях умел угождать бесподобно и главнейше снискал его благоволение тем, что он часто брался за дела, которые императору от других невозможными представлены, и старался их произвесть, чего бы они ему не стоили. Сверх того, в особе императрицы, которая одолжена ему за начало своего счастия, имел он мощную защитницу, и по восшествии ее на престол состоял в величайшей знати и силе. По кончине ее можно было почитать его регентом империи, особливо как он отправил герцога Голштинскаго и его супругу на фрегате в Киль, дабы свободнее и с неограниченною властью всеми управлять делами. Молодого императора взял он к себе в дом и уже обручил его с своею старшею дочерью. Он располагал, что когда будет тестем монарха, то власть его утвердится непоколебимо, а потому и начал пренебрегать всеми знатнейшими в империи чиновниками. Самому императору и его сестре великой княжне Наталии не давал он ни малейшей вольности даже в самых малозначащих делах, чрез что окружавшим молодым господам нетрудно было помрачить его в мыслях императора.

Фамилия Долгоруких, уповая скорее достигнуть выгод, ожидаемых от одного из своих, а именно князя Ивана Алексеевича, начинавшего входить в милость к императору, употребила наипаче сего своего родственника для низвержения князя Меншикова. Им удалось в деле сем успеть до того, что как однажды двор находился в Петергофе, а князь Меншиков в городе остался, то молодой император открылся некоторым находившимся там знатным особам в неудовольствии своем на поступки князя Меншикова и что он желает от него избавиться. По сем изъяснении положено было общественно ненавидимого князя от службы отставить, и тем же часом дан одному гвардейскому майору приказ объявить ему об оном и его самого арестовать.

Барон Остерман был тогда знаменитейший муж в империи и друг отца моего. Сей получил неукоснительно обще с известием о падении князя Меншикова повеление приехать в Санкт-Петербург для занятия президентского места в Военной коллегии; по приезде его сделано ему сие лестное приветствие, что кроме его нельзя иному лучшему надзирателю вверить армию.

Остерман имел большую фамилию, и, за множеством поручаемых ему дел, недоставало ему времени смотреть самому за своим домоводством. Сие побудило его помышлять о другом браке. Когда же старшая сестра моя находилась фрейлиною при ее высочестве великой княжне Елисавете Петровне, то сие самое и подало ему повод сей двор посещать нередко и познакомиться с гофмейстериною, вдовствующею графинею Салтыковою, урожденною Мальченою (фон Мальцан), и оба положили сочетаться браком.

Между тем барон Остерман предъявил новый довод добрых расположений своих к отцу моему тем, что предложил для меня выгодное место. Происходившие тогда между так называнными венскими и ганноверскими союзниками споры положено было разрешить в назначенном конгрессе в Суассоне во Франции; когда же российский двор, как выше упомянуто, приступил к венскому союзу, то и намеревались отправить знатное посольство на означенный конгресс. Князь Борис Иванович Куракин, министр при французском дворе, и граф Александр Гаврилович Головкин, министр при берлинском дворе, были к тому назначены, но последний отправил один сие посольство, потому что князь Куракин вскоре после сего в Париже умер. Итак, барон Остерман доставил мне место при сем посольстве в звании дворянина посольства с жалованьем по пятьсот рублей в год и двести рублей на проезд в Берлин к графу Головкину.