Читать онлайн «Сталин (Том 1)». Страница 12

стике, читали тенденциозные романы, радикальную русскую публицистику и популярные изложения Дарвина и Маркса. В тифлисской семинарии революционное брожение, питавшееся из национальных и общеполитических источников, имело за собой уже некоторую традицию. Оно прорывалось в прошлом острыми конфликтами с учителями, открытыми возмущениями, даже убийством ректора. За десять лет до вступления Сталина в семинарию Сильвестр Джибладзе ударил преподавателя за пренебрежительный отзыв о грузинском языке. Этот Джибладзе стал затем инициатором социал-демократического движения на Кавказе и одним из учителей Иосифа Джугашвили.

В 1885 году возникают в Тифлисе первые социалистические кружки, в которых выходцы из семинарии сразу занимают руководящее место. Рядом с Сильвестром Джибладзе мы встречаем здесь Ноя Жордания, будущего вождя грузинских меньшевиков, Николая Чхеидзе, будущего депутата Думы, председателя Петроградского Совета в месяцы Февральской революции 1917 года , и ряд других, которым предстояло в дальнейшем играть заметную роль в политической жизни Кавказа и даже всего государства. Марксизм проходил в России еще свою интеллигентскую стадию. Тот факт, что духовная семинария стала на Кавказе главным очагом марксистской заразы, объясняется прежде всего отсутствием в Тифлисе университета. В отсталой, непромышленной области, как Грузия, марксизм воспринимался в особенно абстрактной, чтобы не сказать схоластической, форме. Мозги семинаристов обладали известной дрессировкой, которая позволяла им, худо ли, хорошо ли, овладевать логическими построениями. В основе поворота к марксизму лежало, конечно, глубокое социальное и национальное недовольство народа, заставлявшее молодую богему искать выхода на революционном пути.

Иосифу совсем не приходилось, таким образом, прокладывать в Тифлисе новые пути, как пытаются изобразить советские плутархи. Пощечина, которую нанес Джибладзе, продолжала еще звучать в стенах семинарии. Бывшие семинаристы уже руководили в городе левым флангом общественного мнения и не теряли связей со своей мачехой-школой. Достаточно было бы случая, личной встречи, толчка -- и недовольный, ожесточенный, честолюбивый юноша, которому нужна была только

формула, чтоб найти самого себя, естественно оказался в революционной колее. Первым этапом на этом пути должен был стать разрыв с религией. Если допустить, что из Гори мальчик привез еще остатки сомнений, то они сразу рассеялись в семинарии. Отныне Иосиф радикально утратил вкус к богословию.

"Его честолюбие, -- пишет Иремашвили, -- достигло в семинарии того, что он в своих успехах далеко опережал нас всех". Если это верно, то лишь для очень короткого периода. Глур-джидзе отмечает, что из наук семинарского курса "Иосиф любил гражданскую историю и логику", другими же предметами занимался лишь настолько, чтоб сдать экзамены. Охладев к священному писанию, он стал интересоваться светской литературой, естествознанием, социальными вопросами. На помощь ему пришли ученики старших классов. "Узнав о способном и любознательном Иосифе Джугашвили, они стали беседовать с ним и снабжать его журналами и книгами", -- рассказывает Гого-хия. "Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с ней не расставался даже во время еды", --свидетельствует Глурджид-зе. Жадность к чтению вообще составляла отличительную черту тех годов весеннего пробуждения. После последнего контроля, когда монахи тушили лампы, молодые заговорщики вынимали припрятанные свечи и при их мерцающем пламени погружались в чтение. Иосиф, проведший за книгами немало бессонных ночей, стал выглядеть невыспавшимся и больным. "Когда он начал кашлять, -- рассказывает Иремашвили, -- я не однажды отбирал у него ночью книгу и тушил свечу". Глурджидзе вспоминает, как семинаристы крадучись глотали Толстого, Достоевского, Шекспира, Шиллера, "Историю культуры" Липперта, русского радикального публициста Писарева... "Иногда мы читали в церкви во время службы, притаившись в рядах".

Наиболее сильное впечатление на Coco производили тогда произведения национальной грузинской литературы. Иремашвили рисует первые взрывы революционного темперамента, в котором свежий еще идеализм сочетался с острым пробуждением честолюбия. "Coco и я, -- вспоминает Иремашвили, --часто беседовали о трагической судьбе Грузии. Мы были в восторге от произведений поэта Шота Руставели". Образцом для Coco стал Коба, герой романа грузинского автора Казбеги "Нуну". В борьбе против властей угнетенные горцы терпят, вследствие измены,

поражение и теряют последние остатки свободы, в то время как вождь восстания жертвует родиной и своей женой Нуну, всем, даже жизнью. Отныне Коба "стал для Coco божеством... Он сам хотел стать вторым "Кобой", борцом и героем, знаменитым, как этот последний". Иосиф назвал себя именем вождя горцев и не терпел, чтоб его звали иначе. "Лицо его сияло от гордости и радости, когда мы именовали его Кобой. На долгие годы Coco сохранил это имя, которое стало также его первым псевдонимом, когда он начал заниматься литературной и пропагандистской работой для партии. Еще и теперь его всегда называют в Грузии "Коба" или "Коба-Сталин".

Об увлечении молодого Иосифа национальной проблемой Грузии официальные биографы не упоминают вовсе. Сталин появляется у них сразу как законченный марксист. Между тем, нетрудно понять, что в наивном "марксизме" того первого периода туманные идеи социализма еще мирно уживались с национальной романтикой "Кобы".

За год Иосиф, по словам Гогохия, настолько развился и вырос, что уже со второго класса стал руководить группой товарищей по семинарии. Если верить Берия, самому официальному из историков, то "Сталин в 1896-- 1897 гг. в Тифлисской духовной семинарии руководил двумя марксистскими кружками". Самим Сталиным никто никогда не руководил. Гораздо жизненнее рассказ Иремашвили. Десять семинаристов, в том числе Coco Джугашвили, образовали, по его словам, тайный социалистический кружок. "Старший воспитанник, Девдарияни, избранный руководителем, отнесся к своей задаче очень серьезно". Он выработал, вернее получил от своих руководителей за стенами семинарии, программу, следуя которой члены кружка должны были в шесть лет воспитать из себя законченных социал-демократических вождей. Программа начиналась с космогонии и заканчивалась коммунистическим обществом. На тайных собраниях кружка читались рефераты, сопровождавшиеся горячим обменом мнений. Дело не ограничивалось, по уверению Гогохия, устной пропагандой. Иосиф "создал и редактировал" на грузинском языке рукописный журнал, который выходил два раза в месяц и передавался из рук в руки. Недремлющий инспектор Абашидзе обнаружил однажды у Иосифа "тетрадь со статьей для нашего рукописного журнала". Подобные издания, независимо

от содержания, строго воспрещались не только в духовных, но и в светских учебных заведениях. Так как результатом находки Абашидзе явилось только "предупреждение" и плохая отметка по поведению, то можно сделать вывод, что журнал был все же достаточно невинного характера. Отметим, что столь обстоятельный Иремашвили вообще ничего не говорит о журнале.

Еще острее, чем в подготовительном училище, должен был Иосиф ощущать в семинарии свою бедность. "...Денег у него не было, -- упоминает вскользь Гогохия, -- мы же получали от родителей посылки и деньги на мелкие расходы". За те два часа, которые дозволялось провести вне стен школы, Иосиф не мог позволить себе ничего из того, что было доступно сыновьям более привилегированных семей. Тем необузданнее были его мечты и планы на будущее, тем резче сказывались основные инстинкты его натуры в отношении к товарищам по школе.

"Как мальчик и юноша, -- свидетельствует Иремашвили, -- он был хорошим другом для тех, кто подчинялся его властной воле". Но только для тех. Деспотичность проявлялась с тем большей свободой в кругу товарищей, чем больше приходилось сдерживать себя пред лицом наставников. Тайный кружок, отгороженный от всего мира, стал естественной ареной, на которой Иосиф испытывал свою силу и выносливость других. "Он ощущал это, как нечто противоестественное, -- пишет Иремашвили, -- что другой соученик был вождем и организатором группы... тогда как он читал большую часть рефератов". Кто осмеливался возражать ему или хотя бы пытался объяснить ему что-либо, тот неминуемо накликал на себя его "беспощадную вражду". Иосиф умел преследовать и мстить. Он умел ударить по больному месту. При таких условиях первоначальная солидарность кружка не могла продержаться долго. В борьбе за свое господство Коба, "со своим высокомерием и ядовитым цинизмом, внес личную склоку в общество друзей". Эти жалобы на "ядовитый цинизм", на грубость и мстительность мы услышим затем на жизненном пути Кобы много-много раз.

В довольно фантастической биографии, написанной Эссад-Беем, рассказывается, будто до семинарии молодой Иосиф вел бродячую жизнь в Тифлисе в обществе "кинто", героев улицы, говорунов, певцов и хулиганов, и перенял от них грубые ухватки и виртуозные ругательства. Все это совершенно очевидное