Читать онлайн «История России. От Горбачева до Путина и Медведева». Страница 52

К их чести, оба – и Горбачёв, и Ельцин – пытались на удивление долго найти точку соприкосновения. Час за часом они сидели в Ново-Огарёво в редеющей компании коллег и рассуждали о федерации и конфедерации, пока листья берез за окнами не пожелтели. Еще до августовского путча Ельцин был готов к подписанию Союзного договора Горбачёва. Они предпринимали действия в рамках политических ограничений, для Ельцина были важны мнения членов правительства, общественное мнение России и позиции украинского руководства, а для Горбачёва – требования коммунистов, приверженных жесткому курсу политики. Ельцин был, вероятно, прав, что экономическое соглашение и СНГ – единственное, что было возможно на тот момент. Если бы Горбачёв преодолел свое тщеславие, неясно, что он мог бы сделать после августа 1991 года для сохранения союза.

Ни один из лидеров не был виновным в своих амбициях, об их взаимной неприязни ходили легенды. Однажды вечером через два дня после украинского референдума взволнованный Горбачёв позвонил Ельцину, чтобы договориться провести еще одно заседание по поводу сохранения СССР. Помощник Горбачёва Черняев подробно излагает этот разговор в своем дневнике. Ельцин не хотел встречаться. «Все равно ничего не выйдет, – сказал он. – Украина независимая». Он предположил, что они возвращаются к идее четырехстороннего объединения России, Украины, Беларуси и Казахстана. «А мне где там место?» – взорвался Горбачёв.

– Если так, я ухожу. Не буду болтаться, как говно в проруби. Я – не за себя. Но пойми: без Союза все провалитесь и погубите все реформы. Ты определись. От нас двоих зависит все в решающей степени.

– Да как же без вас, Михаил Сергеевич! – пьяно «уговаривал» Ельцин.

Антагонизм и соперничество между этими двумя людьми придали распаду Советского Союза атмосферу повышенной мелодраматичности. Но они не объясняют, почему это произошло.

Для некоторых наблюдателей основная причина кажется довольно простой. Советский Союз был разорван на части восстановлением национальных меньшинств. Вторая волна возрождения народов охватила Восточную Европу в 1989 году. Миллион прибалтов, которые цепью протянулись от Вильнюса до Таллина через Ригу, в то лето были только самой северной ее частью. Казалось естественным, что нероссийские национальности, заточенные на целые десятилетия в советское государство, как только представилась такая возможность, сразу же постарались освободиться.

Национализм может быть мощным. Уязвленный народный дух, как сказал Исайя Берлин, «похож на изогнутую ветку, настолько сильно прижатую к земле, что когда ее отпускают, она яростно и резко отскакивает в свое прежнее положение». Когда Горбачёв ослабил цензуру и политический террор, националистические ветки отскочили все вместе, разрушая механизм, который держал их согнутыми. Или согласно другой метафоре, широко распространенной в то время, национальное меньшинство забило ключом, когда конец холодной войны сбил крышку «котла затяжной вражды».

Но и с этим есть проблемы. Во-первых, многие из национальных героев, которые руководили борьбой своих стран за независимость, оказались при более тщательном рассмотрении вовсе не националистами или, по крайней мере, были ими не до последней минуты. Существовали исключения. Первый постсоветский лидер Литвы Витаутас Ландсбергис был экспертом среди литовских композиторов, его дед написал первую грамматику литовского языка, а отец воевал за независимость страны в 1918 году. Но что делать с борцом за узбекский суверенитет Исламом Каримовым, профессиональным коммунистом, который жестоко подавлял спонтанно сформировавшееся движение узбекских националистов «Бирлик» («Единство») до того, как похитил их идею? Когда Каримов вновь узнал о своих корнях, он вынужден был заняться изучением узбекского языка, который, видимо, нечасто использовался в Республиканском государственном комитете по планированию, где он провел большую часть своей карьеры. Или как насчет туркменского лидера Сапармурата Ниязова – главы республиканской Коммунистической партии, который также самовольно разгромил местное сепаратистское движение до объявления суверенитета и независимости? Или Аяз Муталибов – лидер Коммунистической партии Азербайджана, который вдруг показал в конце 1991 года, что он был на самом деле антикоммунистом и тайным мусульманином? Выдав, так сказать, все секреты, Муталибов восстановил досоветской герб страны с полумесяцем и звездами, переименовал улицы в честь национальных героев и передал имущество Коммунистической партии азербайджанскому государству.

Леонид Кравчук – основоположник украинской независимости – был лояльным работником в партийном агитационном отделе, оказывающем давление на своих соотечественников, чтобы те прошли курсы развитого социализма, и преследующем независимо мыслящих редакторов газет. В 1989 году, когда было организовано националистическое движение «Рух», он дал совет коммунистическим лидерам, как подавить его. Но затем подвергся «захватывающим политическим метаморфозам» от «врагов украинского национализма до украинских националистов по преимуществу». Это сработало. В ноябре 1990 года Кравчук даже не с вошел в список двадцати самых популярных политиков в столице Украины – Киеве. К июню следующего года, заполучив суверенитет, он стал фаворитом в борьбе за победу на выборах украинского президента. Когда бывшего политзаключенного Вячеслава Черновила спросили, чем отличается политическая программа Кравчука от его собственной, он дал очень простой ответ: «Ничего, кроме того что моей программе тридцать лет, а программе Кравчука всего лишь около трех недель от роду».

Короче говоря, многие из так называемых национальных лидеров, выступавших за независимость своих республик, до этого времени были типичными аппаратчиками, ориентированными на восхождение по коммунистической лестнице. Из 15 глав государств[76], сумевших привести свои республики к независимости, 12 были давними членами партии, а 10 сделали свою карьеру в партии или государственном аппарате. Одни из них сами нападали на местных националистов либо с пропагандой, либо с милицией. Другие с трудом говорили на национальном языке. Для этих оппортунистов национализм стал последней возможностью, средством легитимизации себя в глазах местного населения и таким образом сохранения своей власти и доступа к ресурсам.

Но не только партийные лидеры неожиданно открыли свои национальные черты. Рядовые члены партии также покидали ее ряды. Почти половина лидеров Эстонского народного фронта были членами коммунистической партии, как и 30 % участвующих в создании съезда Народного фронта Латвии, и одна треть оргкомитета Белорусского народного фронта. Около одной четверти делегатов в учредительный съезд украинского «Руха» были коммунистами, как и четверо из десяти членов, избранных в секретариат организации.

Для многих национализм стал последней возможностью сохранения своей власти и доступа к ресурсам.

Если многие сторонники национального самоопределения были новообращенными в этом деле, то некоторые представители не искали даже национального самоопределения. Многие этнические российские жители нероссийских республик также выходили из Союза. В Эстонии по состоянию на весну 1991 года 37–40 % этнических неэстонцев поддерживали независимость, а к моменту начала августовского путча так же поступили 55 % представителей российской республики. В Латвии проведенные в то время исследования показали, что от 38–45 % жителей нелатышского происхождения благоприятствовали независимости. Русский писатель Владлен Дозорцев[77] служил управляющим в Совете Латвийского народного фронта и помог написать его программу. В апреле 1990 года был проведен опрос жителей Вильнюса по поводу того, должен ли литовский парламент отозвать свое решение о восстановлении независимого государства. 42 % русских и 58 % поляков из местных жителей ответили «Нет».

В Украине хотели отделиться не только этнические украинцы. На декабрьском референдуме 1991 года 55 % исконно русских избирателей поддержали независимость. Западные регионы Украины входили в состав Польши до Второй мировой войны, и поэтому неудивительно, что там была самая высокая поддержка независимости. Но даже на сильно русифицированном востоке страны более 80 % населения одобряли суверенитет, так же как и большинство жителей Крыма, который был территорией России до 1954 года. Этнически русский вице-спикер украинского правительства Владимир Гринёв был горланящим сепаратистом.

Еще одна проблема с изображением национального взрыва заключается в том, что большинство людей в республиках остались равнодушными к националистическим призывам за несколько месяцев до развала Советского Союза. Хотя небольшие группы убежденных националистов существовали почти повсюду, но чтобы стать политически значимыми, требования нужно было распространить среди широкой общественности. Спустя годы после начала гласности опросы выявили на удивление малое национальное сознание и тем более поддержку сепаратизма. Вплоть до осени 1989 года исследование показало, что в странах Балтии только 47 % респондентов высказались в пользу[78] «борьбы за полную политическую независимость республик, не исключая выхода из Союза». В Украине эта доля составляла всего лишь 20 %, а в Армении – 17 %. По состоянию на май 1990 года 52 % этнических молдаван в Молдавской республике по-прежнему поддерживали, оставаясь в составе СССР, независимость или воссоединение с Румынией. В марте 1991 года Горбачёв провел референдум[79], на котором спросил: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Конечно, альтернативный вопрос по поводу разделения выступал в наиболее привлекательном свете. Грузия, Армения, Молдова и страны Балтии отказались от референдума. Но в девяти республиках, которые принимали участие, значительное большинство поддерживало сохранение СССР. В Беларуси это был выбор 83 % (69 % имеющих право голоса), а в России 71 % (54 % имеющих право голоса). В каждой из пяти центральноазиатских республик и Азербайджана более 90 % проголосовали в поддержку разделения.