Читать онлайн «Истории московских улиц». Страница 53

В этой творческой атмосфере и происходило общение Пушкина и Брюллова. Художник И.Т.Дурнов вспоминал об одной из их встреч, при которой он присутствовал: "У них шел оживленный разговор, что писать из русской истории. Поэт говорил о многих сюжетах из истории Петра Великого. К.П. слушал с почтительным вниманием. Когда Пушкин кончил, К.П. сказал: "Я думаю, вот какой сюжет просится под кисть", - и начал объяснять кратко, ярко, с увлечением поэта, так, что Пушкин завертелся и сказал, что он ничего подобного лучше не слышал и что он видит картину писанную перед собою". К сожалению, мемуарист не сообщает о том, о каких конкретно сюжетах шла речь.

Кроме того, у поэта и художника была общая, угнетавшая их печаль, о которой у них также был разговор. "Брюллов [...] едет в Петербург скрепя сердце: боится климата и неволи", - писал Пушкин в одном из писем Наталье Николаевне. Брюллов ехал по повелению царя, это и была та "неволя", которую испытывал на себе и Пушкин.

В рабочей творческой атмосфере мастерской Витали родилась идея создания бюста поэта. Неизвестно, кому она принадлежала, но, видимо, обсуждалась весьма серьезно. "Здесь хотят лепить мой бюст, - пишет Пушкин жене. - Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: "У меня дома есть красавица, которую мы когда-нибудь вылепим". Однако Пушкин задумывается над предложением, в его рукописях того времени имеется шаржированный автопортрет в профиль в виде скульптурного бюста, увенчанного лавровым венком и с подписью: "il gran padre AP". "Gran padre" - так Пушкин называл Данте, и этот автопортрет по композиции явно намекает на известный портрет великого итальянца.

Тогда бюст Пушкина не был вылеплен. Брюллов уехал в Петербург. Знакомство поэта и художника не ограничилось московскими встречами, современники свидетельствуют, что их дружеские отношения продолжились и в Петербурге. Последний раз они виделись за два дня до роковой дуэли Пушкина.

После гибели поэта с новой силой вспыхнул в обществе интерес к нему и его творчеству. Модный петербургский скульптор С.И.Гальберг, пользуясь посмертной маской, лепит бюст Пушкина, отливки которого поступают в продажу.

В это же время, в марте-апреле 1837 года, идет работа над скульптурным портретом Пушкина в Москве. В письме от 29 апреля 1837 года из Москвы М.П.Погодин пишет Н.А.Вяземскому: "Какой бюст у нас вылеплен! Как живой. Под надзором Нащокина делал Витали".

Заказчиком бюста Пушкина был Нащокин. Этот бюст из белого мрамора изображен на картине Н.Подключникова "Гостиная в доме Нащокина", написанной в 1838 году. Пушкин изображен увенчанным лавровым венком, как на автопортрете. Впоследствии Витали вылепил вариант бюста без лаврового венка.

Известный искусствовед Е.В.Павлова в статье "А.С.Пушкин в портретах" (1983 г.) сравнивает работы обоих скульпторов: "Гальберг [...] ограничился изображением Пушкина, в меру близком к маске, в меру идеализированным, а в целом - проникнутым тихой просветленной грустью, И.П.Витали, человек горячий и страстный, более категоричен (чем Гальберг) в выражении своих чувств. Его "Пушкин" трагичнее, значительнее как личность. Это великий человек, герой, исторический деятель. В "Пушкине" Витали заключены большая сила, воля, энергия. Он несет большую эмоциональную нагрузку. Витали лепит крупными объемами, умело пользуясь контрастами светотени. Он смело прорезает трагические складки надо ртом и на лбу, утрирует рельеф мешков под глазами. Витали дальше, чем Гальберг, отошел от маски. Это и понятно: полгода назад он, собираясь лепить еще живого поэта, конечно, профессионально изучал и запомнил его лицо, возможно, делал зарисовки. Гальберг же, хотя и был знаком с Пушкиным, получил заказ на работу только после кончины поэта, прикасался к его уже мертвому лицу, снимая маску. Несмотря на жанровую близость обоих бюстов и почти одинаковые размеры, они воспринимаются совершенно различно: портрет частного лица у Гальберга и памятник великому человеку - у Витали".

Но, говоря о бюсте поэта работы Витали, вернее было бы говорить не столько об авторской трактовке, сколько о верности натуре. А верность натуре предполагает и воссоздание духовного облика портретируемого, засвидетельствованной людьми, близкими поэту.

Бюст Пушкина, созданный Витали, пожалуй, лучшее скульптурное изображение поэта, а может быть, лучший и достовернейший пушкинский портрет вообще.

Противоположный угол Большой Лубянки и Кузнецкого моста представляет собой довольно большой для центра Москвы пустырь, используемый под автостоянку.

Этот пустырь с полным основанием может быть назван историко-культурным памятником деятельности Моссовета. Здесь находилась церковь ХVI века, которой выпала судьба стать первым московским храмом, снесенным по приказу послереволюционной московской городской власти. Сейчас в соответствующих архитектурных учреждениях обсуждается идея установки памятных знаков на местах снесенных московских церквей, видимо, начинать воплощение проекта в жизнь следует с установки обелиска здесь, на этой автостоянке, и обязательно отметить на нем, что отсюда началось уничтожение московских исторических памятников и святынь городской властью, продолжающееся и поныне. Хорошо бы тут же установить несколько запасных чистых мраморных досок, на которые вписывать все вновь сносимые памятники.

Стоявшая на углу Большой Лубянки и Кузнецкого моста церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы была построена в ХVI веке в княжение Василия III, отца Ивана Грозного. О ее постройке имеется летописное сообщение под 1514 годом, в котором идет речь о государственном строительном проекте возведении сразу одиннадцати церквей в разных районах Москвы: "тоя же весны [...] князь великий Василий Иванович всея Руси повеле заложити и сделати церкви кирпичны и камены [...] да на Устретенской улице церковь Введения Святыя Богородицы, а всем тем церквем был мастер Алевиз Фрязин".

Напомним, что тогда Большая Лубянка называлась Сретенской, или Устретенской, улицей, а само место, где строилась церковь, было заселено жителями Пскова. В 1510 году, рассказывает летопись, великий князь Василий Иванович "триста семей псковичь к Москве свел [...] и подавал им дворы по Устретенской улице, [...] не промешал с ними ни одного москвитина". Поэтому в ХVI-ХVII веках к названию церкви прибавляли топографическое определение "во Псковичах".

Архитектор Алевиз Фрязин, или Алевиз Новый (называемый так в отличие от работавшего тогда же в Москве более старшего по возрасту итальянского инженера и архитектора, его тезки Алевиза Старого), был приглашен на службу еще Иваном III. Полное его имя - Алозио Ламберти да Монтаньяна. В Россию он прибыл с характеристикой "Алевиз мастер вельми добрый, не как иные мастеры, весьма великий мастер" и скоро оправдал ее на деле. Он строит систему рвов - водных укреплений вокруг Кремля, возводит в Кремле Архангельский собор, наконец, ему поручается строительство церквей, которые должны играть градообразующую роль для всего города. Автор современной работы об Алевизе Новом определяет его должность как "главного архитектора Москвы".

Из построенных тогда Алевизом Новым церквей, при проектировании которых он руководствовался как образцами владимиро-суздальскими храмами, сохранилась церковь Владимира в Старых садех, стоящая на Ивановской горке, к которой сходятся четыре переулка. Этот храм представляет собой памятник замечательной красоты и стоит на таком счастливо вы-бранном месте, что, являясь зрительным центром окружающей разнообразной застройки, превратил этот уголок старой Москвы в один из самых привлекательных и проникновенных московских пейзажей. Недаром его часто рисуют художники.

Такую же роль в окружающем пейзаже играла и церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы. Она стояла на высоком берегу Неглинной, видная и с реки, из заречья, и с улиц и переулков, сходившихся к ней: Лубянки, Сретенки, Кузнецкой, Ивановского переулка, который был проложен к ней с Мясницкой мимо церкви Иоанна Предтечи (с середины ХVIII века этот переулок стали называть Фуркасовским). По ее местоположению в ХVIII веке церковь называли также Введения, что на Стрелке. Возле церкви росли вековые деревья и было старинное кладбище, на котором погребали ее знатных прихожан. А ее прихожанами были князья Голицыны, князь Дмитрий Михайлович Пожарский (на церковном кладбище похоронена его супруга, его самого отпевали в церкви Введения, и погребен он в родовом поместье в Суздале), князья Хованские, московский генерал-губернатор граф Ростопчин...

В ХVII-ХVIII веках этот храм пользовался у москвичей большой известностью и почитанием, поэтому и Кузнецкий мост от Рождественки до Лубянки в это время в Москве чаще называли Введенской улицей. Только с начала XIX века, благодаря модным лавкам, которым для их владельцев и покупателей было престижней находиться на Кузнецком мосту, чем на Введенской улице, церковное название стало вытесняться названием Кузнецкий мост - символом суетной моды и роскоши.