Читать онлайн «Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг». Страница 6

Рис. 1. 1. Концепции формирования государства

Так, этатистская модель войны, международных отношений и образования государства рассматривает политические изменения как отчасти независимые от экономических изменений и представляет развитие в основном как серию событий, происходящих внутри данного государства. Многие исследователи международных отношений часто прибегали к этатистскому подходу, полагая, что отдельные государства исходят из своих, присущих им, интересов, что международная система анархична и что взаимодействия государств сводятся в конечном счете к нанесению и отражению ударов акторами, действующими в собственных интересах. В наши дни самые популярные теории классического типа принято называть теориями «структурного реализма» (structural realist) или «рационального выбора» (rational choice); такие теории рассматривают действия гегемонистской биполярной или многополярной международной системы, но в своем анализе поведения государства исходят из интересов и ориентации отдельных государств (например, Bueno de Mesquita, 1988; Gilpin, 1988; Waltz, 1988; развернутый обзор и критика в Holsti, 1985; Jervis, 1988a).

Этатистское описание трансформации государств, несомненно, самое популярное среди историков, социологов и тех, кто занят сравнительной политологией. Эти исследователи восприняли теперь уже дискредитировавшую себя теорию политического развития, в рамках которой ученые искали те глубинные причины, которые порождали сильное, стабильное и эффективное государство, причем считалось, что существует только один набор таких причин. Как Когда же исследование не ограничивалось историей отдельных государств, устанавливался некий магистральный путь развития европейских государств и определялись отклонения от него. Эти отклонения представлялись проявлением неэффективности, слабости, неудачи, геополитических особенностей или связывались с определенным временем экономических преобразований и сопутствующих им обстоятельств. В этой традиции выделялись удачные примеры (Франция или Британия) и множество полностью или частично неудачных (Румыния или Португалия). Бертран Бади и Пьер Бирнбаум, например, считают Францию наиболее полно реализовавшейся моделью европейского государства: «Пруссия, Испания и Италия пошли разными, хотя и родственными путями, но процесс дифференциации и институализации нигде не зашел так далеко, как во Франции». Великобританию они считают «примером недоогосударствления» (Badie, Birnbaum, 1979: 191, 217).

Самуэль Хантингтон был великодушнее. Рассматривая вместе Европу и США, он различает три модели модернизации правительственных институтов: континентальная рационализация верховной власти и дифференциация структур в рамках единого суверенного образования под одной короной, британская централизация власти в представительном собрании и американский тип дробления суверенитета (Huntington, 1968: 94–98). Позднее, однако, Хантингтон отказывается от противопоставления Британии Континенту и больше занимается сопоставлением европейского и американского опыта. В обоих случаях, однако, Хантингтон указывает на влияние войны на изменения в государственных структурах, считая, впрочем, что война производила один и тот же эффект по всей Европе. Этот анализ, подчеркивая внутренние причины изменений, мало внимания уделяет экономическим детерминантам.

Второй вариант этатистского анализа располагается ближе к центру нашей диаграммы. В этом случае государства рассматриваются в международном контексте, но все–таки как действующие более или менее индивидуально; в разрешении же вопроса о различных путях образования государства исследователи данного направления исходят из социокультурных различий разных частей Европы — протестанты или католики, славяне или германцы, закрепощенные или свободные, крестьяне или пастушеские племена — и возводят различия к попыткам правителей достичь схожих целей в совершенно различных средах. Так, ученые не раз заявляли, что особенности развития государств в юго–восточной Европе (в отличие от России на востоке и капиталистических государств на западе) предопределялись местными славянскими, мадьярскими и романскими крестьянскими традициями (Berend, 1988; Hitchins, 1988; Roksandic, 1988).

Пол Кеннеди в своей популярной книге предлагает усложненный вариант этатистской аргументации с привлечением значительного количества экономической аргументации. Его «Подъем и падение великих держав» (Rise and Fall of the Great Powers) похожа на «Подъем и падение наций» (Rise and Decline of Nations) Манкура Олсона (которую он даже не цитирует), причем не только названием: в обеих книгах утверждается, что самый процесс экономической и политической экспансии приводит к таким последствиям, которые затем замедляют этот вызвавший их процесс. Впрочем, Олсон больше занят современностью: он стремится построить общую модель и выделяет объединения — картели, тред–юнионы и другие, — которые формируются внутри государства и пользуются преимуществами и пользуются преимуществами развития. Кеннеди же, напротив, рассматривает главным образом положение государства на международной арене и широко обрисовывает их исторический путь.

Из–за неравномерности экономического развития, по Кеннеди, ведущие государства то приобретают, то теряют преимущества сравнительно с другими государствами, причем обычно они стремятся поддержать эти преимущества военной силой. Государствам, которые выигрывают в этом соревновании, приходится тратить все больше ресурсов на армию и флот. «Если же слишком большую часть ресурсов государства приходится направлять не на рост благосостояния, а на военные цели, то, скорее всего, это приведет в дальней перспективе к ослаблению этого государства» (Kennedy, 1987: xvi). Другие государства в это время собирают все больше материальных ценностей, реинвестируя их в производство новых материальных ценностей, пользуясь тем, что у них меньше обязательств по финансированию военной силы. И хотя предварительно Кеннеди заявляет, что упадок и полное падение суть лишь возможность, но все приводимые им примеры — раннеимператорский Китай, империя Великих Моголов, Оттоманская империя, Габсбурги, Великобритания и Соединенные Штаты — указывают на то, что упадок неизбежен. В поддержку своей точки зрения Кеннеди приводит соответствующую хронологию с 1519 г.: Габсбурги начинают борьбу за власть (1519–1659), борьба великих держав, когда ни одна не стала ведущей (1660–1815), период неопределенной гегемонии Британии (1815–1885), следующий период напряженного равновесия (1885–1918), подъем Соединенных Штатов и временное превосходство (1918–1943), биполярная система СССР—США (1943–1980) и следующий период нарастающей борьбы (1980—?). И если анализ Кеннеди лишь неопределенно указывает на различные источники государственной организации, то подчеркиваемое им взаимодействие войны, экономики и международного положения указывает на те факторы, которыми не может пренебречь ни одно исследование данного вопроса.

Еще большее значение различным формам и масштабам войны в трансформации европейской системы государств приписывает Уильям МакНил в своей книге «В борьбе за власть». В описании МакНила tour de force предстает в разных формах войны в мире в целом с 1000 г. н.э., особенно автор подчеркивает технологические аспекты военного дела. Он подробно описывает последствия изобретения пороха, осадной артиллерии, антиосадных фортификаций и других великих технических изобретений не только в военном деле, но и в государственных финансах, введение дисциплины и точности в гражданскую сферу и многое другое. Я, впрочем, считаю, что МакНил недооценивает важность таких организационных нововведений, как коммодификация военной службы, а также влияние изменений в ведении морской войны, но в целом его работа полна озарений относительно воздействия войн на общественную жизнь и государственную структуру. Впрочем, он не делает попытки проанализировать систематически, как военная организация соотносится с разными типами государственных образований.

МакНил в своей работе исчерпывает возможности этатистского и геополитического анализа (формирования государства). В этом изложении, центральное место отводится войне, а положение (государства) внутри международной системы в первую очередь определяет организационную историю государства… По большей части работы с этатистским подходом к рассматриваемому вопросу отвечают традиционному употреблению данного термина, поскольку считают трансформацию французского, оттоманского или шведского государств результатом событий и процессов, протекавших в их собственных границах.

Подобное этатистское описание формирования государства — будь оно аналитически углубленным или развернутым — доставляет в избытке сырой материал, который послужил мне для обоснования предлагаемой здесь теории. Но сам по себе этот материал не дает сколько–нибудь определенного ответа на главный вопрос настоящей книги: почему европейские государства, идя столь разными путями, в конечном счете пришли к национальному государству. Привлекаемый нами материал состоит из описаний особенностей (particularisms) и направленности развития (teleologies) и проясняет, почему «современная» форма отдельно взятого государства сложилась на основе особенностей некоторого народа–нации и экономики. Причем вне зоны внимания оставлены сотни государств, некогда процветавших, а затем исчезнувших — Моравия, Богемия, Бургундия, Арагон, Милан, Саввой и многие другие. Чтобы найти системное объяснение, мы должны выйти из круга этатистской литературы.