Читать онлайн «История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.». Страница 53

В 1941 г., когда судьбы войны поворачивались, казалось, к худшему, Сталин даже предложил было, чтобы на русский фронт были направлены английские и американские войска, которые бы оставались при этом под своим национальным командованием[42] (позже подобные идеи никогда не приходили ему в голову). Из этого предложения, натолкнувшегося и на технические, и на психологические препятствия, так ничего и не вышло. Единственный союзнический контингент, довольно внушительный по численности, который мог бы сражаться на Восточном фронте плечом к плечу с советскими войсками, был представлен поляками. В соглашениях, заключенных в августе 1941 г. с Бенешем и Сикорским, СССР взял на себя обязательство сформировать на своей территории чешские и польские автономные военные части. Более крупными должны были быть именно польские соединения (в соглашении даже говорилось о «польской армии»), ибо на советской территории были интернированы или, во всяком случае, находились многочисленные граждане Польши[43]. В отношениях с ними, однако, психологические трудности были неимоверно более значительными, чем технические, хотя и эти последние были отнюдь не малы.

Офицеры и солдаты рождающихся польских частей перед тем провели почти два года в концентрационных лагерях, и у них свежо было воспоминание о 1939 г., когда советские войска вошли в их страну вместе с германскими. Понятно, что многие из этих людей затаили обиду на русских. Между Советским правительством и эмигрантским правительством Польши к тому же не было никакой договоренности /144/ относительно критериев вербовки в новую армию. Поляки продолжали считать своими согражданами тех западных украинцев и белорусов, которых Москва, напротив, рассматривала как советских граждан. Наконец, нехватка продовольствия и снаряжения, беспорядок, трагические обстоятельства зимы 1941/42 г. — все это делало весьма тягостным положение формирующихся польских частей (впрочем, советским частям приходилось не лучше). Начиная с декабря 1941 г. Сикорский и назначенный командующим польской армией в СССР генерал Андерс просили у Сталина перевести армию в Иран, под эгиду англичан[44]. Несмотря на возражения московского правительства, поляки в конце концов добились удовлетворения своей просьбы: первый контингент отбыл весной 1942 г., а остальные — в августе, то есть в самый разгар Сталинградской битвы. Всего, то есть вместе с вспомогательными службами, в польской армии насчитывалось 100 тыс. человек. Их отбытие напоминало бегство с тонущего корабля. Польские лидеры полагали, что поступают очень дальновидно: после ожидаемого поражения СССР у них останутся нетронутыми их вооруженные силы, которые, сражаясь вместе с англичанами, победоносно вернутся в Польшу и образуют там ядро самой могущественной армии Восточной Европы. На самом же деле они упустили последнюю возможность оказаться на родной земле в момент ее освобождения[45].

Как мы видели, несмотря на рождение великой коалиции, советские люди, особенно в ходе начальной фазы войны, испытывали горестное чувство одиночества. Об этом говорят многие свидетельства. Прямолинейная в своем шапкозакидательстве пропаганда в течение длительного времени заверяла их, что трудящиеся той страны, которая решится напасть на СССР, непременно восстанут. Особенно настойчиво это повторялось в отношении Германии. И вот теперь немцы, финны, итальянцы, венгры и румыны воевали с СССР, в их рядах было немало рабочих, и, однако, никто не восставал[46].

В самом деле, в охваченном войной мире немецкая агрессия против СССР вызвала очень сложную реакцию. Гитлеровское нападение вернуло советскому народу временно утраченные симпатии людей с глубоко укоренившимися антифашистскими чувствами. Следует помнить, впрочем, что эта новообретенная солидарность вдохновлялась прежде всего боеспособностью Красной Армии: когда эта армия одерживала победы, солидарность росла; когда, казалось, будет вот-вот смята — убывала. Для коммунистов других стран кончилось время противоестественного раздвоения между их антифашистскими убеждениями и поддержкой советской политики. 22 июня 1941 г. они в едином порыве встали на сторону СССР против германского и итальянского фашизма[47]. В Европе, попавшей под господство нацизма, они отдали свой опыт подпольной работы единственному /145/ реально существующему движению — Сопротивлению. Но многие партии еще страдали от последствий кризиса, пережитого и конце 30-х гг.; члены этих, как правило, малочисленных и разъединенных компартий с замиранием сердца воспринимали неудачи советских войск на фронте.

Секретариат Коминтерна в Москве собрался на свое заседание уже 22 июня 1941 г. Для оперативного руководства был избран триумвират в составе Димитрова, Мануильского и Тольятти[48]. Многим компартиям в те дни были направлены очень ясные инструкции. Задачи войны против гитлеровской коалиции ставились выше всех остальных задач. Антифашистские установки VII конгресса Коммунистического Интернационала были не только безоговорочно взяты на вооружение, но и решительно расширены. Компартии стран, сражавшихся с Гитлером, должны были поддерживать собственные правительства и их военные мероприятия, сохраняя, правда, при этом свою независимость (английские и американские коммунисты в дальнейшем воспользовались этим положением, выдвигая требования об открытии второго фронта). Компартии стран, оккупированных Гитлером и Муссолини, призваны были выступать инициаторами создания союзов с участием широких социальных слоев и всех политических антифашистских сил, то есть уже не просто народных фронтов, а более широких национальных фронтов, способных вести борьбу за свободу своей страны. На долю коммунистов в фашистских государствах выпадала самая трудная задача: бороться за поражение правящего режима. Однако и эти партии должны были в своей деятельности стремиться к установлению возможно более широких социальных и политических связей, принося в жертву этому требованию все остальные соображения. Наконец, компартии нейтральных государств, даже не требуя вступления своих стран в войну, должны были добиваться, чтобы их нейтралитет развивался в сторону больших симпатий к СССР и всему антифашистскому лагерю. Такая рекомендация в особенности была высказана шведским коммунистам, которые на первых порах ограничились было лозунгом «нейтралитета Швеции в отношении всех государств»[49]. Национальный мотив повсюду выдвигался на первый план. Подобно тому как в СССР обращение к патриотическим чувствам сразу стало главным средством мобилизации народа, так для каждой коммунистической партии доминирующей становилась тема независимости и спасения нации.

Коминтерну пришлось также спешно исправить одну из своих самых серьезных ошибок, совершенных в ходе довоенных сталинских репрессий, и воскресить Компартию Польши, распущенную в 1938 г. Часть ее уцелевших деятелей, находившихся в Москве, была заброшена в Польшу (первая попытка, предпринятая в августе 1941 г., закончилась провалом; успеха удалось добиться лишь в последние дни этого года). Цель, поставленная перед ними, заключалась в восстановлении связей между разрозненными группами коммунистов, /146/ которые пытались воссоединиться в условиях немецкой оккупации. Благодаря им в начале 1942 г. партия восстала из пепла под названием Польской рабочей партии. Но лишь в мае ее новый глава Новотко, который вскоре пал от руки немцев, сумел установить радиосвязь с Димитровым[50].

Сеть международных связей и взаимной помощи, созданная Коминтерном за двадцать с лишним лет его существования, сослужила Советскому Союзу большую службу во время войны. Заметим, что три самые знаменитые советские разведывательные организации в стане нацистов — группа немца Зорге в Японии, венгра Радо в Швейцарии и поляка Треппера в нескольких странах Западной Европы — были организациями политического происхождения, то есть состояли в большей степени из бойцов-антифашистов, коммунистов старой закалки, нежели из профессиональных агентов: их деятельность, впрочем, не следует смешивать с работой Коминтерна[51]. Вместе с тем годы войны нельзя рассматривать как период политической активизации Коммунистического Интернационала после кризиса, пережитого им в момент начала второй мировой войны. Более того, эти годы стали свидетелями его упадка как коллективного органа. Вся деятельность Коминтерна сосредоточилась на двух участках. Первым была радиопропаганда, которая велась двумя путями. Один был представлен вещанием ряда национальных радиостанций, вроде итальянской «Радиостанции Свободный Милан», которые подчинялись Коминтерну (ими руководил Тольятти), но скрывали свое местонахождение на советской территории. Другим путем были официальные передачи Московского радио на иностранных языках, в которых часто принимали участие крупнейшие деятели других коммунистических партий, но которые осуществлялись под неусыпным советским руководством. Вторым участком деятельности — также находившимся под полным советским контролем — была пропагандистская работа среди военнопленных[52].