Читать онлайн «История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.». Страница 39

Если немцам и удалось навербовать некоторое количество людей, согласившихся сотрудничать с ними, то результат этот был достигнут не столько с помощью политических средств, сколько с помощью самого элементарного шантажа голодом. Метод этот применялся как к военнопленным, уцелевшим после первых массовых казней, так и к гражданскому населению. Хотя немцы и отказывали ему в каком бы то ни было самоуправлении, но все же им нужны были хоть какие-то местные администраторы, которые бы беспрекословно выполняли их приказы (в городах их называли на немецкий лад — бургомистрами, а в деревнях — старым русским словом «староста»). Требовалось также некоторое подобие жандармерии, которая бы помогала им грабить и угонять население. Контрреволюционной эмиграции, которая уже находилась в их распоряжении, для этого было недостаточно. Пришлось набирать людей на месте из числа недовольных Советской властью и готовых перейти на сторону врага ради выполнения вышеупомянутых функций. Но и этого было все еще мало. Здесь-то и пошел в ход шантаж. Тот, кто хотел иметь хоть какую- то еду, должен был работать на оккупантов. В первое время вермахт набирал таким образом рабочую силу для выполнения грубой физической работы в тылу. И охотники находились, потому что для многих то был единственный способ утолить голод и сохранить жизнь. Потом, особенно после Сталинграда, когда в гитлеровских частях стала ощущаться нехватка людей, оккупационные власти пошли на использование завербованных таким образом работников и в вооруженных формированиях, предназначенных для борьбы с партизанами.

После войны среди западных историков нашлись такие, которые усмотрели в подобных формированиях разновидность «антисоветской и антисталинской оппозиции»[37]. На самом же деле речь шла о куда более элементарном явлении, в котором сознательный политический выбор играл очень незначительную роль. В целом на протяжении всей войны число коллаборационистов разного происхождения и разных национальностей составило почти миллион человек. Но независимо от своей идейной окраски то были люди, окруженные ненавистью в своей стране и осужденные на суровую расплату за предательство. /108/ Из них сколачивались банды наемников, которым было нечего терять, и во многих случаях эти банды дрались как бешеные. Но при первом же случае их бойцы стремились дезертировать или перейти к партизанам в надежде искупить вину и заслужить снисхождение. Вот почему немцы в конце концов стали выводить их с советской территории и применять в качестве оккупационных войск в других странах. Лишь в конце 1944 г., окончательно проиграв войну, гитлеровцы додумались до того, чтобы придать им — для «солидности» — видимость армии, «Русской освободительной армии», поставленной под команду перебежчика Власова и немногих других советских офицеров, примкнувших к нему в плену[38].

Сопротивление угнетенного населения оккупантам и их прислужникам становилось все более упорным. Оно принимало активные и пассивные формы. Самым важным из его проявлений было партизанское движение. Благодаря ему в тылу у вражеской армии распространилось постоянное ощущение опасности, притаившейся угрозы, что оказывало убийственное действие на моральное состояние германских солдат. Партизанское движение возникло отчасти стихийно, отчасти организованным путем. Следует, однако, договориться о том, что понимать под «стихийным», а что — под «организованным». Первые указания о развертывании в оккупированных районах вооруженной борьбы с захватчиками были даны советскими руководителями летом 1941 г., сразу же после того, как Сталин вновь взял в свои руки реальное руководство правительством. Указания эти содержались в трех документах: закрытой директиве ЦК ВКП(б) партийным организациям от 29 июня, речи Сталина по радио 3 июля и, наконец, в секретном постановлении от 18 июля, дававшем более точные указания насчет организации борьбы в подполье[39]. Из этого тем не менее не следует делать вывод, будто движение было заранее тщательно продумано и подготовлено. Напротив, мысль о нем появилась внезапно после начала войны.

В прошлом, в 20-е — начале 30-х гг., советское военное руководство считало, что в случае вражеского вторжения в тылу у противника необходимо будет развернуть партизанскую войну, и с этой целью специально занималось средствами и людьми, которым предстояло организовать партизанское движение. Однако во время массовых репрессий 1936—1938 гг. подобная предосторожность стала рассматриваться как проявление пораженчества, и все приготовления были свернуты. Почти все, кто занимался этими вопросами, погибли в годы страшного сталинского террора[40]. У Сталина сложилось предубеждение против подобного рода планов. Весьма вероятно, что он опасался их отрицательного воздействия на внутриполитическую обстановку. Речь шла как о моральном духе народа, которому он тогда обещал, что любой противник будет остановлен на границе и разгромлен на /109/ его собственной территории, так и о собственно политических опасениях: подозрении, как бы зародыш подпольного аппарата не сделался орудием в руках оппозиционных течений. Впрочем, его недоверие восходило к еще более давним истокам, включая даже те, которые переплетались с неизменным большевистским неприятием «партизанщины»[41]. Пронизанный государственностью образ мышления Сталина побуждал его рассматривать партизанскую войну, герилью, как своего рода второсортный суррогат действия регулярных армий. Подобное суждение, кстати, было высказано им и после победы[42]. Переменить мнение в 1941 г. его заставила лишь необходимость мобилизовать все и всякие возможные резервы. Не удивительно поэтому, что один из самых прославленных руководителей советского сопротивления, партизанский командир Федоров, позже писал: вплоть до сталинской речи 3 июля 1941 г. «никто не заботился о создании партизанских групп; признаюсь, что не помышлял об этом и я»[43].

Попытки оставить в неприятельском тылу нелегальный аппарат предпринимались в последний момент, когда гитлеровские полчища уже оказались у порога. Тогда для проведения секретной деятельности на оккупированной территории назначались подпольные комитеты партии, агенты Наркомата внутренних дел, активисты комсомола. Одной из их главных задач были как раз сбор и организация людей, создание баз для первых партизанских отрядов. Но, поскольку все делалось в величайшей спешке, эти мероприятия давали на первых порах скудные результаты. Ощущались недостаток подготовки и нехватка тех старых большевиков, которые обладали опытом подпольной работы. Стремительность и внезапность немецкого наступления не оставляли времени для того, чтобы установить необходимые конспиративные связи между немногочисленными ячейками будущего подполья, а также между ними и отступающими советскими войсками. Многие группы, оставленные в оккупированных районах, не сумели выполнить возложенные на них задачи и распались; другие были разгромлены репрессивным аппаратом немцев, немедленно приступившим к работе[44].

Как бы то ни было, именно от таких ядер активного сопротивления, в спешке сколоченных из людей, которые не хотели или не могли эвакуироваться, пошли первые побеги партизанского движения. Более массовый приток затем был обеспечен ему за счет попавших в окружение и потерявших управление в ходе трагических перипетий начального периода войны армейских частей. Если большая часть их личного состава попала в плен, то остальные, не желая сдаваться и не имея возможности соединиться с регулярной армией, искали прибежища в лесах. Так возникли первые вооруженные отряды, которые действовали в немецком тылу уже в 1941 г. Под Москвой и Ленинградом, где гитлеровцы были наконец остановлены, советское командование постаралось установить с ними контакт. Через линию фронта забрасывались связные и специально обученные диверсанты /110/ (в их числе была одна из самых знаменитых героинь партизанского движения, юная Зоя Космодемьянская, схваченная и зверски убитая фашистами). Битва под Москвой в своей оборонительной и в еще большей мере наступательной фазе явилась первым за всю войну сражением, в котором партизанские отряды играли важную тактическую роль. Некоторые наступавшие дивизии соединились с партизанскими отрядами, действовавшими в западных районах Смоленской области[45]. Немцам, правда, удалось в целом остановить советское наступление, после чего они провели в этой местности одну из самых массовых облав[46].

Как указывает один из советских статистических источников, к концу 1941 г. число активных партизан доходило до 90 тысяч, а партизанских отрядов — более 2 тыс.[47] Уже одни эти цифры показывают, что отряды были весьма немногочисленны: в каждом насчитывалось лишь несколько десятков человек. Из-за отсутствия должной организации зима 1941/42 г. сделалась для движения самым критическим периодом. Партизанские отряды, особенно действовавшие в наиболее отдаленных от фронта районах, не имели связи и снабжения, нужного снаряжения и приспособленных к зиме укрытий, а также соответствующей подготовки к методам ведения партизанской войны. Все это повлекло за собой распад некоторых отрядов, бойцы которых оказались в плену. Острой была нехватка оружия, но еще более острой — боеприпасов. Не было возможности оказывать помощь раненым[48]. Ряды вооруженного сопротивления поредели, но оно все же не угасло. По данным самой советской статистики (к которым следует относиться с осторожностью в силу их, по-видимому, неизбежной неточности, ибо порою встречаются противоречия между разными ее источниками), к середине 1942 г. численность партизанского движения составляла, несмотря ни на что, 65 тысяч человек[49]. Можно утверждать, следовательно, что движение это, даже будучи ослабленным, уже пустило весьма глубокие корни.