Читать онлайн «Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира». Страница 59

Органические системы производства обладают тремя важными свойствами. Первое из них состоит в том, что вся отдача от системы в долгосрочном плане должна уравновешиваться соответствующими факторами производства. На каждый фунт азота, поглощенный вместе с хлебом в доиндустриальной Англии, должен был приходиться фунт азота, извлеченный растениями из воздуха. Это серьезно ограничивало потенциальный объем производства[281].

Второе свойство такой системы заключается в том, что в отличие от неорганических систем, в которых начальный темп повышения производительности равен нулю, в органических системах при отсутствии каких-либо эффективных инноваций наблюдается отрицательный рост производительности. Сорняки и вредители, адаптируясь под действием слепой силы естественного отбора, постоянно снижают производительность земледелия и животноводства. Вообще считается, что некоторые современные зерновые культуры, такие как рожь, произошли от сорняков, произраставших среди посевов ячменя и овса. В более суровых климатических условиях северной Европы рожь оказалась более урожайной, чем прежние культуры, и ее в конце концов стали выращивать специально[282].

Присущая сельскохозяйственным системам тенденция к снижению производительности самым драматичным образом проявлялась в таких эпизодах, как ирландский картофельный голод 1845 года или гибель европейских виноградников от филлоксеры в 1860-е годы. Поэтому отсутствие явного роста производительности в английском сельском хозяйстве до промышленной революции не обязательно означало отсутствия каких-либо инноваций. Переход от нулевых темпов роста производительности, наблюдавшихся до 1800 года, к темпам роста в 0,3 % в 1800–1860 годы может показаться важным событием. Но предположим, что речь идет о повышении темпа инноваций с 0,4 до 0,7 % в год, происходящем в условиях постоянного естественного снижения производительности на 0,4 % в год. В этом случае рост темпа инноваций в ходе промышленной революции окажется менее резким и у нас не возникнет впечатления, что речь идет об изменении режима.

Третья черта органических систем производства состоит в затруднительности экспериментов по совершенствованию производственных методов. Например, на хлопкопрядильной фабрике произвести эксперимент по изменению производственных процессов несложно. Достаточно, например, увеличить скорость вращения веретена на 10 %, и мы сразу же увидим, насколько изменились производственные издержки. В сельском же хозяйстве оценить эффект каких-либо изменений намного сложнее — во-первых, из-за большой продолжительности производственного процесса, который в случае животноводства может занимать годы; во-вторых, из-за того, что ежегодный объем продукции во многом зависит от погоды и болезней. Кроме того, на разных полях и даже на одном поле имеются различные почвы, в силу чего изменения, полезные в одном окружении, могут оказаться неэффективными и даже вредными в другом. Соответственно, не исключено, что переход к более неорганическим методам производства создает преувеличенное впечатление о повышении темпа инноваций при переходе к современной эпохе.

ПЕРЕХОД К СОВРЕМЕННОМУ МИРУ

Промышленная революция 1760–1860 годов в Англии привела к впечатляющим изменениям в английской экономике. Однако у нас нет уверенности в том, что в 1760–1800 годы произошел общий переход от экономик с незначительным темпом инноваций в производственных технологиях к современным экономикам с непрерывными инновациями. Темп прироста производительности увеличивался постепенно. Совокупный темп прироста производительности — лишь один из способов оценить увеличение эффективности сразу по многим производственным технологиям в любом обществе, и если исходить из других оценок, мы получим, что переход к современным темпам роста состоялся до 1800 года. Более того, предположение о том, что темп роста эффективности в обществе, не знающем инноваций, будет нулевым, неверно для доиндустриальных обществ, в которых инновации требовались лишь для того, чтобы сохранять производительность органических систем производства. Хотя переход к современному миру происходил намного более медленно, чем принято считать, он определенно состоялся в Европе, а не в Азии, несмотря на то что последняя очень долго оставалась наиболее технически развитым регионом доиндустриального мира. В следующей главе мы попытаемся выяснить, что было тому причиной.

В предыдущей главе отмечалось, что внезапность произошедшей в Англии промышленной революции была в большей степени кажущейся, чем действительной. Благодаря тому что резкое возрастание численности населения совпало с улучшением перспектив торговли с такими производителями сырья, как США, скромное повышение темпов технического прогресса в Англии около 1800 года выглядит едва ли не одномоментным преобразованием всей экономики. В реальности же Англия в 1850 году в техническом плане лишь немного опережала таких конкурентов, как США или Нидерланды.

Также в главе 12 отмечалось, что ускорение темпов роста производительности обеспечивалось в первую очередь возросшим предложением в сфере инноваций. Люди по-разному реагируют на стимулы, существующие в течение столетий. Это различие реакций привносило динамику в институционально стабильный режим частной собственности в доиндустриальной Англии. Свойства населения изменялись в результате действия дарвиновского отбора. Англия оказалась в авангарде развития благодаря тому, что в ней с 1200 года, а может быть, и с еще более раннего времени царили мир и спокойствие. Культура среднего класса распространялась по всему обществу посредством биологических механизмов.

Но все эти наблюдения все равно оставляют без ответа несколько вопросов: почему те же самые условия не привели к одновременной или даже более ранней промышленной революции в Японии, в дельте Янцзы или в Бенгалии? Какие черты Европы обеспечили ей лидерство? Почему крохотная Англия, население которой в 1760 году составляло около 6 млн человек, совершила у себя промышленную революцию, в то время как в одной только Японии в условиях развитой рыночной экономики проживало около 31 млн человек, а в Китае — почти 270 млн? Например, Эдо (ныне — Токио) со своим миллионом жителей был в XVIII веке крупнейшим городом мира.

В последние годы этот вопрос был еще острее поставлен в таких книгах, как «Великое расхождение» Кеннета Померанца[284]. Померанц считает, что в большинстве отношений густонаселенное ядро Китая — такие его области, как дельта Янцзы — в 1800 году ничем не отличались от северо-западной Европы в смысле «коммерциализации, коммодификации товаров, земли и труда, задаваемого рынком экономического роста и приспособления домохозяйств в плане фертильности и распределения труда к экономическим тенденциям». Далее Померанц указывает, что подобное рыночное развитие и специализация сами по себе не вели к «индустриальному прорыву». Экономика обоих регионов по-прежнему не могла найти выхода из «протоиндустриального тупика», когда постепенный рост мог привести только к повышению численности населения, но не уровня жизни[285].

Таким образом, Померанц утверждает, что промышленная революция была не очередным этапом развития, как считаем мы в данной книге, а резким и неожиданным выходом из застойного доиндустриального равновесия. Источник этого европейского прорыва Померанц усматривает в двух географических случайностях — наличии угля и колоний. С точки зрения Померанца, главное препятствие на пути к ускоренному росту в давно сложившемся ядре мировых экономик было экологическим. Всем обществам до 1800 года приходилось производить ресурсы — пищу, источники энергии, сырье — на возобновляемой основе на ограниченных земельных площадях. «Развитые органические технологии» Европы и Азии к 1800 году подошли к своему естественному пределу. Характерное для промышленной революции грандиозное расширение выпуска таких энергоемких товаров, как железо, стало возможным лишь после того, как за пределами системы были найдены новые источники энергии и сырья.

Европа совершила этот скачок благодаря наличию обширных запасов угля поблизости от густонаселенных районов[286]. Кроме того, в распоряжении европейцев имелись относительно доступные и по большей части безлюдные просторы Америки, позволившие на время устранить экологические ограничения благодаря поставкам продовольствия и сырья в континентальных масштабах. Именно этими географическими преимуществами, а не различиями в инновационном потенциале объясняется успех Европы и неудача Азии.