Читать онлайн «Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо». Страница 35

Эти события нашли любопытное преломление в известиях ряда позднейших древнерусских источников о венчании Владимира Мономаха царским венцом. Так, появившееся на рубеже XV—XVI вв. «Сказание о князьях владимирских» повествует, что, севши в Киеве на великое княжение, Владимир пошел войной «на Фракию Царяграда область; и поплениша их области довольно и возвратишася». В это время в Царьграде царствовал благочестивый царь Константин Мономах, воевавший тогда с персами и латинами. Дабы умиротворить воинственного русского князя, он отрядил к нему митрополита Эфесского Неофита и других послов, дав им нательный «животворящий крест от самаго животворящаго древа, на нем же распятся владыка Христос», царский венец со своей головы, сердоликовую крабицу (чашу), «из нея же Август царь римский веселяшеся», затем бармы, которые носил на своих плечах, цепь из аравийского золота и многие другие ценные дары, предназначавшиеся Владимиру «на славу и честь и на венчание великаго и самодержавнаго царствия». Получив эти царственные подарки, Владимир венчался царским венцом Константина, «и с того времени, — говорится в сказании, — князь великий Владимер Всеволодович наречеся Манамах, царь великия Росия… Оттоле и до ныне тем царским венцем венчаются великие князи владимерстии, его же прислал греческий царь Констянтин Манамах, егда поставляются на великое княжение Российское».

Грубые анахронизмы и несообразности «Сказания о князьях владимирских» и созвучных ему повестей[223] не остались не замеченными следующими поколениями древнерусских книжников[224], в результате чего в памятниках конца XVII в. (Густынской летописи и «Синопсисе») имя Константина Мономаха было заменено на имя современника Владимира, императора Алексея I Комнина. В «Синопсисе» появилась даже поддельная грамота Алексея Комнина к Владимиру, в которой говорится о тех же посылаемых на Русь императорских инсигниях (знаках царского достоинства), какие перечисляются в «Сказании о князьях владимирских». Эту хронологическую поправку принял и Татищев, объединивший историю о получении Владимиром царских инсигний с известием Повести временных лет о русско-византийской войне на Дунае. В его «Истории Российской» под 1119 г. читаем, что «Владимир, хотя отмстить греком смерть зятя своего Леона и удел его удержать вставшему младенцу, сыну его Василию, велел всем своим войскам готовиться, також звал всех прочих своих князей в помочь». Узнав о готовящемся походе, император Алексей[225] пошел на мировую: направил к Владимиру послов все с теми же дарами (венец царский, хламида, пояс драгоценный, скипетр, сердоликовая чаша и пр.), «и нарекши его себе братом и царем, а при том просил о мире». По желанию Алексея, Владимир отдал свою внучку, «дочь Мстиславля», за сына императора — Иоанна. Ради такого случая Владимир уступил дунайские города своего внука «нареченному зятю», греки же за эти города дали деньги. «И была о сем Владимиру и всем людем радость великая»{117}.

Апокрифический характер сказаний XVI—XVII вв. о получении Владимиром Мономахом царских регалий[226] был ясен уже ученым XIX в. Тем не менее такой тонкий знаток русско-византийских отношений, как В.Г. Васильевский, находил, что данные известия «никак нельзя отвергать без дальнейших рассуждений. В них что-то есть»{118}. Это «что-то», возможно, сохранило Проложное сказание о перенесении из Царьграда на Русь перста святого Иоанна Крестителя «от десныа его руки», «иже пренесен бысть в град великий Киев при князи Владимере Мономасе… и положен бысть в церкви Святаго Иоана на Сетомли, у Купшина монастыря». Данный памятник известен по списку XVI в., но целый ряд текстологических и иных особенностей позволяет считать его произведением второй четверти XII в., то есть полноценным источником. Сам факт получения Русской церковью перста Иоанна Предтечи исторически достоверен[227]. Важнее, однако, выяснить смысл, который имела эта церемония. Со слов новгородского паломника Добрыни Ядрейковича (впоследствии новгородского архиепископа Антония), посетившего Константинополь около 1200 г., известно, что десница святого Иоанна, некогда возложенная на главу самого Христа, играла выдающуюся роль во время обряда коронации императоров: «тою царя поставляють на царство». Это действо уподобляло коронационный обряд обряду крещения, а самого императора — Христу{119}. И поскольку, согласно церковкой традиции, частица мощей обладает той же ценностью, что и вся реликвия целиком, то и перст святого Иоанна, перенесенный в Киев, по всей видимости, имел в глазах русских людей значение коронационной регалии.

Несмотря на некоторое хронологическое несоответствие (перенесение перста приурочено в Сказании к 6600 г. от Сотворения мира, то есть к 1092/93 г. от Рождества Христова, тогда как киевское княжение Владимира Мономаха датируется 1113—1125 гг.), есть все основания полагать, что перенесение из Константинополя на Русь частицы почитаемой христианской святыни находится в прямой связи с заключением в начале 20-х гг. XI в. русски-византийского мира. Очевидно, перст Иоанна Предтечи был перенесен в Киев одним из посольств, которые вели переговоры о мире между двумя государствами и бракосочетании царевича Алексея и русской княжны, или же новым киевским митрополитом Никитой[228], прибывшим на Русь в 1122 г. Ввиду особого государственного и церковного значения десницы святого Иоанна, передачу частицы этой реликвии русскому князю можно рассматривать как официальный государственно-религиозный акт{120}. Сопровождался ли он присвоением Владимиру и его сыну Мстиславу каких-нибудь высоких имперских титулов, вроде цесарского, доподлинно сказать нельзя; примеры Владимира I Святославича и Ярослава I Владимировича, во всяком случае, допускают такую возможность{121}. С гораздо большей уверенностью можно утверждать, что с этих пор в роду Мономаха появилась традиция использования перста святого Иоанна при великокняжеской интронизации, вследствие чего титул великого князя на Руси стал приравниваться к царскому[229]. Это видно как на примере Мстислава Владимировича, прямо именуемого царем в известной надписи на принадлежавшем ему Евангелии[230], так и его потомков: сыновей Изяслава и Ростислава Мстиславичей и внука Рюрика Ростиславича, по отношению к которым летописцы употребляют слова «царствовать», «царский», «царство» (в смысле правление) и т. п.{122} Подобная забота о титулатуре хорошо согласуется с отмеченным выше стремлением Мономаха закрепить великое княжение за своим потомством. Таким образом, не исключено, что память о перенесении перста Иоанна Крестителя на Русь в последние годы княжения Владимира Мономаха повлияла на складывание легенды о «Мономаховых дарах» в древнерусских памятниках XVI— XVII вв.

Владимир Мономах умер 19 мая 1125 г., 73 лет от роду, во время паломнической поездки к легендарному месту убиения святого Бориса на реке Альте, где его «потщанием» была построена «церковь прекрасна» в память святых братьев. Тело великого князя было привезено в Киев и положено в Софийском соборе рядом с гробом отца.

Современники и отдаленные потомки дружным хором прославили Мономаха как образцового христианского государя. Летописцы соревнуются друг с другом в расточении ему изощренных славословий. Киевский книжник, автор похвального слова Владимиру в Ипатьевской летописи, говорит, что он «просвети Русскую землю, акы солнце луча пущая; его же слух произиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбец, и нищелюбец, и добрый страдалец за Рускую землю»; на его похоронах «народ и вси людие по нем плакахуся, якоже дети по отцю или по матери».

А как же иначе? Ведь на этом солнце нет ни единого пятна. Лаврентьевская летопись отмечает, что покойный был украшен «добрыми нравы», особенно «потщася Божья хранити заповеди» — любить врагов своих и добро творить ненавидящим вас (регулярные избиения половецких ханов, лютых врагов христианства, понятно, не в счет). За то и был наделен от Бога особым даром — был «жалостив», то есть чувствителен, и «егда в церковь внидяшеть и слыша пенье и абье слезы испущашеть, и тако мольби ко владыце Христу со слезами воспущаше», почему и Бог «вся прошенья его свершаше [исполнял], и исполни лета его в доброденьстве». Милостив же «бяше паче меры», «не щадяше именья своего, раздавая требующим [нуждающимся], и церквы зижа [строя] и украшая; чтяшеть же излиха чернечьскый чин и поповьскый, подавая им же на потребу». Даже «преставися» Владимир не где-нибудь, а «на Льте» (Альте), у «милой» его сердцу церкви Бориса и Глеба — символическое завершение добродетельной жизни, почти что жития. Отсюда и характерная обмолвка: «святой князь», — впрочем, это в одном ряду с «благоверным» и «христолюбивым». Одним словом, «чюдный князь», достойный всяческого изумления, больше и лучше которого человеку уже и быть невозможно.