Читать онлайн «Неизвестная Россия. История, которая вас удивит». Страница 42

С началом революции императрица вовсе не поспешила опустить железный занавес. Французский дипломат с недоумением сообщает о том, как встретили в Петербурге новость о взятии Бастилии: «Французы, русские, датчане, немцы, англичане, голландцы – все поздравляли друг друга на улицах, обнимались, как будто освободились от невыносимых цепей». Газеты подробно освещали ход событий в Париже, публиковали речи депутатов и декреты конвента. «Санкт-Петербургские ведомости» даже напечатали Декларацию прав человека и гражданина. В Петербурге свободно продавалась масса революционных брошюр. Начальник Сухопутного кадетского корпуса устроил в библиотеке специальную выставку революционной литературы, которая вызвала немало споров среди воспитанников. В присутствии самой императрицы в Эрмитажном театре исполняют «Марсельезу», правда, кажется, без слов. Ее первый перевод на русский выполнил воспитанник шляхетского корпуса Глинка, спокойно купивший французскую газету с текстом песни в книжной лавке.

Настоящая цензура начнется только после казни короля в 1793 году. Впрочем, едва ли императрица внутренне переменилась, как утверждали советские историки, дескать, испуг перед революционной гильотиной сдул с деспота всю пудру. Вдали от посторонних глаз Екатерина была вынуждена спорить даже с собственным сыном. Читая новости про Французскую революцию, Павел воскликнет: «Что они все там толкуют! Я тотчас бы все прекратил пушками!» На это Екатерина заметила по-французски: «Ты жестокая тварь. Или ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями? Если ты так будешь царствовать, то недолго продлится твое царствование».

Надо сказать, что казнь Людовика Екатерина предсказывала с некоторым злорадством уже в 1789 году. Как помним, ее отношение к Франции и лично к Людовику было омрачено соперничеством двух держав. Франция ревниво следила за сохранением европейского баланса сил и стояла за многими внешнеполитическими кризисами России, в частности, обеими русско-турецкими войнами. Впрочем, не она одна. События в Париже, устранившие Францию из числа великих держав, Екатерину скорее радовали. Падение же короля, особенно после того, как он пошел на компромиссы с чернью, она воспринимала как вполне заслуженное. Очевидно, что все громогласные призывы императрицы начать общеевропейскую войну с якобинской заразой были не чем иным, как дымовой завесой. Она ничего не сделала для реальной борьбы с Французской революцией, но всячески подталкивала другие европейские державы к этой авантюре. Императрица признается своему статс-секретарю Храповицкому: «Я ломаю голову над тем, чтобы подвигнуть венский и берлинский дворы в дела французские… Есть соображения, которых нельзя высказать; я хочу вовлечь их в эти дела, чтобы развязать себе руки; у меня много предприятий неконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали».

Под «предприятиями неконченными» Екатерина подразумевала Польшу и свой давний «греческий проект». Так, пользуясь случаем, она за один 1795 год увеличила территорию Российской империи на 120 тысяч квадратных километров бывших польских земель. Следующим должен был стать Константинополь. Родившийся в 1779 году второй внук Екатерины был крещен Константином, чтобы, по замыслу бабки, однажды возглавить греческую империю со столицей в Константинополе. Его даже учили говорить по-гречески. Но тогда планы Екатерины искусно торпедировала Франция. В 90-е годы про Францию как великую европейскую державу можно было забыть, другие страны в той или иной степени были отвлечены от русской проблемы, нейтрализованы ловкостью нашей дипломатии или не желали с Россией ссориться. «Вся политика заключается в трех словах, – писала Екатерина, – обстоятельство, предположение, случайность».

Впрочем, императрица чувствовала, что ее шансы на невероятный бросок империи тают с каждым годом. В Европе, быть может, никто лучше ее, совершившей собственную революцию в 1762 году, этого еще не понимает: Франция скоро снова станет ведущей державой континента и тогда – прощай Константинополь. В 1794 году Екатерина пишет своему другу и многолетнему корреспонденту, барону Гримму: «Если Франция справится со своими бедами, она будет сильнее, чем когда-либо, будет послушна и кротка, как овечка; но для этого нужен человек недюжинный, ловкий, храбрый, опередивший своих современников и даже, может быть, свой век. Родился он или еще не родился? Придет ли он? Все зависит от того. Если найдется такой человек, он стопою своею остановит дальнейшее падение, которое прекратится там, где он станет, во Франции или в ином месте».

К этому времени Наполеон Бонапарт уже достиг звания бригадного генерала. Любопытно, что у Екатерины был шанс встретиться с Наполеоном. В 1788 году он, тогда еще 19-летний лейтенант, искал должности офицера в екатерининской армии, но не согласился перейти на русскую службу с потерей одного чина. В год смерти императрицы, в 1796-м, генерал Бонапарт отправится в свой Итальянский поход, а еще через три года станет Первым консулом республики. Узкая лазейка истории, в которую могло просочиться гигантское честолюбие Екатерины Великой и поглотить Константинополь, навсегда захлопнется для России.

«Человек недюжинный, ловкий, храбрый, опередивший своих современников и даже, может быть, свой век», Екатерина по собственному опыту хорошо знала предмет – роль личности в истории. «Счастья не так слепо, как его себе представляют». Не случайно она скажет в шуточной эпитафии, что обладала «веселостью от природы, душою республиканки и добрым сердцем». А в письме барону Гримму, вернувшемуся из путешествия в Рим, где он часто вспоминал о Екатерине, заметит: «Поскольку вы нашли там столь мало древних римлян, это вам напомнило о душе самой республиканской из всех, которые вы знаете, и по случайности это я». Екатерина, усердная читательница Плутарха, Тацита и других римских историков, ставила себя в один ряд с республиканскими деятелями Древнего Рима, трибунами, диктаторами и императорами, которые достигли высшей власти личным подвигом, военными и государственными заслугами – республиканскими добродетелями, а не правом рождения. В этом смысле она ощущала свое родство и с предсказанным ею Наполеоном. Но совершенно не видела близости ни в тетке, императрице Елизавете, ни в муже, ни в собственном сыне, государях по рождению.

«Душа республиканки» была, конечно, укутана горностаевой мантией и придавлена большой императорской короной весом под два килограмма, с 4936 бриллиантами и 75 жемчужинами – творением знаменитых ювелиров Георга-Фридриха Экарта и Иеремии Позье. Но даже в таком блистательном обрамлении она потрясла и перевернула всю российскую жизнь. Не случайно профессор Леонтович начал свою классическую «Историю либерализма в России» с царствования Екатерины Великой. Крупный знаток XVIII века профессор Каменский считает Екатерину при этом «самым успешным реформатором во всей истории российского реформаторства, ибо ей удалось почти полностью реализовать задуманное, реализовать настолько, насколько это вообще было возможно в конкретных исторических условиях ее времени без риска нарушения политической стабильности».

Внук Екатерины Александр I обещал править «по законам и по сердцу своей премудрой бабки», но вскоре после Отечественной войны 1812 года оставил попытки что-либо переменить в стране и погрузился в ипоходрию, столь презираемую Екатериной. Ее правнук – великий реформатор Александр II, который воздвиг знаменитый памятник императрице в Санкт-Петербурге в 1873 году, был убит террористами, так и не доведя начатое до конца. Вступивший на престол меньше чем через сто лет после смерти Екатерины, Николай II проведет весьма радикальные либеральные реформы. В частности, они позволят, наконец, снять цензурный запрет на публикацию «Записок» Екатерины. Впрочем, Николай II, очевидно, не был либералом, но и жестоким деспотом стать не сумел. В ситуации острейшего кризиса Первой мировой войны, обессилев и погрузившись в ненавистную нашей героине ипохондрию, он просто выронил власть из своих рук.

Революция 1917 года, кажется, отдаст пальму первенства антиправительственным либералам. Их традиция берет начало тоже в царствование Екатерины, с Радищева, так называемого дедушки русского революционного движения. Впрочем, вскоре революция 1917 года сметет и их. Правительственные и антиправительственные либералы вернутся в нашу политическую жизнь только в эпоху перестройки, их противостояние, ослабленное в правление Ельцина, снова обострится при Путине. И, глядя на происходящее, самое время задать вопрос: каким образом Екатерине Великой удалось достичь невероятных внешнеполитических побед, много превосходящих успехи Петра, осуществить продуманные, планомерные внутренние реформы, при этом не обескровить казну, не пасть жертвой заговора, не выронить власть и не выкупаться в реках крови? Ведь это редкий революционный период русской истории, к которому неприменимо наше вечное «лес рубят, щепки летят». Напротив, императрица вступила на российский престол, когда население России составляло 18 миллионов человек, к моменту ее кончины оно достигло 36 миллионов. Захват Екатериной власти даже не сопровождался обычными в таких случаях ссылками в Сибирь сторонников потерпевшего поражения клана. Французский дипломат граф Шуазель-Гуфье назвал Екатерину «доброй женщиной». И это, пожалуй, то, чем она была. Россия, которой якобы так нужна «твердая рука», совершенно преспокойно обходилась без нее на протяжении одного из самых продолжительных периодов своей истории и, кажется, самого успешного.