Читать онлайн «Неизвестная Россия. История, которая вас удивит». Страница 26

Между тем существовала и другая история нашей страны, которую тщательно прятали от досужего взгляда. Речь вовсе не идет об истории так называемого «освободительного движения» в России. Ею как раз отбили все почки советским школьникам. У Ленина должна была быть убедительная генеалогия, не хуже романовской. Радищев разбудил декабристов, декабристы – Герцена, он стал звонить в «Колокол» и т. д. Примечательно, однако, что рассказ о народных восстаниях и революционном движении еще со времен Сталина уживался с откровенной апологией самого деспотичного самодержавия образца Ивана Грозного или Петра Великого. Вот знаменитые размышления Сталина об Иване Грозном: «Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее». Остается только посочувствовать российской историографии, которой пришлось выявлять эти пять боярских семейств, очевидно, взятых Сталиным с потолка. Симптоматично, что в целом Иван Грозный Сталину был ближе, чем Петр: «Иван Грозный был более национальным царем, более предусмотрительным, он не впускал иностранное влияние в Россию, а Петруха открыл ворота в Европу и напустил слишком много иностранцев» (из беседы Сталина с Эйзенштейном и Черкасовым по поводу фильма «Иван Грозный», 1947 год).

В причудливом мире так называемого исторического материализма ученым приходилось изображать нарастание классовой борьбы, одновременно восхвалять крайние формы деспотизма, критикуя его же за репрессии против «освободительного движения» и, наконец, превозносить интернационализм, ненавидя при этом Запад. Фуэте наших профессоров истории много превосходили искусство Галины Улановой, да что там – всего Большого и Кировского балетов, вместе взятых. И на этом минном поле отечественной истории еще приходилось прятать от народонаселения действительно важную часть прошлого страны, которая сулила иной человечный путь развития.

Память о былом могуществе Великого Новгорода каждый русский до сих пор носит с собой в кармане, даже не подозревая об этом. Наша копейка – это новгородская деньга с изображением всадника с копьем. Отсюда, собственно, слово «копейка». Московками являлись сабляницы – на аверсе чеканили всадника с саблей, что неудивительно для Москвы, которая была улусом Золотой Орды. Сабля – оружие Степи, а потому являлась органическим элементом московской иконографии власти. Новгород не знал ордынского завоевания и хранил память о досабельном периоде Руси. Будучи подчиненным Иваном III в 1478 году, он тем не менее обладал эталонной валютой из серебра, которая была в два раза тяжелее московской.

В первой четверти XVI века московские сабляницы совсем испортились обрезами и подмесями. Осуществила первую денежную реформу в истории страны мать Ивана Грозного Елена Глинская в 1535 году. Она и создала московскую копейку по подобию новгородской, что должно было сразу вызвать к ней доверие. Выходит, что Новгород, политически уничтоженный, одержал символическую экономическую победу над Москвой, власть которой и тогда и позднее лежала за пределами экономики, в сфере насилия или, как бы мы сказали сегодня, в плоскости административного ресурса. Пройдет еще несколько столетий, и Петр I решит, что всадник с копьем – не абстрактный знак власти, а образ святого Георгия Победоносца. Так память о Новгороде замещалась новыми смыслами. Новгородский «копейщик» сделался гербом разграбившей его Москвы.

С Новгородом это будет происходить постоянно. По умыслу или стихийно, его история стирается из прошлого России. Между тем еще в середине XIII и даже в начале XV века это было самое могущественное государство на территории нашей будущей страны, много превосходившее по своим размерам Московское княжество. В пору своего расцвета Господин Великий Новгород вместе с двумя другими республиками – Псковом и Вяткой – занимал весь север Руси: это нынешние Ленинградская, Новгородская, Псковская, Мурманская, Архангельская, Вологодская, Ивановская, Пермская, Кировская области, республики Карелия и Коми, а также часть Латвии, Эстонии и Финляндии. Для сравнения: Москва при Иване Калите в первой половине XIV века контролировала даже не всю современную Московскую область.

Новгород – первый русский город, упомянутый в «Повести временных лет». Придел Иоакима и Анны новгородской Святой Софии в основании своем старше Киевской Софии, именно в Новгороде была написана древнейшая русская книга – Остромирово Евангелие. Данные археологии подкрепляют свидетельство древнейшей летописи: из всех городов будущей Руси в Новгороде фиксируется старейший культурный слой – он относится к середине X века. Вероятно, «новым» этот город считался по отношению к Городищу, где, как полагают, и обосновался Рюрик около середины IX века. Археологические находки на Городище указывают на плотность здесь скандинавского населения в IX и особенно в X веках.

Советский историк Борис Александрович Рыбаков почти всю жизнь посвятил борьбе против первородства Новгорода и так называемой норманнской теории. Город на Волхове он считал «новым» по отношению не к норманнскому Городищу, а к Киеву, и относил возникновение последнего чуть ли не к VI веку. Среди прочего, это дало основание отпраздновать в 1982 году 1500-летие Киева.

Я еще застал старика Рыбакова на историческом факультете МГУ. Академик уже совсем выжил из ума, но был величествен и страшен. Драматически играя кустистыми бровями, – это делало его похожим на Чуба из «Ночи перед Рождеством», – он на протяжении почти всех лекций зачем-то рисовал на доске «хляби небесные», к немалому замешательству студентов. Про академика тогда ходил такой анекдот: «Борис Александрович, в Киеве нашли норманнский клад IX века». – «Закопайте немедленно!»

Согласно советской концепции истории, Киев не имел не только никакого отношения к норманнам, он самим своим существованием доказывал, что русская государственность формировалась независимо от варяжских конунгов. Для этого Киеву непременно нужно было быть древнее Новгорода, отчего академик Рыбаков был готов возводить киевских славян чуть ли не к Геродотовым песьеголовцам.

Нравится нам это или нет, но свидетельства летописи однозначны. В Новгород были приглашены варяжские князья, именно оттуда конунг Олег отправился на юг, в Киев, где убил других варягов – Аскольда и Дира, уже захвативших город прежде, и впервые объединил Новгород и Киев, прочертив контуры будущей державы, вытянувшейся вдоль пути из варяг в греки. За варягов на этой торговой магистрали отвечал, разумеется, Новгород. Да, дезорганизация днепровской торговли с середины XII века выдвинула на первое место волжско-балтийский торговый путь. Но Новгород по-прежнему оставался главными воротами Руси в Европу и Европы на Русь.

В «Круге земном», своде саг о норвежских конунгах, есть рассказ о Гудлейке Гардском, который был купцом и торговал на Руси. В Хольмгарде, как скандинавы называли Новгород, он собирался приобрести для конунга Олафа «драгоценные ткани, которые, он думал, пойдут конунгу на торжественные одежды», «дорогие меха» и «роскошную столовую утварь» – очевидно, все это могло попасть в такой медвежий угол, каким тогда была Скандинавия, только через Новгород – пушнину добывали в северных лесах, а прочее привозили по торговым путям из Азии и Византии.

Новейшие исследования в области археологии, антропологии и лингвистики доказывают, что заселение новгородской земли славянами шло не столько с юга, из Приднепровья, сколько с побережья Балтийского моря. Академик Зализняк, изучая берестяные грамоты, выявил более 30 признаков в фонетике, морфологии, синтаксисе, лексике, указывающих на родство новгородского диалекта с западнославянскими языками. Близость к Западу фиксируется и в особенностях денежно-весовой системы Новгорода, в технологиях производства металлических изделий, даже в конструкции гуслей, которые отличны от киевских. Таким образом, Новгород с самых своих истоков скорее принадлежал балтийскому региону, чем будущей «материковой», или, как ее называли современники, «низовой», Руси.

Через Балтийское море Новгород был интегрирован в систему североевропейской торговли, по крайней мере уже в X веке. Ее центр в X–XIII веках находился на острове Готланд. там, в Висбю, появляется новгородский двор, Новгородская улица существует в Висбю и по сей день, а в самом Новгороде строится готский двор с «варяжскою божницею» – церковью Святого Олафа. Интересно, что в середине XII века новгородцы обращались к готским католическим священникам даже за церковными требами. Обосновавшиеся на Готланде немецкие купцы преимущественно из Любека выстроили в Новгороде другой двор – «немецкий», в конце XII века там поставили «немецкую ропату», церковь Святого Петра. Договор 1259 года с готами и немцами упоминает даже третий иноземный двор в Новгороде. Профессор Рыбина подсчитала, что в XIV веке на иноземных дворах проживало около 150 человек, самую большую цифру называют для 1425 года – 200 человек, хотя источники дают понять, что многие купцы останавливались в частных новгородских усадьбах. Иными словами, по мере роста торговых операций места для иноземных гостей на старинных дворах хватало не всегда.