Читать онлайн «Люди средневековья». Страница 51

Остальное касается охоты. Сильные чувства, которые даже в наше время вызывает это занятие, оправдывают мое намерение остановиться на этой теме применительно к средневековью. Прежде всего, не будем говорить об облавах, например на волков или кабанов, когда они приносили все больше ущерба стадам или полям. Облава, как и сегодня, если к ней было необходимо прибегнуть, требовала мобилизации больших сил — охотников, собак, коней, составления плана загонки и выбора приемов истребления, и это было тем сложней, что эти звери, кроме медведей, живущих поодиночке, собирались в большие стаи. Подобная задача, отвечающая общим интересам, в принципе не предполагала ни радости, ни ненависти: речь шла просто об очистке невозделанных земель. Человек шел первым — тем хуже для зверей. Так в период с XII по XVIII век истребили множество волков, рысей, медведей, туров, зубров; но лисицы, грызуны и олени еще остались.

Охота в одиночку или небольшими группами — совсем другое дело. Современные охотники уже не ждут от своих действий ни дополнения к рациону, ни очарования риска, ни улучшения экологии. Они часто, но, во всяком случае для Франции, безосновательно ссылаются на «традицию» или «революционные завоевания», упирая на отмену в 1533 году сеньориальной монополии, но забывают, что в средневековье ничего подобного не существовало; или же говорят, с большим правом, об элементах игры и общения, содержащихся в охоте, упуская из виду, по незнанию или сознательно, ту склонность к убийству, которая, к несчастью, присутствует — о чем я уже говорил раз двадцать — в душе человека. В средние века положение было совсем иным, даже если и там можно обнаружить жажду беспричинного насилия. Охота в те времена была основой общества, и тогдашняя литература изобилует рассказами о чудесах, романами, поэмами, хрониками, учебниками и даже материалами судебных процессов, где она занимает первое место. Иконография и археология вносят свой вклад, и об охоте в конечном счете известно едва ли не больше, чем о торговле. Истинная страсть как аристократии, так и простонародья, мотивы которой на протяжении тысячи лет можно считать неизменными. Прежде всего: поиск пищи, бесспорно, приведший к появлению охоты, не представляется основным поводом к ней. Данные раскопок свидетельствуют, что мясо диких животных, зверей или птиц, не составляло и 8% от мясного рациона, и, кстати, замки оставили их костей немногим больше, чем хижины; к этой дичи относились в основном птицы, олени, грызуны, всеядные, а хищники считались несъедобными. Долгое время также утверждали, что охота была спортивным упражнением для подготовки к войне: скачка по пересеченной местности, выход с длинным кинжалом на вепря или с рогатиной на медведя действительно выглядят испытанием выносливости, смелости и ловкости. Но это могло касаться лишь военной аристократии, к тому же между окружением стаи волков и атакой тяжелой конницы общего мало. А потому сегодня полагают, что большее значение следует придать аспекту «забавы», «увеселения», допускающему даже присутствие женщин: возможность сбежать от скуки в стенах замка, от неухоженного быта хижины, насладиться запахом зверей и леса, освободиться от повседневных обязанностей и забот, встретить, но не в одиночку, нечто незнакомое или неожиданное — все это и в наши дни придает охоте качества игры и развлечения.

Это не все: тут нет объяснения ни для военного снаряжения современных охотников, ни для остервенения, с каким сельчане прошлых времен тащили по земле останки убитых зверей. Здесь можно усмотреть удовлетворенную жажду насилия, реализованное стремление к власти над дикой природой, над животным: это был знак превосходства, отличавший главу семьи, рода или государства. Все короли охотились или должны были охотиться; и те, кто отказывался это делать, как Карл V или Людовик XI, имели дурную репутацию. Охота была элементом власти и даже церемониального обряда вхождения в общество мужчин. И когда это удовольствие стало в принципе доступно только тем, кто был способен за него платить, то есть богатым и знатным, по милости Людовика XI в 1468 году, а затем Франциска I в 1533 году, крестьянин по-прежнему упорно искал радость в браконьерстве.

Приемы охоты здесь представляют интерес лишь постольку, поскольку коренным образом отличаются от наших, в которых огнестрельное оружие избавило от необходимости устраивать облавы и рисковать. Из средневековых текстов известны два типа охоты в зависимости от участников, животных и снаряжения. Прежде всего охота «на крупную дичь», на хищников, вепрей, медведей, крупных оленевых; это было дело для охотничьих команд, сеньоров и холодного оружия. Далее — охота на «мелкую дичь», на зайцев, птиц, мелких хищников или косуль; это было занятие крестьян, использующих хитрость и приманки. Животное могли загонять на песчаную гаренну, в кусты, если только оно не жило там обычно, и поджидать там с сетями, силками, клейкими ловушками, а то и с небольшими луками, имеющими дальность стрельбы не более 20 метров. Либо, что считалось более «благородным», оленя, кабана, волка «травили», для чего требовались собаки, кинжалы, мечи, — такая охота была утомительной и рискованной, но очень почиталась. Существовал и третий способ, который сегодня полностью исчез, но в то время считался самым достойным, самым благородным: охота с ловчими птицами, в которой могли участвовать и дамы. Эта практика, несомненно, пришла с Востока, где небольших хищных птиц — соколов, ястребов, кречетов, грифов — приучали находить добычу и прижимать ее к земле, пока не подоспеют собаки или люди. Руководства по охоте, какие написали в середине XIII века сам император Фридрих II или спустя сто лет Гастон Феб, граф де Фуа, уделяют особое внимание этому способу — очень дорогому, так как хищные птицы были редки и продавались по высокой цене; очень сложному, так как обучение птицы можно было доверить лишь признанному специалисту, добившемуся имени и полномочий; очень способствовавшему общению, так как ловчих птиц возили на охоту и дамы; наконец, очень успокаивающему, так как птица повиновалась голосу, жесту, а также вабилу, которое нужно было приготовить, чтобы она не растерзала жертву на месте.

Итак, охота была важным элементом средневековой жизни, никак не связанным с конкретным временем. Знакомое нам понятие открытия охотничьего сезона появилось лишь после того, как площадь дюн, лесов или маквиса, территорий охоты, стала сокращаться, и в начале XIV века во Франции, как и в Испании, его ввели королевским указом, в Италии — решениями муниципальных властей, а в германских странах, где ритуальное значение охоты было больше, это сделали гораздо позже. В то же время владельцы лесов, король, Церковь, сеньоры, уже обеспокоенные уменьшением леса в пользу нивы или чрезмерным распространением привилегий, дававших доступ к лесу, которые жаловали или продавали крестьянам, стали огораживать лесную территорию, оставляя только себе как приобретения от охоты, как и возможность рубить деревья. Теперь лес, прежде saltus, открытый для всех, res nullius, не принадлежавший никому, foresta, где никакие законы не действовали, превращался в укрепление, «défens»; но нам трудно сказать, как это повлияло на фауну.

Невозможно закончить разговор о мертвых животных, не остановившись, хотя бы ненадолго, на рыболовстве. Действительно, очень ненадолго, поскольку об этом неизвестно ничего или известно крайне мало. Ранее я говорил, до какой степени море было скорее миром купцов, чем рыбаков, этой своеобразной группы, закрытой как для других, так и для историков: от упоминаний фризских лодок в раннем средневековье и до сообщений о торговле сельдью, копченой или соленой, вдали от морских берегов — вот и все сведения. На самом деле преобладала рыбная ловля в пресной воде озер, рек, заводей у мельниц, и больше всего ценились карпы, щуки, пескари. Иконография довольно богата, она изображает сети, верши или, гораздо реже, удочки, закрепленные или подвижные. Но особо обширна документация, связанная с судебными процессами: нескончаемые споры о местах для лова, о природе снастей, о сумме сеньориальной подати. Поскольку монашеские общины не употребляли мяса, именно монахи, едоки рыбы и раздатчики милостыни, распоряжались правом на рыбную ловлю в садках, у мельниц, в ручьях. Поэтому их архивы переполнены документами о спорах между аббатствами, а также между аббатствами и крестьянскими общинами, не без оснований заподозренными, что они мешали разведению рыбы, истощали пруд, пользовались сетями с чересчур мелкими ячейками. Во Франции это обеспокоило Людовика Святого: ордонанс 1529 года регламентировал правила рыбной ловли, сроки, снасти — но подействовал ли он? Считать ли отсутствие документов признаком экзистенциального вакуума, или же этот тип деятельности не порождал ничего другого, кроме преданий и устных перебранок? В средневековой литературе рыба почти не упоминается; похоже, обитатели вод и их нравы интереса не вызывали. Или мы заблуждаемся?