Читать онлайн «Люди средневековья». Страница 40

Но плотность населения на морском побережье была тем выше, чем более сухими, каменистыми или заболоченными оказывались земли вдали от моря, и не все моряки попадали сюда, питая надежду на дальние пути или на спасение, не все также были и авантюристами или даже купцами, разыскивающими редкие товары. Это были просто-напросто «труженики моря», жившие сбором водорослей, прибрежной рыбалкой или каботажем ближнего плавания. Перед этими людьми стояли технические трудности, от которых нас не до конца избавил и современный прогресс: забрасывание и вытягивание сетей, равно как уход за ними, формирование флотилий сообща, когда решались отойти подальше от берега, ненадежный доход с продаж, если улов плохой, а других, сухопутных источников денег было. Вот почему люди моря образовали очень замкнутую социальную группу: взаимопомощь, солидарность, совместное переживание горя и радостей, скрепленные твердым презрением к сухопутным крысам. Только рыбак мог знать, чем отличаются приливы и когда в открытом море можно проходить мели. Содержание молов, эллингов для конопатки, соляных котлов и хижин, где они жили тесными семейными группами, формировало такую сферу, куда не мог проникнуть ни один крестьянин, живущий по соседству. Впрочем, эти сообщества, сплоченные постоянной опасностью, порой сталкивались меж собой, устраивая яростные драки на рынке, в кабаке, во время процессий, идущих к придорожным распятиям, чтобы почтить память утонувших.

Море жадно пожирало людей, но и щедро кормило их. Место рыбы и «морепродуктов» в питании можно оценить, просмотрев список рент, дарованных монастырям, единственным их потребителям, чьи архивы раньше XIV века в некотором количестве сохранились, — сотни тысяч сельдей, пойманных во время ежегодного, ближе к осени, хода через пролив Па-де-Кале или на траверзе бретонских берегов; о сельди можно было бы сказать, как говорили о свинье, что она спасла от голода весь христианский мир; не всем выпадал шанс найти на песчаной косе выбросившегося на берег кита, который кормил бы деревню всю зиму. Знание о путях рыб, о районах их нереста, об условиях ловли и снастях, пригодных для разных видов, часто было семейным. Но если те, кто ловил рыбу в реках или садках, устраиваемых выше мельниц, брали не всякую рыбу и разводили ее, морские рыбаки были хищниками без комплексов, хватавшими всё, что годилось в пищу. Пытались даже, и пытаются до сих пор, выдрессировать дельфина, чтобы он ловил рыбу для нас, поскольку это китообразное как будто испытывает интерес к нашему виду, но результаты неубедительны.

Последний в списке, но не по важности продукт моря: соль, необходимая для сохранения съестных припасов и просто для человеческой жизни. Ее можно было, конечно, добывать из земли, но основным поставщиком оставались прибрежные соляные промыслы. Они были сеньориальными владениями, но на практике их отдавали в аренду жителям побережья, платившим ренту со своего производства. Солью активно торговали, перевозя по воде или караванами с различных побережий, богатых ею, прежде всего атлантического или тирренского. Оригинальность для современного историка ей придает отнюдь не способ сбора — он мало изменился с тех пор, несмотря на индустриализацию процесса. Интерес представляет роль, возложенная на женщин: они не тратили время на починку сетей, приношение обетов или безропотное и тоскливое ожидание, когда моряк вернется, — они сгребали соль на промыслах, содержали в порядке сушильные котлы, вывозили мешки с солью, и все эти виды работы физически были очень тяжелыми. Такая деятельность редко была индивидуальной, но поглощала большую часть времени и способствовала тому, что жены моряков, как и их мужья в море, стали изолированной группой.

Историки-медиевисты, изучающие город, в первую очередь, очевидно, интересуются переработкой сырья и торговлей, для них важны рынок, прилавок, монета, они без ума от торговых и финансовых изысканий, говорят о деньгах, ссудах, кораблях, занимаются купцами и бюргерами и ищут обменные структуры в качестве рамок средневековой экономики. Почитаешь их, так главная проблема для размышлений, а надо, так и ученых споров, — была ли средневековая экономика с XIII века «капиталистической» или нет. Но они ничего не говорят о земле и том, что она давала, словно не это было первейшей и даже единственной заботой восьми-девяти человек из десяти; а поскольку как раз это и были люди, которых я пытаюсь описать, я покидаю городской мир и перехожу к сути вопроса.

Освоить землю

Средневековый мир Запада был миром земледельцев. По педологической и геологической структуре Западная Европа стала землей крестьян: пастухов-кочевников не было или почти не было, и само скотоводство сделалось всего лишь одним из элементов сельского хозяйства, конечно, важным, но уже оседлым. В том числе сезонные перегоны скота, «remues», на высокогорные пастбища или сухие плато. Пастухи имели свои обычаи и собственный менталитет, но их стада и то, что они давали, принадлежали деревне, а не степи или пустыне. И питались все по преимуществу мучными, молочными продуктами и мясом. Но чтобы иметь все это, прежде всего нужно было владеть землей.

Нет такого сельского жителя, который не мог бы, даже сегодня, по собственному опыту судить о земле, которую обрабатывает. Он скажет, что земля «холодная» или «теплая», «перегнойная» или «тяжелая», «глубокая» или «легкая»; он будет уверен, что здесь хорошо уродится пшеница, а рожь лучше сеять в другом месте; он заметит, уходит ли вода в почву или только течет по поверхности. Для этого ему не нужно обладать ни геологическими, ни педологическими научными знаниями: земля окажется черной, светлой, сухой, жирной, а какая там подпочва — известняк, глина, песчаник, — это ему неведомо. Скажем так: суждение, которое он вынесет об окружающей среде, основано в большей мере на оценке рельефа, направленности течения, поведения воды, чем на химических, гидрологических или минералогических свойствах почвы; его знание можно назвать опытным, а науку — эмпирической. Таким, во всяком случае, было положение средневекового крестьянина; сегодня, когда победу, к добру или к худу, одержали сельскохозяйственная наука, агрономия, о таком нет и речи, от столь простых способов оценки часто отказываются, считая их упрощенческими; тем не менее то здесь, то там опыт «древних» берет верх над мнением инженеров.

Средние века не остались без практических уроков. Агрономы греко-римской античности, влюбленные в ботанику и вынужденные, имея дело по преимуществу с бесплодными почвами, выискивать малейший признак плодородия, оставили множество наблюдений и советов. Кстати, как ни удивительно, потери документов, катастрофические почти во всех сферах, оказались довольно небольшими для агрономии. Не считая того, что «арабы», чьи земли тоже были бесплодными, сохранили и даже обогатили значительную часть таковых, Гесиода, Катона Старшего, Плиния, Варрона, Колумеллу знали по меньшей мере в монастырях, а то и за их стенами, поскольку на основе их произведений сочиняли небольшие дидактические поэмы, в Северной Франции называемые «шатонне» (chatonnets), правда, в честь другого Катона, и декламировали в замках. До подъема XIV–XV веков, времен Жана де Бри и Пьетро деи Крешенци, этим поучениям и советам охотно внимали. Причем долгое время, коль скоро в знаменитом капитулярии «О поместьях» (De villis), пространной каролингской компиляции IX века, заставляющей млеть от восхищения специалистов по тому времени, можно услышать отголосок античных трактатов. Позже на Британском архипелаге и в близкой Нормандии, а также далеко от них, в Каталонии и Андалусии, в конце XII века, а затем в XIII веке появились практические труды — «Housebonderie» (husbandry, трактат о домашнем хозяйстве), «Флета» и другие. Естественно, можно заявить, что все эти «трактаты» идеализировали ситуацию или, во всяком случае, могли применяться только в вотчинах хозяев, где инвентарь и контроль были наилучшими. Тем не менее это признак неизменного интереса к работе на земле.

Отнюдь не все крестьянские группы селились на самых богатых почвах. Тем не менее хватало земель посредственных, запущенных, примеры которых можно встретить и теперь за пределами Европы; растительность там могла быть только скудной и дикой, трава низкой, колосья короткими. Даже после умелой обработки такие земли оставались «пустыми» и «бесплодными». Значит, их нужно было удобрять. В этом важнейшем секторе земледелия люди того времени сделали дело, последствия которого ощутимы и сегодня, когда на смену эмпирическим приемам пришли химические удобрения. Эмпирическим, поскольку достоинства поташа, фосфатов, нитратов, тех или иных минеральных солей, их химические свойства явно оставались неизвестны; в печальной пустыне наших документов иногда возникают лишь отдельные латинские слова, которые писали клирики, ничего не смыслившие в этом деле: stercora — скорее всего навоз животных, marlae — смесь глины и извести; остальное было делом случая, как, например, движение стад на «пустых» землях. Возможно, изучая свалки или сами поля, археология когда-нибудь прольет на это более яркий свет.