Читать онлайн «Тридцатилетняя война». Страница 31

2

Фердинанд добивался абсолютной власти как в своих владениях, так и по всей империи. Будущее династии Габсбургов виделось ему только в таком свете. Королю Испании безопасность и величие рода представлялись в отвоевании Нидерландов и процветании Испании. Хотя оба властителя хотели только хорошего для династии, они не могли поступиться своими интересами, и их цели неизбежно вступили в конфликт весной и летом 1621 года.

Смерть эрцгерцога Альбрехта и Филиппа III внесла коррективы в отношения между Испанией и Нидерландами. С кончиной эрцгерцога закончилась и независимость провинций, хотя внешне казалось, что испанская корона не воспользуется новой ситуацией: овдовевшая Изабелла продолжала править страной, а Амброзио Спинола по-прежнему оставался главной фигурой[334]. Постепенно новые властители в Испании подрезали независимость тех, кто являлся теперь не более чем их назначенными представителями в стране. Этими новыми властелинами стали мальчик-подросток и его фаворит Оливарес.

Новый король, Филипп IV, был чуть умнее отца и значительно менее совестливый. Он увлекался музыкой, живописью, искусствами, любил представления, маскарады, танцы, драму, охоту, в том числе и бой быков, имел задатки вольнодумца, но не обладал политическим воображением и фанатично верил в Бога скорее в силу воспитания, а не по природным наклонностям[335]. Всеми делами заправлял Оливарес, чья неуемная энергия с лихвой восполняла апатичность хозяина. С его возвышением лишились постов почти все министры покойного короля, и фаворит сосредоточил в своих руках всю власть[336]. Гаспару де Гусману, графу Оливаресу, было за тридцать, и он поднялся наверх исключительно благодаря незаурядным способностям, поскольку не относился к разряду людей, с которыми мог завязать дружбу юный Филипп. Это был напыщенный, решительный и волевой человек, умевший с легкостью вести разговор на любую тему, презиравший спорт и фривольные увеселения. Он был одержим страстью к власти и скорее командовал королем, а не давал только лишь советы. Граф заботился о благополучии монархии, но его суждения были безапелляционны и он правил страной, руководствуясь своим блестящим, хотя не всегда уравновешенным умом[337].

В 1621 году его больше всего беспокоила судьба Пфальца. Оливарес намеревался восстановить в правах Фридриха под испанской протекцией. Он таким образом убивал двух зайцев. Англия всегда создавала опасности в «малых морях»[338], угрожая кораблям, ходившим между Испанией и Фландрией, и восстановление поверженного Фридриха в правах при испанском содействии могло по крайней мере успокоить британское общественное мнение. Никакая другая идея не могла взбесить Фердинанда, уже решившего передать Пфальц Максимилиану и возместить ему долги, вознаграждая его значительной частью земель смешенного курфюрста, как этот план испанского графа.

К. счастью для Фердинанда, голод вынудил войска Мансфельда и сэра Горация Вера возобновить наступление, что временно помешало Оливаресу реализовать свой план. На эту наживку клюнул герцог Баварский, чем еще больше себя скомпрометировал. Он разрывался между честолюбивыми устремлениями и приверженностью германской конституции и не до конца осознавал рискованность своего положения. Когда Фердинанд возложил на него исполнение эдикта об опале Фридриха[339], подразумевавшее вторжение в Верхний Пфальц, герцог вначале отказался. На публике он делал вид, будто не имеет никакого отношения к опале Фридриха. Увы, при всей проницательности и ловкости ему недоставало твердости. Когда войска Мансфельда внезапно начали превращать Верхний Пфальц в плацдарм для нового наступления на Богемию, Фердинанду стоило сказать лишь слово, как Максимилиан поспешил отправиться в поход, чтобы не упустить свою добычу[340].

23 сентября 1620 года он взял город Кам у германско-чешской границы. Мансфельд, располагавший сильной, но испытывавшей нужду армией, воспользовался возможностью и после недолгих переговоров согласился за приличную сумму денег не воевать больше на стороне Фридриха. Вскоре после этого он развернулся на запад и, пренебрегая данным обещанием, направился на воссоединение с английскими союзниками Фридриха в Рейнском Пфальце. 25 октября, через пятнадцать дней после подписания договора с Максимилианом, уставший гарнизон Вера во Франкентале радостно увидел передовой отряд войск Мансфельда.

Нарушение договоренностей дало Максимилиану долгожданный повод для вторжения в земли Фридриха на Рейне. Еще меньше, чем Фердинанд, он желал видеть здесь испанцев, и герцог незамедлительно направил по следам Мансфельда войско генерала Тилли. Максимилиан рассчитывал на то, что его армия займет на Рейне позиции рядом с испанцами, но он крупно ошибался, если думал, что они будут воевать на его стороне. Спинола в Нидерландах готовил нападение на голландцев. Правительства и в Брюсселе, и в Мадриде не желали тратиться на войну за полоску территории, которую они могут получить по договору, и их генерал на Рейне Кордоба четко руководствовался полученными приказами. Тилли, не располагавший силами для борьбы с Мансфельдом в одиночку, отступил на зимовку в Верхнем Пфальце, Кордоба не проявлял никакой активности, Вер окапывался на обоих берегах Рейна, а Мансфельд ушел в Эльзас на поиски пропитания и укрытия для своей армии.

Богемия, Рейнский Пфальц, Верхний Пфальц, рейнские епископства, Эльзас — постепенно расширялась география войны. «Господи, помоги тем, к кому идет Мансфельд!» — молились тогда в Германии[341]. Его войска несли с собой по Франконии чуму, заражавшую города и деревни[342], завезли в Эльзас тиф, перед ними бежали перепуганные жители, ища спасения в Страсбурге, многие из них гибли по дороге. Зима наступила рано, с сильными снегопадами, и солдаты Мансфельда грабили и крушили все вокруг, жгли и разбивали то, что не могли унести. Со стен Страсбурга иногда можно было насчитать до шестнадцати пожаров, озарявших ночное небо, но никто не решался уйти из города, боясь грабежей. Некоторым крестьянам удавалось пригнать коров и свиней в город, но в большинстве своем домашний скот погибал от голода или от рук солдатни Мансфельда[343]. В католических епископствах его воинство нападало на церкви, опустошало храмы, выдергивало изображения Христа с крестов и развешивало их на деревьях вдоль дорог. Мародеры добрались до таких южных городов, как Энзисхайм и Брайзах; сообщалось, что они спалили все дома на расстоянии пятнадцати миль от цитадели Хагенау[344].

Со времени битвы на Белой Горе минул год, но мира и не предвиделось. Оливарес в Мадриде, эрцгерцогиня в Брюсселе и король Англии были едины в желании вернуть Фридриху Пфальц, но помог Фердинанду не допустить этого не кто иной, как сам Фридрих. Он при помощи голландцев наращивал силы, по договору с Соединенными провинциями собирался возвратиться на свои земли как победитель во главе войск, оплачиваемых голландцами, и ему вовсе не нужна была испанская протекция. Фридрих горел желанием сражаться, так же как и Фердинанд. Англо-испанский план хромал на обе ноги. Мир в такой ситуации был неактуален.

Теоретически в Германии не было гражданской войны, шла война против одного нарушителя спокойствия и порядка. Трудно сказать, хотел ли Фердинанд, чтобы так продолжалось и дальше. Его раздражал тупик, созданный испанцами на Рейне, но не потому, что это могло привести к международным осложнениям: он мешал ему рассчитаться с Максимилианом. Еще в юности Фердинанд придумал воинственный девиз «Legitime certantibus corona» («Корона причитается законному победителю»), и идея праведной битвы за имперскую корону ему всегда импонировала. Он не представлял себе бесконфликтного наращивания императорского могущества, относился к перспективе продолжения войны без особых переживаний и не обладал той впечатлительностью, которая позволяет понять, что могут сделать с человеком голод, огонь или меч. В общем, он мало чем отличался от большинства соплеменников, считавших выкалывание солдатней глаз в образах Девы Марии более страшным злом, нежели сжигание крестьян вместе с их домами. Фердинанд противился посредническим планам примирения так же, как Фридрих или Мансфельд, но в политическом и моральном отношении его позиция была сильнее, поскольку ответственность за продолжение войны он всегда мог переложить на них. Убежденный в том, что его политика полезнее для династии, голландцы или сам Фридрих сгубят на корню англо-испанский замысел или особо нервные протестантские князья выкинут какую-нибудь глупость, Фердинанд спокойно наблюдал за тем, как ситуация все больше складывалась в его пользу. Есть такой дар — чувствовать момент, когда можно действовать, а когда лучше подождать. И Фердинанд таким даром обладал. Зимой 1621 года ему надо было лишь терпеливо ждать.