Читать онлайн «Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации». Страница 65

1901–1910 гг.

Население, млн. … 108,1

Хлеб и картофель (в переводе на зерно) на питание всего населения (по 295 кг на д.н.), млн. т … 31,89

Семена, млн. т … 13,27

Фураж по норме Нефедова/Министерства продовольствия (154 кг на д.н.), млн. т … 16,65

Экспорт, армия, винокурение, млн. т … 12,42

Итого потреблено зерновых и картофеля, млн. т … 74,23

Валовой сбор зерновых и картофеля по данным ЦСК, млн. т … 59,01

Дефицит зерновых и картофеля, млн. т … 15,22

Дефицит зерновых и картофеля от валового сбора, % … 25,8

Получается: в 1901–1910 гг. производство зерновых и картофеля по официальным сведениям ЦСК являлось недостаточным для удовлетворения всех потребностей населения при нормах фуража, принятых С.Н.: дефицит составлял 25,8%. Отсюда следует: при отстаиваемых им нормах фуража официальные данные преуменьшали сборы хлебов на 25,8%. Поскольку, повторяю, все потребности в зерне, кроме как на фураж, удовлетворены, а оппонент настаивает на фуражной норме не менее чем в 154 кг в переводе на душу населения. Общепризнано, и С.Н. с этим соглашается: сельскохозяйственная статистика совершенствовалась, следовательно, занижение уровня производства официальной статистикой до 1880-х гг. должно было быть еще большим, и 10%-ная поправка, вносимая мною, лишь частично компенсирует действительное занижение сбора. Для всего XIX в. я использовал данные губернаторских расчетов, а по расчету крупнейшего знатока сельскохозяйственной статистики России XIX в., А.Ф. Фортунатова, урожаи ржи в губернаторских отчетах на 6,9% ниже, чем по материалам ЦСК{483}. Но занижались также и посевные площади.

Курские историки Р.Л. и Л.М. Рянские подсчитали по сведениям о посевах и сборах хлебов в 62 помещичьих имениях шести губерний Черноземного центра (Воронежская, Курская, Орловская, Рязанская, Тамбовская и Тульская) за 1842–1850 гг.: официальная урожайная статистика середины XIX в. занижала урожай хлебов на помещичьих землях в среднем на 46%, а на крестьянских — на 40%.{484} По расчету Ст. Хока, в Тамбовской губернии за 1866–1860 гг. официальные источники занижали урожайность в среднем на 30%.{485}

Иначе и быть не могло. Занижение российской статистикой величины сбора хлебов подходит под понятие теневой экономики, под которой подразумеваются не учитываемые официальной статистикой производство, потребление, обмен и распределение материальных благ. Как утверждают специалисты, теневая экономика в том или ином виде присутствует во всех странах и сопутствует человечеству на протяжении веков. Во второй половине 1990-х гг. в развитых странах теневая экономика эквивалентна в среднем 12% валового внутреннего продукта (ВВП), в странах с переходной экономикой — 23%, а в развивающихся — 39%. Теневой сектор в России оценивался в 1990–1991 гг. в 10–11%, в 1993 г. — 27%, в 1996 г. — 46%, в 2003 г. — 20–25% от ВВП{486}. Урожайная статистика в XIX — начале XX в. занижала сбор хлебов в стране примерно на столько, на сколько теневая экономика в современной России занижает ВВП.

Шум по поводу занижения мною потребности зерна на фураж не имеет под собой никакого основания; это — лишь дымовая завеса, способ увести дискуссию в сторону, попутно бросив тень на мои расчеты и выводы. С точки зрения суммарной потребности в зерновых и картофеле на питание и фураж, не имеет никакого значения — объединять ли фураж с продовольствием (как сделано в первом издании «Благосостояния») или считать его отдельно (как сделано во 2-м издании): от перемены мест слагаемого сумма (всей потребности в зерновых и картофеле) не изменяется.

Поскольку потребность в фуражном зерне заняла центральное место в дискуссии, расскажу о происхождении опечатки относительно нормы фуража, допущенной в 1-м издании книги. Рассчитывая потребность населения в хлебе, экономисты первой половины XIX в., как правило, объединяли две части, предназначенные на питание и фураж, вместе по двум соображениям. С одной стороны, лошадь имелась практически в каждом крестьянском хозяйстве и у многих горожан, т.е. являлась как бы членом семьи, с другой — даже приблизительные сведения о численности скота и о потребности в фуражном зерне до середины XIX в. отсутствовали. Зерно, оставляемое на питание и фураж, было удобнее (для счета) объединять и выражать в пудах на душу населения — на это уходило 287 кг. Этой традиции последовал и я.

Крестьянам полагалось ежегодно вносить в запасные хлебные магазины полпуда, или около 8 кг ржи; некоторое количество зерна шло на корм птице и другому скоту, кроме лошадей, — на это я положил ориентировочно 10 кг. Всего на питание и фураж получалось 305 (287 + 18) кг на душу населения в год. В таблицах по оценке потребления хлеба и картофеля (табл. VI.8 и VI. 12) именно эта цифра (305 кг) и указывалась как норма хлеба и фуража на душу населения. Но, кроме общей цифры 305 кг, в итоговых таблицах дифференцировано зерно на питание и фураж, но сделано неправильно: в таблицах записано 287 кг как зерно на питание, 18 кг — как зерно на фураж, хотя следовало записать — 237 кг на питание, 50 кг на фураж и 18 кг на корм птице и в запасные хлебные магазины. К сожалению, примечание к этим двум таблицам, объясняющее эти расчеты, при подготовке рукописи к печати было случайно удалено. И хотя вся потребность в зерне на питание и фураж осталась неизменной — 305 кг, отдельные составляющие оказались записанными неправильно. Я сообщил об этом на своем персональном сайте и признал в 1-м ответе А.В. Островскому. Однако находчивый С.Н. истолковал это по-другому: как «две грубейшие ошибки»{487} — и сильно анонимно порезвился в своем журнале на LiveJournal:

«Вот, выяснилось: мироновские 18 пудов на фураж, это либо ошибка, либо изначальная ложь. <…> И теперь, когда его поймали за руку, он, исправляя две неправды, пытается получить свою новую “правду”. Профессиональные историки по достоинству оценят эту методу. Да, в общем, спорить-то нечего: любого студента за две такие ошибки прогонят с экзамена. Он (Миронов. — Б.М.), конечно, будет сопротивляться и ругаться. Но это просто неумение с достоинством признавать ошибки»{488}.

«Великий историк» настаивает: в пореформенной России существовал огромный (23–25%) хронический дефицит продовольственного хлеба — главного продукта питания. Если бы это было правдой, то неминуемо привело бы к физической деградации населения — уменьшению роста и веса, а также к нарушению нормальных пропорций тела{489}. Однако, согласно имеющимся данным, в пореформенное время средний рост мужского населения с 1861–1865 по 1911–1915 гг. увеличился на 5,1 см (со 163,9 до 169,0), а средний вес — на 4 кг (с 61 до 65 кг). Индекс массы тела, показывающий уровень питания, равнялся в 1861–1865 гг. — 22,7 и в 1911–1915 гг. — 22,8. Значения индекса в диапазоне от 19,5 до 22,9 соответствует нормальному питанию, от 18,5 до 19,4 — пониженному, менее 18,5 — недостаточному, а выше 23,0 — повышенному{490}. Следовательно, питание в пореформенное время, за исключением неурожайных лет, находилось в норме.

Оппонент утверждает: важная или даже главная причина увеличения длины тела состояла в улучшении санитарно-гигиенических условий — «в мыле и карболке». И здесь снова сильно заблуждается. Биологами человека установлено: средний конечный рост людей зависит от совокупности всех условий их жизни — от питания, перенесенных болезней, интенсивности и условий работы, медицинского обслуживания, жилищных условий, психологического комфорта, климата, воды, воздуха и других факторов среды в течение всей предшествующей жизни до момента измерения роста. Существенно отметить: если средний финальный рост отражает биостатус, или степень удовлетворения базисных биологических потребностей человека, в течение всего периода от рождения до измерения, то вес отражает биостатус в момент измерения. Поскольку динамика веса и индекса массы тела на протяжении всего пореформенного периода имела положительный тренд, за исключением нескольких лет сильного неурожая, 1871–1872 и 1891–1892 гг., мы имеем надежное основание для заключения: питание в пореформенное время большей частью находилось в норме. Кроме того, увеличение роста населения началось с конца XVIII в. — за 90 лет до того, как стали улучшаться санитарно-гигиенические условия жизни и снижаться смертность, и в пореформенное время этот процесс просто ускорился благодаря более быстрому повышению уровня жизни.

Мальтузианская теория совершенно правильно утверждает: падение потребления должно вызвать увеличение смертности и замедление прироста населения, в то время как в пореформенной России смертность уменьшалась, а естественный прирост населения ускорялся. Данное противоречие С.Н. объясняет тем, что понижение смертности происходило, несмотря на якобы ухудшение потребления и общего материального положения крестьянства, исключительно под влиянием улучшения санитарно-гигиенических навыков. Этот тезис он доказывает наличием тесной корреляции (r = 0,83) между смертностью в губерниях и их географическим расположением. Тесную связь С.Н. интерпретирует так: чем западнее губерния, тем в большей степени она находилась под благотворным влиянием Запада, тем на более высоком уровне там находилась санитария и тем ниже поэтому там была смертность. Толкование сомнительное, так как в действительности за географическим расположением губернии (близостью ее к Западу) скрывалось очень многое — плотность населения, величина осадков, высота урожаев, качество жизни, уровень индустриализации, степень урбанизации, развитие общей культуры, доля неправославных в населении и масштабы санитарной помощи населению, но вместе с тем и число пасмурных дней, количество лягушек и комаров, доля евреев в населении, ибо все перечисленные показатели имели тенденцию увеличиваться в направлении с востока на запад. Вследствие этого мы должны построить многофакторную, а не однофакторную модель и провести тщательную содержательную интерпретацию показателей, чтобы не попасть в ловушку ложных корреляций. Вроде той, которая существует, например, между продажами аспирина и губной помады, длиной юбок в США, объема произведенного масла в Бангладеш, с одной стороны, и биржевым индексом в США — с другой.