Читать онлайн «История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I». Страница 47

По мнению нестяжателей, церковь была призвана духовно изменять людей, а не быть частью существующей «земной» власти. Поэтому огромные богатства, накопленные церковью, следовало отдать, а монахи должны были жить вне «мира», добывая сами себе пищу физическим трудом, ибо роскошь и богатство вели к неизбежной деградации и паразитизму духовенства (в монастырях тогда повсеместно процветали пьянство, обжорство, невежество и разврат, вера понималась поверхностно-магически, а церковные должности продавались за деньги). Христианство, в понимании нестяжателей (пользовавшихся огромным духовным авторитетом в обществе) – это любовь, милость, созерцание, свобода и мистическое соединение с Богом. Впрочем, и население, и князья, и большинство духовенства, уважая нестяжателей за обширные знания и святую жизнь, не понимали и не принимали их высоких идей.

Противоположное течение (явно преобладающее в русской церкви) называлось «иосифлянами» – по имени их вождя, неистового Иосифа Волоцкого, игумена и публициста. Иосифляне, осуждая уход из мира и «умствования», выступали за неуклонное и буквальное следование букве религии (обрядоверие), за активное действие церкви в обществе, её союз и слияние со светской властью, сохранение и преумножение церковных богатств (чтобы помогать нищим, больным и убогим) и тотальное физическое истребление еретиков. Многие свои идеи иосифляне, ратующие за чистоту православия, как ни парадоксально, позаимствовали у католиков – в частности, идеи теократии и инквизиции. Именно иосифляне взяли на себя миссию обоснования самодержавной и священной власти московских государей.

Церковный собор 1504 года осудил еретиков на смерть: они были сожжены. На Руси, как и в Европе, запылали костры для тех, кто иначе верил в Христа. А в 1503 году на церковном соборе нестяжатели, поддержанные Иваном III, предложили, «чтобы у монастырей сёл не было, а шли бы чернецы по пустыням и кормили бы себя рукодельями». Однако большинство церковных иерархов не допустили принятия такого решения. Московские князья (Иван III, а потом его сын Василий III) сначала поддерживали нестяжателей, поскольку их весьма привлекала идея наложить руку государя на церковные богатства (чтобы, как в оккупированном Новгороде, было чем «испомещать» дворян). Однако потом великие князья обратились к союзу с иосифлянами, готовыми поддерживать всевластие московского государя и все ему простить (при условии расправы с еретиками и сохранения нетронутым церковных богатств). Сговориться с прагматичными и авторитарными иосифлянами князьям оказалось куда проще и понятнее, чем с принципиальными и независимыми нестяжателями – поборниками свободы и достоинства личности.

Победившая в борьбе иосифлянская церковь стала надёжной опорой и служанкой самодержавной власти. Еретики и нестяжатели пали жертвой репрессий со стороны государства и церкви, чей союз был навеки скреплён их жертвенной кровью. В церкви победила «линия» на жесточайшее преследование любого вольнодумства, ксенофобию и мессианскую нетерпимость, уничтожение любых уклонений от «буквы» православия (при забвении любящего и универсального духа христианства) и на полную поддержку власти московских государей, что бы они не вытворяли с Русью и её населением.

Сыграла свою роль и связь московских еретиков с придворной группировкой, объединившейся вокруг наследника престола – Дмитрия Внука, проигравшего кровавую и жестокую борьбу за власть в конце правления Ивана III своему дяде Василию. Падение и гибель этой придворной группировки (во главе с Еленой Волошанкой – невесткой Ивана III и матерью Дмитрия Внука) означали одновременно и жестокую расправу над еретиками, которым она явно покровительствовала.

Немаловажным обстоятельством в борьбе между иосифлянами и нестяжателями в первой половине XVI века явилась, как ни странно, семейная жизнь московских государей. Любвеобильные и самодурные московские князья женились по нескольку раз (Василий III – дважды, а Иван IV– семь раз), причём при живых женах. В то время, как угодничающие церковные иерархи-иосифляне склонны были смотреть на эти причуды московских правителей «сквозь пальцы» (хотя развод и повторный брак в православии не допускаются), принципиальные и бесстрашные священнослужители-нестяжатели обличали и порицали московских государей за их нечестивые поступки – и за это, разумеется, поплатились своими головами и гибелью своего дела.

Нестяжатели с их неуступчивостью, бесстрашием, проповедью искренней (а не показной) веры, милосердия и духовной свободы в «стране рабов, стране господ» проиграли поединок с иосифлянами, отстаивающими теорию Божественной природы верховной власти. С.Т. Жуковский и И.Г. Жуковская по этому поводу пишут: «Подавляющее большинство духовенства… с готовностью подчинялось монарху во всём: царь назначал и отстранял от должности митрополитов, при желании мог активно вмешиваться во внутрицерковные дела, не терпел ни малейшего неодобрения своих действий со стороны духовной власти. Единственное право, которое дружно и сплочённо отстаивало большинство духовенства от посягательств светской власти, было право церкви владеть накопленными земельными и иными богатствами». В итоге победило иосифлянское большинство в русской церковной иерархии, пойдя на признание священной и абсолютной власти государя, сохранив (до поры) церковные богатства и, опираясь на власть великого князя, сурово расправившись с еретиками, а потом и с нестяжателями.

Победа иосифлян означала долгосрочный стратегический компромисс между церковью и великим князем, новый шаг по пути порабощения церкви государством, торжество принципов самодержавной власти, узконационального мессианства и внешнего благочестия над идеями духовного творчества, братской любви, внутренней свободы и духовного преображения человека. По словам С.Г. Пушкарёва: «Тесный союз высшей духовной и светской власти продолжался, однако с явным перевесом со стороны последней». А Г. Кенигсбергер отмечал, что: «Русская церковь заимствовала у Византии идею гармоничного единения церкви и государства. Правда, государство было неизмеримо более сильным партнёром, и предполагаемая гармония обернулась на деле господством государства над церковью».

Церковные иерархи сыграли ключевую роль в формировании новой идентичности Московии, новой легитимности московских правителей, новой религиозно-политической мифологии, призванной объяснить сложившуюся в эпоху Ивана III политическую ситуацию. По византийским традициям глава государства – император – был носителем абсолютной, неограниченной власти, а также хранителем веры, главой и покровителем церкви, блюстителем человеческих и Божественных законов. В конце XIV века патриарх Константинополя Антоний писал князю Василию I, разъясняя византийское понимание православной веры: «невозможно христианам Церковь иметь и не иметь императора. Ибо Церковь и Империя имеют совершенное единение и общение и невозможно им разделиться».

На Руси хорошо усвоили этот важный урок уходящих византийцев. Иосиф Волоцкий в послании к Василию III писал, что «царь естеством подобен человеку, а властию же подобен есть вышнему Богу». Иосиф поучал своего адресата, что власть московского государя абсолютна, распространяется как на светскую, так и на духовную сферу (он должен не только бороться за поддержание порядка в обществе, но и карать «еретичество»). Духовник Ивана III, ростовский архиепископ Вассиан Рыло называл князя «христианским царём Русьских стран» (обратим внимание на множественное число «стран»!). Иосифлянские церковные иерархи охотно славили монарха как главного защитника веры, «в православии просиявшего, благоверного и христолюбивого». И вчерашние пугливые холопы татарских ханов сами проникались ощущением своего могущества, значительности и вседозволенности, внимая этим пышным и льстивым речам.

Принципиально новая ситуация, сложившаяся в Восточной Европе во времена Ивана III: захват Москвой Новгорода и Твери, падение Константинополя, распад Золотой Орды – вынуждала осмыслить происшедшее. Но средневековое мышление крайне консервативно. И потому, чем больше Москва изменяла старые обычаи, разрушала региональные связи и структуры, перекраивала границы, создавала новые, централизованные, искусственные и насильственные учреждения, тем чаще и настойчивее её правители решительно и нагло ссылались на «старину», начав тотальное переписывание истории. Новые реалии нуждались в новых масштабных и эффективных мифах. Новые процессы в Московской Руси долго развивались в рамках и обличьях старых формул и представлений (вроде того, что Новгород-де всегда был «отчиной» московских князей, а новгородцы – не борцы за свою вечевую старину, а подлые изменники делу веры, или что московские, князья и духовенство всегда боролись с татарами). Однако теперь нужно было сменить сами эти формулы и представления, восходящие ещё к киевским временам, представить принципиально новое – старым и привычным. В этой ситуации колоссальной и незаменимой стала роль исторической мифологии, призванной легитимизировать новые отношения и оправдать насильственный слом и уничтожение старых учреждений и вековых традиций.