Читать онлайн «Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей». Страница 15

Из переписки Константина Николаевича и А.В. Головнина хорошо видно, что их отношения были по-настоящему дружескими. Головнин был для великого князя самым близким человеком, с которым он мог быть откровенным во всех, даже интимных, делах. Сам же Головнин был натурой довольно закрытой и в переписке никогда не забывал своего положения и соблюдал дистанцию, которая отделяла его от члена императорской фамилии. Головнин был старше Константина Николаевича по возрасту, но разница была незначительной — всего шесть лет. Тем не менее в их переписке статусная иерархия неизменно соблюдалась: один свысока тыкал другому и называл его Головненком, другой обращался к первому на «Вы» и величал Высочеством.

Дружба двух сановников раздражала как противников, так и сторонников генерал-адмирала. Беспокоило главным образом то, что менторская роль Головнина в отношениях с великим князем была слишком очевидной. Головнину приходилось вести упорную борьбу с окружением Константина Николаевича за сохранение и укрепление своего влияния. Труднее всего ему приходилось преодолевать сопротивление великой княгини Александры Иосифовны. По этой причине в биографии генерал-адмирала он не пожалел черных красок в осуждении пагубного влияния великой княгини на мужа и не постеснялся описать ее как «весьма ограниченную от природы, хотя и не без хитрости, не получившую никакого образования и не прочитавшую в жизнь свою ни одной дельной книги»{133}.

Чтобы снизить риск быть обвиненным в пагубном влиянии на генерал-адмирала, Головнин добивался от него самого признания в пользе информации, которую тот получал от своего друга. Такое признание явно ожидалось в ответе на его письмо генерал-адмиралу в июне 1860 г.: «В течение этого месяца… написал Вам более 10 писем. Может быть, Вы этих писем вовсе не читаете или находите их весьма неинтересными или бесполезными, но мне кажется, я поступаю по совести, стараясь из деревенской глуши знакомить Вас с подробностями сельского быта ввиду предстоящих вам осенью суждений о крестьянском вопросе в Глав[ном] Комитете»{134}. Разумеется, Константин Николаевич благодарил за «частые и весьма любопытные письма» и просил «и впредь продолжать дарить… ими»{135}. Именно такой ответ и нужен был Головнину: «Теперь, видя, что письма мои Вами одобряются, буду продолжать их»{136}.

Два года спустя, когда великий князь пребывал в Варшаве, Головнин, которого в Петербурге обвиняли во вредном влиянии на варшавского наместника, почти в категорической форме потребовал от того ответа на свой вопрос: «Если мои совершенно откровенные письма приносят Вам вред, то, конечно, я должен прекратить их, но… я считаю долгом обратиться прямо к Вам с вопросом: правда ли это? Если я не получу письменного собственноручного ответа, то приму это молчание за приказание прекратить откровенную переписку и буду писать только полуофициально]»{137}. И на этот раз Головнин получил ожидаемый ободряющий ответ: «Твои цыдулы мне всегда доставляют большое удовольствие, и я всегда их читаю с величайшим интересом.

Пожалуйста, не верь сплетням и слухам и продолжай мне писать по-старому. Чрез Тебя одного я узнаю, что делается в Питере, а это мне необходимо»{138}.

Для Константина Николаевича, человека, богатого на разного рода мысли, но, по собственному признанию, «не способного к писанию вообще»{139}, Головнин был идеальным секретарем, легко схватывающим его идеи и искусно облекавшим их в ясную форму. «Плодовитый мыслями, но ленивый в изложении их, требовавшем усидчивого труда, великий князь сообщал их наметавшемуся в деловой редакции секретарю, — писал И.А. Шестаков, — и через час, много два, получал свою идею в крови и плоти, т. е. на бумаге и в чернилах, готовую для сообщения кому заблагорассудится»{140}. Но роль редактора чужих идей не слишком увлекала Головнина. Ему гораздо более по душе было конструировать собственные теории и программы. Если верить одному из мемуаристов, Головнин относился к генерал-адмиралу лишь как к «гениальному усвоителю чужих мыслей и превосходному орудию для исполнения чужих намерений»{141}.

В политических и карьерных замыслах Головнина великому князю отводилась очень важная роль. Разумеется, он рассчитывал на августейшее покровительство при восхождении по лестнице чинов и должностей. Исполнение политической программы для Головнина было, пожалуй, не менее важной целью, чем карьерный успех. В конечном счете, его собственная карьера была частью этой программы.

Головнин действительно был склонен к конструированию и реализации собственных программ, но он щедро приписывал их своему патрону ради того, чтобы тот принял на себя их исполнение. В 1857 г. великокняжеский секретарь сформулировал программу желательных реформ, но в биографии великого князя он выдал ее как программу его действий. Она включала в себя отмену крепостного права, реформу суда и полиции, введение веротерпимости, либерализацию экономики, снижение централизации в управлении, требование «более свободы мысли и слова»{142}. Наиболее ценной частью этой программы были предполагаемые способы ее выполнения. Помимо личного влияния генерал-адмирала на своего старшего брата и на лиц, «которые находятся во главе разных частей государственного управления», Константин Николаевич мог приготовлять «всеми зависящими от него способами способных людей для действия сообразно с помянутой целью в разных частях управления», доставлять «им необходимое для этого положение», а также проводить в^Морском ведомстве преобразования, «которые могли бы служить примером и руководством в других ведомствах»{143}. По замыслу Александра Васильевича, «константиновцы» — именно их он имел в виду, говоря о приготовлении способных людей, — должны были со временем рассесться по министерским и другим высокопоставленным креслам. Разумеется, что и сам он надеялся занять какой-нибудь важный государственный пост.

Головнин был не только генератором идей для Константина Николаевича, он стал, по сути, идеологом и строителем партии «константиновцев». С его подачи в те первые годы, когда Морским министерством управлял великий князь, в него переходили на службу молодые чиновники — Д.Н. Набоков, Д.А. Оболенский, М.Х. Рейтерн, Д.А. Толстой и др. Он же содействовал через великого князя выдвижению многих из них на высокие посты в государственном управлении. Если сплачивались «константиновцы» вокруг Константина, то направлялась их деятельность Головниным. Двигался вместе с ними наверх и сам партийный идеолог, достигнув в 1861 г. министерской должности и продержавшись на ней около пяти лет.

Партия «константиновцев» включала в себя людей разных убеждений. Белой вороной оказался в ней Д.А. Толстой, который в 1860-е гг. стал одним из главных оппонентов «константиновцев», и в особенности А.В. Головнина, и который сменил его в конце концов на посту министра народного просвещения. Да и идеалы Константина Николаевича не совсем корреспондировались с политическими симпатиями его идеолога. Великий князь слыл рьяным славянофилом: «Он нередко высказывал неодобрение тому пристрастию ко всему иностранному, коим заражено петербургское общество, и выражал сожаление, что просвещение России совершилось насильственным путем, которое воспрепятствовало самостоятельному развитию чисто русской природы, а покорило ее влиянию чужеземному»{144}. Головнин же, как отмечал в некрологе ему А.Ф. Кони, между западниками «был одним из самых цельных и искренних»{145}. По наблюдению Н. Элиаса, в династических монархиях, в отличие от индустриальных национальных государств, «семейные отношения (привязанность или соперничество), личная дружба и личная вражда были в числе обычных факторов, влиявших на правительственные и прочие официальные дела»{146}.

Противоречия в идеалах не препятствовали объединению в стенах Морского министерства под знаменем «прогресса» молодых реформаторов. Во-первых, программу широких реформ во второй половине 1850-х гг. поддерживали и славянофилы, и западники. Во-вторых, знаменем «константиновцев» был сам Константин. Пока он был в фаворе, он открывал своим подчиненным путь наверх. Его звезда засияла в 1861–1862 гг., когда великий князь прославился как один из главных деятелей крестьянской реформы и отправился в Варшаву, чтобы либеральными методами умиротворить неспокойное польское общество. Последовавшая затем неудача его польской политики означала начало заката его карьеры. Тогда же начала распадаться и партия «константиновцев». Они уже не нуждались в покровительстве потерявшего былую силу и влияние Константина Николаевича. Только Головнин оказался и последовательным приверженцем либеральной политики, и самым преданным «клиентом» своего патрона. Парадокс его положения заключался в том, что он пытался построить бюрократическую партию, объединенную вокруг политической программы, а вынужден был действовать в рамках придворного этоса.