Читать онлайн «Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.); Курс лекций». Страница 50

С пониманием прилагательного «русьский» в предельно широком — этно-конфессиональном — смысле хорошо согласуется и «Русьское море» «Повести временных лет»:

«А Дънепр вътечеть в Понтьское море треми жерелы, еже море словеть Русьское»[308].

Арабские авторы называли его «Румским», т. е. византийским:

«Что же касается до русских купцов, а они — вид славян, то они вывозят бобровый мех и мех чернобурой лисы и мечи из самых отдаленных частей страны Славян к Румскому морю, а с них десятину взимает царь Византии, и если они хотят, то они отправляются по Танаису [?], реке Славян и проезжают проливом столицы Хазар, и десятину с них взимает их правитель»[309].

Судя по всему, это не просто синонимичные полагонимы, а топонимы с семантически совпадающими определителями. Правда,

Б. А. Рыбаков полагает, что к моменту написания «Повести»

«Черное море, "море Рума" Византии, становилось "Русским морем", как его и именует наш летописец»

в связи с тем, что в Черном море

«вооруженные флотилии русов не ограничились юго-восточным побережьем Тавриды…. но предпринимали морские походы и на южный анатолийский берег Черного моря в первой половике IX в.»[310].

Однако совершать походы — это одно, а считать море «своим» — совсем другое. Такие притязания выглядят несколько странно для народа, профессиональные воины которого даже в X в. совершали морские путешествия еще на однодеревках-моноксилах (если, конечно, верить Константину Багрянородному). Да и автор летописной статьи 6352(844) г. подчеркивает, что дружинники Игоря предпочли неверному Черному морю верную добычу. Для них «глубина морьстея» — «обьча смерть всем»: их неоднократно разбивали здесь греческие флотилии.

Предложенное выше понимание определения «русьский» существенно изменяет точку зрения на тексты, в которых оно встречается.

Как известно, захватив Киев, Олег заявил:

«Се буди мати городом русьским»[311].

Обычно это высказывание истолковывается как определение Киева столицей нового государства. Так, по мнению Д. С. Лихачева,

«слова Олега имеют вполне точный смысл: Олег объявляет Киев столицей Руси (ср. аналогичный термин в греческом: μητρόπολις — мать городов, метрополия, столица). Именно с этим объявлением Киева столицей Русского государства и связана последующая фраза: "И беша у него варязи и словени и прочи (в Новгородской первой летописи — «и оттоле», т. е. с момента объявления Киева столицей Руси) прозвашася русью»[312].

Между тем, данный рассказ имеет эсхатологическую окраску. Киев здесь явно отождествляется с Новым Иерусалимом (cм. Приложение 5). Он не просто называется столицей Руси, а центром православного, богоспасаемого мира. Недаром в тексте «Голубиной книги», изданной А. В. Оксеновым и восходящей к домонгольскому времени, об Иерусалиме — прообразе Киева говорится:

«тут у нас среда земли»[313].

С последним утверждением невольно ассоциируется заявление князя Святослава Игоревича, мечтавшего перенести столицу из Киева в Переяславец на Дунае:

«яко то есть середа земли моей»[314].

Несмотря на, казалось бы, далекую параллель, такая ассоциация имеет право на существование. Дело в том, что свое желание Святослав объясняет:

«Ту вся благая сходятся: отъ Грек злато, поволоки, вина и овощеве разноличныя, из Чех же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь»

Тирада князя может быть соотнесена с пророчеством Иезекииля:

«вот, Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду и приведу их в землю их. На этой земле, на горах Израиля Я сделаю их одним народом, и один Царь будет царем у всех их… И не будут уже осквернять себя идолами своими и мерзостями своими и всякими пороками своими, и освобожу их из всех мест жительства их, где они грешили, и очищу их, и будут Моим народом, и Я буду их Богом»[315]. (курсив мой. — И.Д.)

При таком понимании смысла словосочетания «Русьская земля» и притязаний, связанных с ним, становится ясной весьма своеобразная реакция древнерусских священников на попытки прихожан отправиться в паломничество в Святую землю. На вопрос Кирика (XII в.), правильно ли он поступает, отваживая свою паству от подобных путешествий

«идоуть въ стороноу, въ Ероусалим къ святым, а другым аз бороню. Не велю ити: сде велю добромоу ему быти»,

новгородский епископ Нифонт заявляет:

«Велми… добро твориши»[316].

Еще более решительно звучит ответ Илье:

«Ходили бяхоу роте, хотяче въ Ерусалим. — Повеле ми опитемью дати: та бо, рече, рота гоубить землю сию»[317].(курсив мой. — И.Д.)

Насколько радикально может измениться при таком понимании восприятие текста, содержащего прилагательное «русский», показывает, например, фрагмент Хождения игумена Даниила в Святую землю:

«Тогда из худый, недостойный, в ту пятницю, въ 1 час дни, идох къ князю тому Балъдвину и поклонихся ему до земли. Он же, видев мя худаго, и призва мя к себе с любовию, и рече ми: «Что хощеши, игумене русьский?» Познал мя бяше добре и люби мя велми, яко же есть мужь благодетен и смерен велми и не гордить ни мала. Аз же рекох ему: «Княже мой, господине мой! Молю ти ся Бога деля и князей деля русских: повели ми, да бых и аз поставил свое кандило на гробе святемь от всея Русьскыя земля»[318] (курсив мой. — И.Д)

* * *

Следует подчеркнуть, что древнерусские источники, видимо, не только семантически, но и орфографически различали прилагательные «руский» (как этноним, восходящий, судя по всему, к «Русской земле» в узком смысле слова) и «русьский» (как этно-конфессионим неясного происхождения, который мог включать множество центрально- и даже западноевропейских этносов и земель).

Подобное различение достаточно последовательно проводится, скажем, в тексте Радзивиловской летописи. Из 82 упоминаний в нем (ВО всех списках) 51 раз присутствует Руская земля, которую можно, в частности, осквернить кровью человеческих жертв, обратить в покаяние, просветить крещением; на ней сбывается пророчество о глухих, услышавших книжные словеса «в оны дни»; на нее приходят печенеги и половцы и т. п. С другой стороны, в нем же встречаются по крайней мере 4 упоминания Русской (Русьской) земли, которая может «пойти» и начать «прозыватися», которой можно сотворить добро. Пожалуй, наиболее любопытно в интересующем нас отношении следующее замечание летописца, относящееся к свв. Борису и Глебу:

«подающа сцелебныя дары Русстеи земли, и инем приходящим странным сверою даета исцеление».(курсив мой. — И.Д.)

Они в то же время

«еста заступника Русскои земли»[319].(курсив мой. — И.Д.)

В 24 случаях Радзивиловский и Московско-Академический списки дают расходящиеся написания Руская/Русская (Русьская) земля.

В 8 случаях такие же разночтения отмечаются в Радзивиловской летописи и Летописце Переяславля Суздальского. Как правило, вариативные написания встречаются во фразах, смысл которых не позволяет однозначно определить, идет в них речь о географической «земле» или о конфессиональном понятии.

Проведенный по методике Л. М. Брагиной контент-анализ летописных фрагментов, включающих интересующие нас словосочетания, подтверждает различие лексико-семантических полей, в которых они существуют.

Предлагаемое понимание «Русской земли» древнерусских источников не может не сказаться на наших представлениях о том, что обычно называется «политической позицией» древнерусских князей. Так, анализируя летописное сообщение 6605 (1097) г. о княжеском съезде в Любече, Д. С. Лихачев пришел к выводу, что Владимир Мономах «был идеологом нового феодального порядка на Руси», при котором каждый из князей «держить отчину свою» (т. е. владеет княжеством отца),

«но это решение было только частью более общей формулы; отселе имемься во едино сердце и съблюдем Рускую землю»[320].

Тем самым, по мысли Д. С. Лихачева, Владимир Всеволодович закрепил в государственной и идеологической деятельности неустойчивое «балансирование» между обоими принципами — центробежным и центростремительным. Это стало доминантой «во всей идеологической жизни Руси в последующее время». Тем самым «экономический распад Руси» якобы компенсировался новой «идеологической» установкой: «имемься во едино сердце». Идея единства Руси противопоставляется Д. С. Лихачевым[321], (как, впрочем, и большинством других исследователей) «дроблению» Киевской Руси на княжества и земли.