Читать онлайн «Первые Романовы». Страница 31

Астрахань была обведена стеною, высотою в четыре сажени, толщиною в полторы сажени, с башнями, на которых колокола были приведены в движение, с целью поднять мужество в сражавшихся, и имела четыреста шестьдесят пушек. С трех сторон ее окружали рвы с водою. Совершенно правильно Стенька повел атаку с южной стороны, доступной, благодаря легкому скату, покрытому виноградниками. Подставив лестницы, казаки взобрались на укрепления, не сделав выстрела. Пушки бездействовали, назначенный к их командованию, лейтенант Бутлера, Томас Бойль, был убит своими стрельцами, среди которых восстание приняло немедленно общий характер.

Вскоре собор наполнился толпою офицеров и московских чиновников, убегавших от начинавшегося избиения, туда же принесли самого Прозоровского, который был тяжело ранен ударом пики. Прибежавший архиепископ успел лишь сделать последнее церковное напутствие храброму солдату, который был его другом. Тяжелые двери храма, окованные железом, были заперты, но в окна влетали уже пули, которые, среди других жертв, убили на руках матери грудного младенца и пробили икону Казанской Божией Матери, перед которой беглецы оспаривали место друг у друга. Потом двери поддались и казаки, перейдя через труп стрелецкого сотника, Фрола Дуры, героически загородившего собою проход, ворвались вовнутрь. Еще живой Прозоровский и все присутствовавшие московиты были перевязаны, до суда, который должен был произвести над ними атаман.

Расправа была короткой: Стенька прошептал на ухо Прозоровскому несколько слов, с предложением, по всей вероятности, милости на определенных условиях; воевода покачал головою, и казаки, по знаку своего начальника, подняли умирающего на колокольню и бросили вниз. После притворного допроса и совещания, другие пленники были убиты, по большей части, на паперти церкви. В Троицком монастыре, где их должны были похоронить, один монах насчитал четыреста сорок один труп.

За избиением последовал общий грабеж, во время которого не пощадили также наряду с правительственными канцеляриями и домами богатых москвитян индийские и бухарские лавки.

Стенька устроил из Астрахани казачий город, разделив его жителей на тысячи, сотни и десятки под начальством выборных есаулов, сотников и десятников, составив из них «круг», делая вид, что хочет реставрировать древнее вече. Но гений атамана дальше этого не пошел, и это было еще самое лучшее. Однажды утром все население должно было выйти за город, на большую площадь, чтобы принести присягу в верности царю, атаману и казацкой армии, с обещанием выдать «изменников». Двое из священников отказались от присяги, и Стенька приказал одного из них утопить, а у другого отрезать руку и ногу. Вместе с тем он пожелал, чтобы все бумаги архивов и канцелярий были сожжены, и объявил, что он сделает то же самое в Москве и даже во дворце государя. Казаки ведь не умели читать, и эти бумаги были для них бесполезны.

Ни атаман, ни его товарищи не забывали ради всего этого своих удовольствий, пьяные по большей части с утра до вечера и неистощимые во всяких скандалах. Казацкое правительство сорганизовалось специально для постоянной оргии и утопало в водке и крови. Проезжая по городу верхом на коне или сидя по-турецки перед дворцом архиепископа, Стенька не переставал устраивать новые казни. Возле него находился еще брат его прежней любовницы и, может быть, мечты о водворении на персидской территории еще носились в его отуманенном мозгу. Он оказывал почести посланнику шаха, находившемуся в Астрахани, и завел переговоры с Менеди-ханом. Но когда тот отверг его предложения, Стенька поступил с его сыном по мусульманскому обычаю, повесив его за ребро на железном крюку.

Образовав «круги», даже дети подражали атаману и играли в судей. Они били нагайками воображаемых преступников или вешали их за ноги. Одну из жертв не успели отвязать вовремя, и она погибла.

Убитые москвитяне оставляли своих жен и дочерей в самой ужасной нужде; Стенька хотел дать доказательство своего великодушия, выдав их за казаков. Он соблаговолил для этого даже прибегнуть к нескольким оставшимся еще в живых священникам, но запретил им получать приказания от архиепископа.

Архиепископ относился инертно ко всему и в день именин царевича Феодора Алексеевича имел даже слабость пригласить к своему столу зловещего разбойника с сотнею его товарищей. Он при этом оговаривался тем, что его дом служить убежищем. Вдова Прозоровского, Прасковья Феодоровна, скрывалась у него со своими двумя сыновьями, шестнадцати и восьми лет. Стенька, в конце концов, нашел несчастных мальчиков и, так как они не дали ему требуемых указаний о фондах, которыми располагал их отец, старший из них был убит после жестокой пытки, а младший отдан матери в самом плачевном состоянии.

Среди всех этих развлечений атаман терял драгоценное время и губил себя. Когда в конце июля он почувствовал, что этот астраханский праздник был лишь безумием одного дня без уверенности в завтрашнем дне, когда он понял, что, живя так, он лишь дает время Москве подготовиться для нанесения удара и когда, очнувшись, он решил снова приняться за столь неразумно прерванное дело, было слишком поздно.

Оставив в городе Ваську Уса в качестве заместителя, атаман поднялся по Волге на 200 челноках, причем 2000 казаков следовали за ним верхами по берегу. Из Царицына он послал на Дон астраханскую добычу. Стенька поднял потом Саратов и Самару, оставаясь повсюду верным своим диким и жестоким привычкам человека без веры и закона. Потом, в начале сентября, он достиг Симбирска, последнего пункта его триумфального шествия.

И здесь перевес был сначала на его стороне. Местный воевода, Иван Милославский, только что получил подкрепление, явившееся из Казани во главе с князем Георгием Барятинским; но у обоих генералов был лишь призрак армии. Им посылали достаточно денег, чтобы улучшать положение войск, но они согласились между собою положить их в карман, создавая фиктивные реестры, вписывая в списки никогда не существовавших или умерших людей.

Выказывая более храбрости, чем честности, Барятинский дал сражение атаману и, владея в пять или шесть раз меньшим количеством людей, продержался весь день, но ночью повторилась история с Астраханью и Царицыным; жители Симбирска передали в руки казаков главное укрепление города, и Барятинскому пришлось отступить под огнем собственных пушек. Милославский держался с горстью солдат в другом укреплении и Стенька, выказывая в данном отношении явную неспособность, тщетно пытался выбить его оттуда в течение месяца. К концу месяца Барятинский вновь появился со свежими войсками и атаман, растерявшись, не сумел извлечь ту громадную выгоду, которой он располагал, благодаря большому перевесу количественных сил. Совершенно неспособный командовать в правильном бою и бессильный бороться против противников, уже на этот раз не обезоруженных изменою, он, как всегда, смело поставил на карту свою жизнь, но потерял голову. Дважды раненый в схватке, не будучи в состоянии управлять действиями своих людей, он кончил самым постыдным бегством. Под покровом темной ночи, атаман оставил ядро своей армии, просто сброд плохо вооруженных и едва умеющих сражаться крестьян, и с одними донскими казаками спустился по Волге.

На следующий день Барятинскому и Милославскому не стоило уже труда покончить с тем, что оставалось перед ними, бросив несколько сот «бродяг» в реку и разрубая на куски остальных или сохраняя их для виселиц, вскоре покрывших собою все соседние улицы. Это было концом также и для Стеньки.

До этого поражения был момент, когда его дело приняло ужасающие размеры. Это было после отступления Барятинского, которое произвело сенсацию. Казаки старались еще больше увеличить эффект всякими выдумками, которые распространялись ими по всему течению верхней Волги. Они говорили, что кроме патриарха Никона в их рядах находится также царевич Алексей, подобно ему, жертва обманывавших государя бояр. Царевич Алексей, наследник престола, тогда только что умер (в январе 1670 г.), а Никон жил в Ферапонтове, но Стенька, будучи скорей гениальным мистификатором, чем искусным полководцем, окружил тайною две барки своей флотилии, тщательно их оберегал, заявляя, что под занавесками из красного и черного бархата он вез якобы с собою двух своих августейших протеже.

В своих манифестах, тщательно разбрасываемых, атаман, призывая к беспощадной войне против всех чиновников, объявлял конец всякой бюрократии и всякой власти. Хотя он и отрицал свой призыв к восстанию против государя, но тем не менее он повсюду давал понять, что авторитет последнего является уже пережитком. И он вовсе не хочет заменить его власть своей. Как казак, он останется среди казаков, своих братьев, которые и в новой организации, устроенной по образцу их учреждений, дадут перевес принципу абсолютного равенства.