Читать онлайн «Первые Романовы». Страница 27

Освобожденный от стеснений, которые были для него невыносимы, побережный казак с Дона, нижней Волги или Днепра, мечтал только о том, чтобы возможно шире использовать добытую им свободу. У него не являлось мысли завести хозяйство на занятых местах для нужд и удобств культурной жизни. И обращенные в лагери учреждения эти остались звериными логовищами.

Если какой-либо традиционный идеал и утверждался там, то скорее это уже был идеал других пришельцев – варягов, которые посеяли первые в мирной Славянской земле яд разбойничества, геройского, но дикого. С этой точки зрения казачество может быть рассматриваемо, как одно из воплощений норманнской победы, и действительно, только там на славянской земле, где она имела место, находим мы это единственное во всей истории мира явление.

Первыми казаками в России были Рюрик, Дир и Олег, указавшие дорогу в Константинополь будущим стяжателям богатой добычи.

В разное время и в разных местах явление это принимало различные формы. Эксцентрический поток, разливавший по отдаленной степи ежегодный контингент всевозможных недовольных лиц, не был собственно единственной причиной этого явления. В тех государствах, для которых он служил своего рода фонтанелью, возникло другое движение, придавшее казачеству совершенно другой вид. В Литве татары-кипчаки Золотой Орды ввели казаков в качестве свободных сотоварищей, следовавших за крупными вельможами сверх их обыкновенной клиентуры, образовавшейся из бояр низшего ранга. Они позже согласились нести службу по «казацкому образцу» и таким образом образовался местный тип туземных казаков, который уже в шестнадцатом веке путем процесса, развития которого мы не могли бы проследить, образовал в литовском организме национальный литовско-русский элемент.

Возможно, что первая казачья стоянка у Черкасс, на нижнем Днепре, и была подобного происхождения. Став твердою ногою в шестнадцатом веке в этой местности, литовец Витовт и его наследники должны были действительно поселить в этих условиях своих татарских слуг. Но в этой среде, столь различной в этническом и социальном отношении, географически более близкой татарским стоянкам в Крыму, этот тип не преминул измениться, возвратившись к своему первоначальному виду. Тем более что в этой местности были уже другие казаки, совсем не прирученные.

В польской Украйне, казак, в качестве социальной группы, является позже, чем в других местах, только к концу пятнадцатого века; но в качестве этнического элемента и по образу жизни казачество должно было существовать в этих степях веками. Эпоха Рюрика завещала его литовской эре, сохранив за ним вид кочевого населения, живущего охотою, рыбною ловлею и разбоем.

На деле украинские казаки конца пятнадцатого века были только развившимся потомством очень древних этнических элементов, вероятно туранского происхождения. Принимаемые на службу целыми бандами в крепких замках некоторых вельмож, они стараются аффектировать, характер своих литовских сородичей, но стремятся освободиться от этой зависимости. С начала шестнадцатого века они все более и более освобождаются от всякой юридической зависимости и предаются все более и более грабежам. Это превращение между тем не является однообразным на всем пространстве обширной территории, где оно происходило. На севере, с прогрессом колонизации, образовавшийся таким образом тип имеет тенденцию исчезнуть, уничтожаемый, или всасываемый постепенно, как элемент антисоциальный. Далее на юг, эти организации сохраняются, их терпят, даже благоволят к ним на всякий случай, как к элементу колонизаторскому. Они укрепляются в этой области и создают там обширные колонии на основании военного права.

Еще дальше на юг, у нижнего течения Днепра, они быстро обращаются в страшную воинственную силу. Польские власти поощряют их развитие в промежуточной области, думая этим заставить их себе повиноваться; но эти попытка подчинения вызывают новый отлив эмиграции к югу, где «казачье войско Нижа» таким образом усиливается.

Подобная же эволюция замечается и в московской Украйне.

Восходя к концу пятнадцатого века, свободные общины казаков в организованном виде покрывают, начиная со второй половины семнадцатого века, всю огромную юго-восточную область империи между Белгородом, Саратовом, Царицыном и Астраханью, по берегам Волги, Дона, Донца, Хопра и Медведицы. Ядро этих единиц составляли, конечно, великорусские эмигранты; между тем туда прибавилась также довольно сильная помесь экзотических элементов всякого происхождения, а восстание польских казаков под начальством Хмельницкого принесло туда в то самое время довольно значительный контингент малороссов, бежавших от притеснений их господ, предвещавших наплыв в недалеком будущем отбросов раскола.

Центр этих стоянок был сосредоточен по Дону и его притокам, где находилось наибольшее количество казачьих городов и деревень (городки и станицы) и главный пункт Черкасск (его не следует смешивать с Черкассами, который расположен на берегу Днепра).

Население этой области не было исключительно казачьим. Вначале, под влиянием непонятного нам подбора, определенная часть жителей воспользовалась там монополией имени, насадив при этом тот образ жизни, который последним определяется, и стремясь свести на положение рабочих, угнетаемых и эксплуатируемых, тех из своих товарищей, которые оказались менее счастливыми. Получив название бурлаков, эти илоты принимали между тем участие в военных набегах и составляли самый буйный элемент среди постоянно волновавшихся и постоянно бродивших групп.

Но среди казаков, в настоящем смысле слова, те, которые владели домом (куренем), каким-нибудь скотом, коровами, быками и лошадьми, просто самые богатые из них, приобрели значение аристократии, относившейся сурово и презрительно к голытьбе (голым), к людям голутвенным, толпе босяков без гроша и полушки, живших исключительно грабежом.

Было также несколько купцов в Черкасске, и так как казаки со своей стороны охотно отдавались торговле, последняя заметно стала развиваться, особенно по соседству с городами московской Украйны, с Воронежем, Ельцом, Коротойаком, откуда русские купцы доставляли на Дон водку, мед и хлеб, принимая в обмен соленую рыбу, продукт казацких рыболовных артелей, или драгоценные материи, добытые удачными набегами на турецкую землю.

Никогда нельзя было определить точно среднюю цифру этого населения и даже после того, как Москва подчинила его приблизительной периодической регистрации для лучшего распределения жалованья между зарегистрованными казаками. Атаман Алексей Еремеев, посланный для этой цели в 1673 году в Москву, указывал на цифру 10 000 руб., но за пять лет до этого, получив сумму в 3000 рублей, его товарищи жаловались, что им досталось лишь по 90 копеек на голову, что доказывает значительно более низкую цифру.

Власть, которой они подчинялись, была представлена военной главой, атаманом (гетман на польской Украйне), уполномоченным казацкого круга и исполнителем его решений. Круг собирался в Черкасске, и все его товарищи имели принципиальное право присутствовать на нем; однако на практике обитатели более отдаленных городов оповещались лишь при обсуждении особо важных дел. Кроме этого собрания функционировал еще совет стариков (старшина), уважаемый всеми хранитель и истолкователь обычаев и преданий, заменявший собою отсутствующее законодательство. Он состоял из высших офицеров, наместников местечек, судей, секретарей и вообще старых казаков, среди которых набирался впрочем генеральный штаб «армии».

До конца шестнадцатого века эта обширная организация сохранила за собой почти полную независимость. Только в 1570 году, отправляя посланника в Крым, Иоанн Грозный вздумал снабдить его письмом к казакам, приглашая их «служить царю». Это было началом довольно странных отношений и, приняв на себя обязанность наблюдать за татарами при переходе их через Дон, казаки получили взамен этого из Москвы некоторое количество военной амуниции, порох и селитру. Но, не переставая сражаться по собственной воле в Крыму или в Турции и компрометируя таким образом своих новых покровителей, они принуждали их постоянно отрекаться от них.

Борис Годунов, думая подчинить окраины империи более действительной власти, вызвал этим недовольство, выразившееся в участии казаков в начинаниях Лжедмитрия и его польских союзников и в ожесточенном революционном взрыве. На следующий день после этого кризиса, когда снова возобновились старые отношения, повторились и старые затруднения: пограничная стража, таким образом составившаяся, правду говоря, мало стоила, но доставляла массу хлопот, и все увеличивая к ней свое внимание и щедрость, правительство московское по примеру польского, не колебалось выбрасывать при случае этих беспокойных людей за борт, сообщая в своих письмах крымскому хану, что он может их истреблять, нисколько не оскорбляя этим Кремля.