Читать онлайн «Призвание варягов, или Норманны, которых не было». Страница 47

«Лингвистические» упражнения с историческими именами бесперспективны еще и потому, что в этих попытках не учитывается важный фактор. Любая этническая целостность (этносы, суперэтносы и т. д.) является сложносоставной системой, возникшей в свое время в связи с ломкой старых систем или выделившейся из них, унаследовав, естественно, определенную часть традиционных ценностей, включая и именословы. Поэтому имена, которые фиксируются источниками, например, в германской традиции или в славянской традиции, могут быть намного древнее этих суперэтнических систем, родившись либо в более архаичной индоевропейской языковой среде, либо являясь «переводами» древних имен на язык новой формирующейся этнической системы.

Упоминавшееся имя Эрик традиционно считается древнескандинавским: зафиксирована старинная форма его написания как Ainarikiar/Aiwarikiar и даже найдена какая-то подходящая семантика (не помню точно, какая). Однако если заглянуть в древнегреческую мифологию, то мы находим имя Эрик уже там. Эрик был сыном Бута-аргонавта и Афродиты. Согласно мифу, Бут, привлеченный пением сирен, бросился с корабля «Арго» в море, но был спасен Афродитой и перенесен на Сицилию. Позднее он погиб от руки Геракла. Какими-то своими путями имя этого героя проникло в Скандинавию, вошло в королевские именословы, стало почитаться как имя святого заступника Швеции. Но по своему происхождению оно является более древним, доскандинавским именем.

Примером того, как с верой в постулат Байера о княжеских именах, от «нормандского языка испорченных», по-прежнему пытаются анализировать имена первых князей Рюриковичей, является монография А. Ф. Литвиной и Ф. Б. Успенского «Выбор имени у русских князей в X–XVI вв.» (М., 2006). Любопытно, что ее авторы стоят на высоте современных теоретических знаний по вопросам антропонимики, в рамках которых и понимают значение имени для правящего рода: «Выбор имени… был важной частью династической стратегии, он подчинялся целой системе правил (…) Наречение именем было одной из важнейших составляющих культа рода… Чтобы стать полноправным членом рода… княжич должен был получить родовое, династическое имя… Воспроизведение имени предка исходно было связано с верой в „реинкарнацию“»[137].

Но все эти принципы именословных традиций у древнерусских князей обнаруживаются авторами монографии только… с XI века. На каких же принципах функционировал и развивался антропонимикон Рюриковичей до этого периода? Ведь это почти 200 лет! Вразумительного ответа на этот вопрос мы в монографии не найдем, поскольку авторы пытаются на него ответить с позиций привычной схоластики: во главу угла ставится этническое происхождение княжеских имен. Они, разумеется, «были изначально германскими (скандинавскими)», а анализ перемещается в абстрактный мир грамматических компонентов, где оперировать спокойнее, учитывая, что Рюрик у этих авторов традиционно «безроден».

Однако сами же авторы признают, что таким образом сложно объяснить, как в гомогенно «германский» именослов Рюриковичей попали несколько позднее славянские имена Святослав, Ярослав и другие: «Мы не можем сказать ничего определенного о том, каким образом эти имена впервые попадали в княжеский обиход»[138].

Но одно им понятно, что для «скандинавского рода, каким были первые поколения Рюриковичей, адаптация славянских имен не могла не представлять немалых сложностей. Эти имена не были для них родовыми, и только насущная необходимость жить и править в новых условиях, сопровождающаяся неизбежной „славянизацией“ рода, могла привести к столь кардинальной смене типа родовых имен». Полагаю, что у Рюриковичей, как и у всякой правящей династии, было действительно немало трудностей, но наименьшей из них была проблема с родовыми именами, поскольку механизмы регулировки родовых именословов были отработаны с древности. И совершенно очевидно, что эти механизмы невозможно анализировать через призму этнического догмата, поскольку он является чужеродным для понимания функционирования системы междинастийных связей.

Я не рассматриваю здесь имена Рюрика, Синеуса и Трувора, а также имена Олега, Игоря и Ольги, поскольку вопрос об этих именах требует отдельной статьи. Однако вышеприведенные примеры порукой в том, что введение этих имен в древнерусский княжеский именослов осуществлялось на основе традиций, общепринятых при интронизации правителей. Так, интересно обратить внимание на то, что имя Рюрика и Трувора пишутся одинаково как в летописях, так и в западных источниках. А имя Синеус известно только в летописях; в западных же источниках имя третьего брата, на что указывает историк Всеволод Меркулов, пишется как Сивар (Sievert, Sywardt).

О чем это говорит? О том, что имена Рюрик и Трувор явно не противоречили именословной традиции ильменских словен и других участников «призвания», а имя Сивар (так же, как в случае с Яковом-Анундом или с Богуславом-Эриком) потребовалось изменить — третий брат получил имя Синеус. Интересно было бы провести анализ этого имени исходя из восточноевропейских сакральных традиций и в ряду с такими именами, как Черноус, Белоус. Сделать это необходимо, чтобы избавить историческую науку от нелепостей вроде «синехюсов» и примеров лингвистической умозрительности, с помощью которой Синеус без труда превращается в Signjótr (Куник, а в наше время — Мельникова, Пчелов и др.).

Как было показано выше, лингвистические «доказательства» в данном случае недействительны. То же касается и имени Трувора, силою лингвистического препарирования превращаемого в þórvar[ð]r, что по имеющимся толкованиям означает «страж Тора» (Мельникова, Пчелов).

Однако никакой «страж Тора» не смог бы утвердиться на престоле правителя в союзе ильменских словен, кривичей, чуди и др. — его ожидала бы та же самая судьба, что и конунга Якова у свеев, которые заявили ему, что в личной жизни он может называть себя как ему вздумается, а в роли правителя должен носить имя, соответствующее традиционному именослову. Так что имя Трувора никакого отношения к Тору не имеет и несет в себе какую-то иную именословную традицию.

Факт довольно позднего образования (не ранее XI–XII вв.) прибрежной полосы Руден — Рослаген как физикогеографического объекта делает бессмысленными лингвистические усилия норманнистов использовать эти топонимы для производства некоего «походного названия» выходцев из этой местности, которое уже якобы в IX в. могло превратиться в имя Руси. Однако представляется интересным подвергнуть рассмотрению тот «филологический» метод, которым норманнисты пользуются в обоснование своей концепции происхождения имени Руси. Вот один из примеров.

Он касается толкования рунических надписей, обнаруженных на мраморной скульптуре льва, установленного когда-то в порту Пирей в Афинах. В 1687 году венецианцы одержали победу над турками, под властью которых в то время находилась Греция, и скульптура льва среди других военных трофеев перекочевала в Венецию. В конце XVIII века шведский дипломат Окерблад обнаружил на скульптуре рунические надписи, правда, не очень четкие и поврежденные. В 1890 г. была заказана гипсовая копия льва, которая была доставлена в Стокгольм и до сих пор находится в Историческом музее столицы Швеции.

В 1913 году эти надписи были исследованы шведским филологом Эриком Брате. По его мнению, надпись содержала в том числе и следующее: «…Эскиль [а также др. и То] рлев — жители Рудрсланда, дали их выбить. NN. сын NN. их выбил (…De Äskil [т. fl. Och То] rlev läto hugga väl, som i Rodrsland bodde. NN. son till NN. högg dessa runor)».

Но в 70—80-е годы, когда в шведской историографии возобладали тенденции к демифологизации своей истории, другой крупный знаток рунного наследия, профессор упсальского университета Свен Б. Ф. Янссон, раскритиковал как толкование Брате, так и все толкования его предшественников, признав их фантазиями.

Статья Янссона «Руны Пирейского льва» очень интересна, поэтому считаю нужным привести здесь несколько фрагментов из нее: «В Венеции, перед входом в Арсенал заняли свои места четыре мраморных льва. Самый роскошный из них — лев из Пирея. Его поместили слева от великолепного входа. Он сидит там, как почтенный заслуженный страж, если, разумеется, можно представить себе сидящего стража. По другую сторону от входа возлежит другой лев, большой, настороженный. Ничего удивительного в том, что эти мраморные львы произвели сильное впечатление на Гете, который после поездки в Венецию в 1790 г. прославил их в своей „Venezianische Epigramme“.»

…Гете написал свою эпиграмму, однако не поведал о том, что на сидящем и самом большом льве имелись руны. Никто другой также не заметил их. Откроют рунные надписи только лет через десять после того, как Гете побывал у Арсенала. Но прежде чем обратиться собственно к вопросу о том, как были обнаружены руны, хочу сказать несколько слов о том, как этот нынче столь прославленный лев из Пирея оказался на почетном месте перед венецианским Арсеналом.