Читать онлайн «Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)». Страница 66

А. А. Шахматов полагал также, что Филофей был составителем Псковского летописного свода 1547 г.[1334] Это предположение А. Н. Насонов склонен был разделять («ничего невероятного в таком предположении нет»). Н. Н. Масленникова оставляла вопрос открытым, но указывала на вероятность гипотезы А. А. Шахматова[1335].

В целом же теория старца Филофея «Москва — III Рим» утверждала идею суверенитета власти русских князей и свидетельствовала о его возросшем международном значении.

Но из-за своего откровенно клерикального характера она не смогла оказать существенного влияния на политическую идеологию Русского государства. Московские государи в середине и второй половине XVI в. предпочитали пользоваться идеями Сказания о князьях владимирских.

Кроме иосифлян и нестяжателей при дворе Василия III существовал кружок гуманистов, пользовавшийся покровительством московского государя. Великий князь еще при жизни своего отца показал себя решительным врагом всяческого вольнодумия. И вместе с тем, воспитываясь в греко-итальянском окружении Софии Палеолог, он давно уже присматривался к итальянским архитекторам, немецким врачам и мастерам, покровительствуя их деятельности.

Если религиозно-философские темы при дворе великого князя на время сделались запретным плодом, то пытливая мысль новой волны передовых людей России занялась естественнонаучными вопросами.

Глубокий интерес к астрономии и медицине, жаркие споры на естественнонаучные темы помогали по-новому понять отношение человека к природе, подготавливали кризис церковного мировоззрения, наступивший много времени спустя.

Вот к этому новому поколению русских гуманистов и принадлежал Федор Иванович Карпов. Время его рождения неизвестно. Происходил Карпов из среды тверского боярства. Тверь в конце XV в. была одним из очагов еретического вольномыслия. С нею тесными узами связан был малолетний наследник престола внук Ивана III Дмитрий, являвшийся знаменем московского кружка еретиков.

Впервые Федор Карпов появляется на страницах источников в 1495 г. в качестве одного из «постельничих» во время поездки Ивана III в Новгород[1336]. Сопровождал великого князя тогда и лидер еретического кружка, глава Посольского ведомства, выдающийся дипломат и писатель Федор Курицын.

Впечатления, вынесенные Ф. И. Карповым от знакомства с русскими вольнодумцами конца XV в., сыграли огромную роль в формировании его взглядов.

Дальнейшие известия о Ф. И. Карпове относятся уже ко времени, наступившему после трагических событий 1504 г. Карпов вступает на дипломатическое поприще и во всяком случае с 1508 по 1539 г. принимает деятельное участие в организации сношений с иностранными державами, являясь одним из руководителей восточной политики Василия III[1337]. Сравнительно поздно (в 1538 г.) он получил думный чин окольничего, а уже при дворе Елены Глинской в малолетство Ивана Грозного стал оружничим (один из высших дворцовых чинов). Очевидно, вскоре после 1539 г. Карпов умер[1338].

Ф. И. Карпов принадлежал к числу начитаннейших людей своего времени. По роду своей деятельности он знал восточные языки, знаком был с греческим и латинским. Ему были известны в подлинниках или извлечениях произведения Аристотеля, Гомера и «Метаморфозы» Овидия. Находился Карпов в переписке с образованнейшими людьми России своего времени — Максимом Греком, старцем Филофеем, создавшим нашумевшую теорию «Москва — III Рим», и др.

К сожалению, наши сведения о Карпове как писателе-публицисте ограничиваются его четырьмя посланиями[1339]. Но современники неоднократно награждали его эпитетами «премудрый», «разумный» и т. п., говорящими об их глубоком уважении к этому незаурядному просвещенному деятелю России XVI в.

Круг интересов Федора Карпова поражает своей широтой. Его волновали и естественные науки (астрономия, медицина), и политические учения, и классическая поэзия. Задумывался Карпов над вопросом о происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества», т. е. природы. Жажда познания, глубокое уважение к «философии» (как совокупности известных тогда наук) и силе человеческого разума сочетались у Федора Карпова с отчетливым сознанием собственного несовершенства. «Изнемогаю умом, в глубину впад сомнения»[1340], писал он Максиму Греку. В этих словах так и слышится голос мятущегося датского принца Гамлета, воплотившего в себе лучшие черты человека эпохи Возрождения. Карпов уже почувствовал терпкий вкус того самого «горя от ума», который ощущали позднее многие поколения русских передовых мыслителей.

Программным сочинением Карпова является его Послание митрополиту Даниилу, главе воинствующих церковников, который и осуществлял насаждение реакционной иосифлянской идеологии в годы правления Василия III.

Острие своей полемики Карпов направил против доктрины терпения, которую проповедовала церковь. Особенно восставал он против того, чтобы эта доктрина распространялась на весь строй общественной жизни страны.

«Аще речем, — писал он, — яко тръпение паче есть потребно к соблюдению владычества или царства, тогда вотще сложены суть законы. Тогда обычаи святые и благые уставы разърушени и в царствех, и в начальствех во градех сожительство человек живет без чину»[1341].

Е. Кимеева полагает, что, выступая против «терпения», Карпов протестовал против концепции идеологов самодержавия (в том числе и самого Даниила), призывавших к покорности великокняжеской власти, т. е. выступал против неограниченной власти самодержца[1342]. В действительности же Карпов выступал против иосифлянской проповеди терпения как защитник сильной самодержавной власти против цезарепапистских претензий воинствующих церковников.

«Аще бо под тръпением жити уставиши, — пишет Карпов, — тогда несть треба царьству или Еладычьству правители и князи; престанет убо начальство, владычьство и господьство и живется без чину… ниже треба будеть судей в царстве имети»[1343].

Так, если воцарится «терпение», то нарушится система господства и подчинения в стране, не нужны будут правители и князья. Карпов отличает церковное понятие терпения, когда оно Даниилом адресуется к светским властям, от проповеди подчинения народных масс этим властям, в необходимости которого он не сомневался: каждый народ должен иметь своих царей и начальников. Людям нужно жить

«под цари, иже нас в царьствех и градех своих по коегождо сподоблению праведне пасуть, неповинных защищають, вредимых разъре-шають, вредящих и озлобляющих казнят, не исцелных же веема от среды благых возьмут»[1344].

Внедрение церковной доктрины «терпения» в гражданское общество особенно вредно может отразиться на положении господствующего класса, обладающего многими слугами, дорогостоящим имуществом, оружием и деньгами. Если заявить, рассуждает Карпов, что «так как я терплю, то и всем этим не владею», тогда я буду не в состоянии исполнять служебные обязанности и буду бесполезен для отечества. «Дело народное[1345] в градех и царствех погибнет длъгодушьством тръпениа»[1346].

Подобные рассуждения Карпова имели огромную взрывчатую силу. Если б он ограничился только своим ниспровержением «терпения», то он дал бы могучее оружие униженным и оскорбленным, хотя сам Карпов заботился об обратном — как бы удержать их в повиновении. Ведь митрополит Даниил мог ему возразить, что если не будет церковной проповеди терпения, то что же заставит крестьян повиноваться землевладельцам, а ремесленников нести государственные повинности?

И вот Карпов раскрывает свою положительную программу. Оказывается, что он отнюдь не против терпения вообще. Он допускает его существование для духовного сана, например для монашеской братии: ведь «ин есть суд в духовных лицех, а ин в мирьском начальстве». Надо сказать, что Карпов призывал духовенство терпеть не без внутренней иронии (хочешь терпения — терпи сам!), хотя и имел в виду вещи реальные: полное подчинение церкви светской власти.

Светское общество должно же строиться, по его мнению, не на основах христианской морали, а на началах «правды» и «закона». Теории теократического самодержавия, проповедовавшейся воинствующими церковниками, Карпов противопоставляет идеал правового государства, зарождавшийся в европейской политической мысли XVI в. «Правда, — писал он, — есть потребна во всяком градском деле и в царстве к прибытию царства; поне иже единому комуждо еже свое есть въздается, свято и праведно живется, — тогда хавала терпениа погибнеть». Без правды и закона долготерпение способно только разрушить строй жизни государства («дело народное ни во что превращает») и делает людей непослушными своим государям. Ведь «всяк град и всяко царьство, — как писал еще Аристотель, — управлятися имать от начал-ник в правде и изъвестными законы праведными, а не тръпением»[1347].