Читать онлайн «Украина, которой не было. Мифология украинской идеологии». Страница 25

Я понимаю ваше удивление. Но дело в том, что ее основы все‑таки были заложены малорусскими учеными и писателями. Давайте начнем с того, что первые русские школьные учебники были написаны ранее упоминавшимися мною церковными братствами Малой Руси, возникшими в качестве реакции на польскую культурно‑религиозную экспансию и политику ассимиляции.

Я хочу отметить тот факт, что процесс распространения грамотности на территории Великой Руси начался с первой «славянской» грамматики, которая была написана малороссом с Подолья Мелетием Смотрицким, а затем ее перепечатали в Москве и ввели в качестве учебника во всех школах России. На ее основе шло преподавание аж до конца XVIII века! Именно по ней учились, к примеру, Григорий Сковорода (записанный позднее «свидомыми» в украинские философы) и Михайло Ломоносов. Неужели, если бы тогда язык Малой Руси сильно отличался от языка Великой Руси, грамматика, написанная на крайнем западе Малороссии, была бы востребована в Москве?

Как писал Трубецкой, «уже при Никоне киевская редакция церковнославянского языка вытеснила московскую в богослужебных книгах. Позднее то же вытеснение московской редакции редакцией киевской наблюдается и в других видах литературы, так что тем церковнославянским языком, который послужил основанием для «славяно‑российского» литературного языка Петровской и послепетровской эпохи, является именно церковнославянский язык киевской редакции»[86].

Как бы это ни звучало сейчас странно, но унифицированный, официальный язык московской Руси создавался выпускниками Киево‑Могилянской академии: Епифанием Славинецким, Семионом Полоцким, Арсением Сатановским и др. Славинецкий был назначен «справщиком», т. е. исправителем церковных книг. Полоцкий был воспитателем царевича Федора Алексеевича и имел очень большое влияние в Москве.

Как писал в 1927 году в своей работе «Общеславянский элемент в русской культуре» Трубецкой, «когда в XVII в. церковнославянский язык московской редакции был вытеснен общерусским церковнославянским языком, сложившимся на основе западнорусской (киевской) традиции, стали происходить изменения и в разговорном языке высших классов русского общества. В язык этот стали проникать элементы западнорусского светского языка, причем особенно много этих элементов было, конечно, в разговорном языке западнически настроенных людей. При Петре I эти люди стали играть руководящую роль, а вместе с ними продолжали выдвигаться и коренные киевляне и западнорусы. В связи с этим в словарь разговорного языка высших классов (а через него и в словарь светско‑литературного и канцелярского языка) влилась мощная струя элементов западнорусского светско‑делового языка, который, однако, сам вскоре прекратил свое существование»[87].

То, что русский литературный язык создавался на начальном этапе усилиями, как правило, малорусов, не было секретом для украинофилов XIX века. Вот что писал по этому поводу Пантелеймон Кулиш в одном из своих писем: «Мы обогатили московскую речь словами, которых при их темноте научной у москалей не было. Теперь надо взять свое обратно с лихвой, не обращая внимания на то, что хозяйствовал на нашем добре Пушкин и другие»[88].

Вот о чем умалчивают «свидоми»! Не дай бог, если кто‑то из их паствы узнает, что основу русского, а точнее общерусского, литературного языка заложили малорусы, используя в качестве материала для него малорусское и великорусское наречия, а также киевскую редакцию церковнославянского, что именно из их творческого наследия гений Ломоносова, а затем Пушкина продолжил создание языка великой науки и литературы мирового масштаба! Кому тогда будет нужна их «литературна мова», сконструированная их галицийскими идейными предшественниками и систематизированная большевистским режимом? Зачем, для чего вообще надо было создавать из смеси галицийского поднаречия и польских заимствований некоего лингвистического мутанта? Ведь то, что слепили «свидоми» в конце XIX века в Галиции, по своей сути стоит ближе к чешско‑польской языковой группе, а не шевченковскому малорусскому наречию. Об этом как раз и предупреждал Нечуй‑Левицкий.

Вы хотите сказать, что по своей конструкции тот литературный украинский язык, который сейчас преподают в украинских школах, входит в западнославянскую, а не восточнославянскую языковую группу?

Да. Именно это я и хочу сказать. Современный украинский литературный язык не имеет связи с древней языковой традицией юго‑западной Руси и фактически из‑за своей искусственности, неестественной эклектичности зависает в воздухе. Он лишен той удивительной глубины смысловых и звуковых оттенков, которые возникают в русском литературном языке благодаря органическому слиянию в нем малорусских, великорусских, белорусских наречий и церковнославянского языка, уходящего своими корнями к концу эпохи праславянского единства! Думаю, что по этой причине современный украинский литературный язык отторгается духовно‑психологической организацией малоруса как нечто инородное, неудобное, ограничивающее, выхолащивающее. Именно поэтому современная литература независимой Украины — это не только бесплодные потуги кучки бездарностей, ориентированных на политическую конъюнктуру, но и желание создать нечто сложное и утонченное без соответствующего инструмента. Для нас, малорусов, «украинский литературный язык», сконструированный в конце позапрошлого века поляками и галицийцами, нечто вроде эсперанто. С его помощью можно поддерживать коммуникативный процесс на уровне канцелярского делопроизводства, но он не предназначен для передачи всего спектра оттенков нашего крайне сложного духовного и интеллектуального мира. Этим привнесенным извне, искусственным языком мы сами себя ограничиваем, толкаем на путь духовной и интеллектуальной деградации. Отсюда наша неумолимая тяга к русскому языку и русской культуре, ломающая все барьеры, создаваемые украинским государством.

Вот что писал тот же Трубецкой, размышляя о возможном, наиболее оптимальном и естественном пути создания литературного языка на основании сугубо малорусского наречия: «В своем церковнославянском элементе русский литературный язык принадлежит украинцам даже больше, чем великорусам, и естественный путь для создания нового украинского литературного языка должен был бы заключаться в примыкании к уже существующему русскому литературному языку, в тщательном сохранении церковнославянской стихии этого языка одновременно с заменой его средневеликорусской стихии малорусской. Однако тот украинско‑литературный язык, который получился бы при следовании по этому естественному пути, разумеется, оказался бы очень похожим на русский: ведь слова церковнославянского происхождения в русском литературном языке составляют чуть ли не половину всего словарного запаса, а многие из средневеликорусских слов, вошедших в этот язык, отличаются от соответствующих малорусских очень мало. Это близкое сходство естественно созданного украинского литературного языка с русским само по себе было бы тоже совершенно естественно, ибо и соответствующие народные языки — великорусский и малорусский — близкородственны и похожи друг на друга. Но те украинские интеллигенты, которые ратовали за создание самостоятельного украинского литературного языка, именно этого естественного сходства с русским литературным языком и не желали. Поэтому они отказались от единственного естественного пути к созданию своего литературного языка, всецело порвали не только с русской, но и с церковнославянской литературно‑языковой традицией и решили создать литературный язык исключительно на основе народного говора, при этом так, чтобы этот язык как можно менее походил на русский. Как и следовало ожидать, это предприятие в таком виде оказалось неосуществимым: словарь народного языка был недостаточен для выражения всех оттенков мысли, необходимых для языка литературного, а синтаксический строй народной речи слишком неуклюж, для того чтобы удовлетворить хотя бы элементарным требованиям литературной стилистики. Но по необходимости приходилось примкнуть к какой‑нибудь уже существующей и хорошо отделанной литературно‑языковой традиции. А так как к русской литературно‑языковой традиции примыкать ни за что не хотели, то оставалось только примкнуть к традиции польского литературного языка. И действительно, современный украинский литературный язык, поскольку он употребляется вне того народнического литературного жанра, о котором говорилось выше, настолько переполнен полонизмами, что производит впечатление просто польского языка, слегка сдобренного малорусским элементом и втиснутого в малорусский грамматический строй. Благодаря этому особому направлению в создании и развитии украинского литературного языка — направлению не только противоестественному, но и противоречащему основной тенденции истории Украины, состоявшей всегда в обороне и борьбе против ополячения, — современный украинский литературный язык должен быть отнесен к литературным языкам западнославянской (чешско‑польской) традиции»[89].