Читать онлайн «Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев». Страница 79

Весьма редко допускают женщин в храмы, еще реже — на беседы с друзьями, и только в том случае, если эти друзья — совершенные старики и свободны от всякого подозрения. Однако в определенные праздничные дни летом они разрешают женам и дочерям сходиться вместе для развлечения на широком лугу. Здесь, усаживаясь на некое колесо, наподобие колеса Фортуны, они едут то вверх, то вниз; или иначе — привязывают веревку, так что она провисает, и, сидя на ней, они после толчка раскачиваются и движутся туда-сюда, или, наконец, они забавляются определенными песнями, хлопая при этом в ладоши; плясок же они совершенно не устраивают.

Есть в Москве один немецкий кузнец, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами:

— Дражайший супруг, почему ты меня не любишь? Муж ответил:

— Да я сильно люблю тебя.

— Но у меня нет еще, — говорит жена, — знаков любви.

Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала:

— Ты ни разу меня не ударил.

— Побои, — ответил муж, — разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану.

Таким образом, немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги».

Этот известный анекдот, рассказанный Герберштейном с чужих слов, позже, как хорошо известно было Барону, переходил от одного автора к другому. Кто-то пересказывал его, всерьез веря, что муж походя сломал жене шею, не задумываясь, что после этого ноги ломать было уже ни к чему; кто-то понимал, что над Герберштейном зло подшутили в Москве, поведав бредовую историю, предназначенную исключительно для новичков.

Олеарий:

«Мужчины у русских, большею частью, рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами. Они очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почетом. Усы у них свисают низко надо ртом.

Волосы на голове только их попы или священники носят длинные, свешивающиеся на плечи; у других они коротко острижены. Вельможи даже дают сбривать эти волосы, полагая в этом красоту. Однако, как только кто-либо погрешит в чем-нибудь перед его царским величеством или узнает, что он впал в немилость, он беспорядочно отпускает волосы до тех пор, пока длится немилость. Может быть, обычай этот перенят ими у греков, которым они вообще стараются подражать: ведь Плутарх рассказывает, что греки, когда с ними случалось большое несчастье, ходили с длинными, отпущенными волосами. Женщины же, в таких случаях, стригли свои волосы.

Русские женщины среднего роста, в общем, красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы.

Некоторых женщин соседки их или гостьи принуждают так накрашиваться (даже несмотря на то, что эти женщины от природы красивее, чем их делают румяна) — чтобы вид естественной красоты не затмевал искусственной. Нечто подобное произошло в наше время. Супруга знатнейшего вельможи и боярина князя Ивана Борисовича Черкасского, очень красивая лицом, сначала не хотела румяниться. Однако ее стали донимать жены других бояр, зачем она желает относиться с презрением к обычаям и привычкам их страны и позорить других женщин своим образом действий. При помощи мужей своих они добились того, что и этой от природы прекрасной женщине пришлось белиться и румяниться и, так сказать, при ясном солнечном дне зажигать свечу».

Роде:

«Мы могли видеть убранство русских женщин, которые большею частью красивы; но все они, как красивые, так и дурные, портят себя румянами, которыми они злоупотребляют. Они, как и мужчины, носят два кафтана: нижний в обтяжку, верхний же пошире, с длинными рукавами до земли. Кафтан этот, смотря по знатности особы, бывает наряднее или проще, причем даже женщины скромного происхождения шьют его из тафты или Дамаска и украшают его со всех сторон золотыми или серебряными кружевами. Богатые женщины носят спереди кафтана изготовляемые золотых дел мастерами большие серебряные или позолоченные пуговицы величиной в довольно большое яблоко, которые при ходьбе или езде производят довольно сильный шум».

Айрман:

«По своей фигуре это большей частью крупные полные люди с рослым телом и широкими плечами; притом, однако, кажутся очень неуклюжими и не так ловки и проворны, как поляки. Это видно по их движениям и по походке. Лица у них также крупные, сверху и снизу имеют сильную растительность, которою отпускают с юности. Волосы свои они отпускают несколько коротко на самые уши. Летом носят большие остроконечные шляпы, а зимой — большие шапки. Одежда их — длинный, свисающий по икры кафтан, на боках он несколько сужен, носят его постоянно нараспашку; а под ним — другую одежду, доходящую до колен; сапоги, заходящие только на икры и подбитые снизу железками. При том их одежда самой разной расцветки. На шее московиты не носят ни ворота, ни платка, но надевают, согласно своему достатку, прядь жемчуга или зимой прекрасный соболь.

А уж если упомянуть жен и женщин московитов, то таковые с лица столь прекрасны, что превосходят многие нации.

Они ходят постоянно покрытые платком как на улице, так, по-видимому, и дома, и поэтому солнце и воздух не могут им повредить. Но, кроме того, они не удовлетворяются естественной красотой, и каждый день они красятся, и эта привычка обратилась у них в добродетель и обязанность.

Они стройны телом и высоки, и поэтому их длинные, доходящие до самого пола одежды сидят на них очень красиво. Они по своему обычаю сверх меры богато украшают себя жемчугом и драгоценностями, которые у них постоянно свисают с ушей на золотых колечках, также и на пальцах носят драгоценные перстни. Свои волосы, будучи девицами, заплетают в косу и еще украшают жемчугом и золотом так, что это выглядит чудесно, а на конец свисающей косы навешивают они кисть из золотых или шелковых нитей или переплетенную жемчугом, золотом и серебром, что очень красиво. На ногах носят кожаные сапожки разных расцветок.

Эта московитская женщина умеет особенным образом презентовать себя серьезным и приятным поведением. Когда наступает время, что они должны показываться гостям и их с почетом встречают, то такова их учтивость; они являются с очень серьезным лицом, но не недовольным или кислым, а соединенным с приветливостью; и никогда не увидишь такую даму хохочущей, а еще менее с теми жеманными и смехотворными ужимками, какими женщины нашей страны — Швеции или Германии — стараются проявить свою светскость и приятность. Московитки не изменяют своего выражения лица то ли дерганьем головой, то ли закусывая губы или закатывая глаза, как это делают немецкие женщины, но пребывают в принятом сначала положении. Они не носятся точно блуждающие огоньки, но постоянно сохраняют степенность, и если кого хотят приветствовать или поблагодарить, то при этом выпрямляются изящным образом и медленно прикладывают правую руку на левую грудь к сердцу и сейчас же изящно и медленно опускают ее, так что обе руки свисают по сторонам тела, и после такой церемонии возвращаются к прямому положению.

Рукопожатие у них не принято. В итоге московитки производят впечатление весьма приглядных и благородных личностей».

Невилль:

«Одежда русских женщин вся на турецкий манер. Мечтой беднейшей из них является головной убор из персидской ткани, более или менее дорогой. Богатые же украшают его драгоценными камнями или жемчугом. Их зимние платья сшиты колоколом, вышиты золотом и оторочены куньим мехом, а летник — из китайской камки[98]. Волосы не видно из-под их уборов. Им очень трудно ходить из-за обуви, сшитой в виде сандалий и облегающей ступню подобно туфлям».

Приехавший в Москву во второй половине XVII века с иезуитской миссией чех Иржи Давид уточнял:

«Женщины плавно ходят в высоких башмаках, из-за которых не могут бегать или ходить быстро».

Он же утверждал: «Они выщипывают свои брови с помощью какого-то порошка, а затем, как мне рассказывали, подрисовывают их черной краской». 

Помнится, когда-то вечером, глубокой осенью, Барон сидел в доме своего московского друга и смотрел на пляшущий огонь в открытой дверце печи, занимавшей в комнате целый угол. Печь была простая, не облицованная цветными изразцами, как это нередко бывало в русских домах, а выбеленная известью. Снизу она была исчеркана углем изображенными вкривь и вкось домиками, елками, зайчиками, какими-то кругами с торчащими во все стороны усами. Барон не сразу понял, что это солнце. Хозяин объяснил, что так резвились его малые дети, а он не препятствовал им забегать в парадную комнату, по-русски горницу, когда в доме не было гостей. Друзья, оба в то время хотя и молодые, но уже бывалые дипломаты, осторожно обсуждали утренний прием в Кремле. Барону не хотелось выходить из теплой комнаты на промозглые темные осенние улицы, и хозяин вдруг стал рассказывать, как его отец давным-давно, при деде нынешнего царя, выбирал себе жену.