Читать онлайн «История культуры древней Греции и Рима». Страница 40

В IV в. до н. э. Греция обогатилась трудами еще двух историков, обративших свои взоры соответственно на запад и восток греческого мира. Почти в одно и то же время, в первой половине столетия, выступили: ценимый в античную эпоху Филист с «Историей Сицилии» и знаменитый последователь Геродота, врач Ктесий, долго живший при дворе персидского царя и составивший описание истории Персии. Рассказывая грекам о Персии, об Индии, где они еще не бывали, Ктесий приводит множество занимательных рассказов о диковинах Востока, о крокодилах и попугаях, которых можно научить даже говорить по-гречески. Однако как источник достоверных исторических сведений «История Персии» Ктесия значительно уступает сочинению Геродота и не имеет большой ценности. Наряду с историками-ораторами, историками-публицистами были в Афинах и своего рода «краеведы», авторы так называемых аттид, где объяснялось происхождение древних аттических культов и общественных институтов. Все эти направления в историографии получили развитие в эпоху эллинизма.

Стремясь властвовать над умами греческой молодежи, риторика обрела соперницу — философию. Влияние софистов и Сократа было огромным, и споры о добродетели и счастье, начатые в V в. до н. э., продолжились и в следующих поколениях. Политический кризис, упадок общественной жизни в греческих полисах способствовали тому, что люди все сильнее всматривались в самих себя, прислушивались к своим желаниям и нуждам, искали личного счастья в созерцании, самосовершенствовании, пытались определить свой индивидуальный образ жизни, мыслей и поведения. Не удивительно, что в обеих сложившихся тогда философских школах, кинической и гедонической, как и у Сократа и софистов, на передний план выходили проблемы этические. Обе школы были заняты поисками человеческого счастья, с подозрением относились к книжной образованности, теориям, возлагая надежды скорее на интуитивный путь познания истины, на практику.

Весьма популярна была в античности школа киническая, искавшая основу счастья в отрешении от материальных благ. Родоначальник философов-киников Антисфен, сын афинского гражданина и фракийской рабыни, довел до логического предела идею своего учителя Сократа о примате добродетели. Проповедуя, что добродетель есть единственное благо, в сравнении с которым все прочие блага, такие, как богатство или здоровье, лишены всякой ценности, философ призывал к самоотречению. «Достаточно иметь добродетель; — учил он, — чтобы быть счастливым. Проявляется же она в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний». Безразлично, свободен ли человек или несвободен, богат или беден, — подлинную свободу, подлинную независимость от судьбы (идеал кинической философии) способна дать лишь добродетель, состоящая в том, чтобы жить в согласии с природой, ограничиваясь удовлетворением только самых насущных потребностей. Учение это несло утешение и рабу, и бедняку: каждый из них мог оказаться свободнее и счастливее человека свободнорожденного и богача. «Добродетель — орудие, которого никто не может отнять».

Пытаясь основать свою жизнь на принципах кинического учения, на пренебрежении к удобствам, ко многим принятым в обществе условностям поведения, дальше других зашел ученик Антисфена Диоген, неутомимый искатель истинной мудрости, добродетели, счастья и потому герой бесчисленных античных анекдотов. Это он, Диоген Синопский, по рассказам древних, жил на площади в простой бочке, это он днем, среди толпы, искал с фонарем того, кого мог бы назвать человеком, говоря: «Народу много, а людей немного». Он жил в полной нищете, но язвительно высмеивал пороки и смешные условности в поведении окружающих. Люди же потешались над его сумасбродствами, сохранив, однако, восхищенную память о нем. Самопрезрение к наслаждению, полагал он, благодаря привычке становится высшим наслаждением. Добродетель — не что иное, как следование во всем природе, которая ведь "требует так мало". Хотя бедняки, бессребреники, люди, не связанные заботами об имуществе, особенно легко воспринимали учение киников, не следует думать, будто это было правилом без исключений. Известен, киник Кратет из Фив, некогда богатый землевладелец, виднейший из граждан города, впоследствии вместе с женой Гиппархией обратившийся к кинической философии. Деньги свои он раздал горожанам или, по другой версии, бросил в море, а сам стал ходить по чужим домам в грубом плаще, проповедуя добродетель.

Пока бродячие философы-киники учили отречению от материальных благ и предрассудков, гедоническая, или киренская, школа призывала людей во всем руководствоваться собственными ощущениями, а значит, предаваться чувственным радостям. Истина непознаваема, объяснял основоположник гедонизма Аристипп, поэтому каждый человек должен стремиться к тому немногому, что ему доступно, — к удовольствию. «Если бы роскошь была дурна, — говорил этот выходец из Кирены, — ее не было бы на пирах у богов». Счастье — лишь совокупность минутных радостных ощущений, которыми поэтому надо дорожить и пользоваться. Переходя из города город, не чуждаясь пиров в богатых домах, знакомств с гетерами и бесед с местными тиранами, Аристипп Киренский являл собой полную противоположность Антисфену я Диогену. И все же гедонизм вырастал из той же почвы, исходил из тех же философских посылок, что и философия киников. В этом нетрудно убедиться, познакомившись с дальнейшей эволюцией гедонизма, со взглядами многочисленных учеников Аристиппа. Уже Феодор, по прозвищу Атеист, ставил прочные, длительные удовольствия выше минутных, а главное — весьма мало, едва ли больше, чем великий киник Диоген, считался с мнением окружающих, охотно эпатировал их, показывая, что не в соблюдении обычных норм поведения заключена высшая мудрость жизни.

Если киники противопоставляли себя обществу, то Феодор, открыто утверждавший культ наслаждений, делал это еще более явно. Грекам, воспитанным на образцах патриотизма времен греко-персидских войн, непривычно было слышать такое, например, суждение Феодора: «Весьма разумно, что мудрец не выйдет жертвовать собой за отечество, ибо он не откажется от разумения ради пользы неразумных: отечество ему — весь мир». По-своему близок к киникам и другой ученик Аристиппа, Гегесий. Счастье невозможно, учит он, а наслаждение состоит в отсутствии страданий. Жизнь полна мучений, боли, так что смерть столь же привлекательна, как и жизнь. Мудрому все безразлично в жизни — свобода и несвобода, богатство и бедность, а потому стремиться к наживе, к почестям, к обретению материальных благ — удел неразумных. Нетрудно заметить, что из учения Гегесия логически вытекает оправдание самоубийства, добровольного ухода из жизни, полной страданий, — из-за этого за основателем секты гегесиаицев закрепилось прозвище «Учитель смерти».

Учеников у Сократа было множество, но никто из них в истории философии не встал вровень с Платоном. Происходил он из старинной афинской аристократической семьи; был даже, возможно, потомком Солона. После казни Сократа временно покинул Афины, много путешествовал, жил, в частности, при дворе сиракузского тирана Дионисия на Сицилии. Позднее в Афинах основал философский кружок в роще, посвященной герою Академу, — Академию.

В отличие от других учеников Сократа Платон не ограничился проблемами этики, а создал целостную систему философского идеализма. Так как ни в одном из своих многочисленных сочинений (все они имеют форму диалога) он не дал ее полного описания, то едва ли возможно здесь изложить вкратце всю совокупность его идей и их эволюцию. Главный, ключевой тезис: мир, воспринимаемый человеческими чувствами, есть лишь слабое отражение, бледный отпечаток мира самостоятельно существующих «идей» — сверхчувственных, только мыслью философа постигаемых прообразов всех вещей. В этих отвлеченных, наделенных самостоятельным существованием «идеях» заключено то общее, которое, подобно людям и предметам, отбрасывающим тень, проявляется в разнообразии отдельных вещей, воспринимаемых при помощи зрения, слуха и т. п. Только эти умопостигаемые общие понятия («идеи») существуют реально, вечно и неизменно, как в свое время учили элеаты; напротив, мир чувственных вещей реален не более, чем мир теней. И именно тени доступны непосредственному наблюдению, дающему, следовательно, лишь «мнения», лишь подобие истинного знания о вещах. Подлинное знание — это погружение мыслью в стихию «идей», духовных сущностей, общих понятий. Но познание возможно, ибо это не что иное, как «вспоминание»; до рождения человека его бессмертная душа блуждала, в мире «идей», созерцая общие понятия, которые, таким образом, как бы врождены человеку. Так, сравнивая две сходные между собой вещи, люди «вспоминают» понятие сходства, внесённое в человека его душой, которая была знакома с этим понятием прежде. Пока человек живет, его бессмертная душа томится в бренной телесной оболочке — вслед за орфиками и пифагорейцами Платон называет тело гробницей, души-