Читать онлайн «Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика». Страница 6

В период с 1801 по 1805 гг. геополитический фактор не мог сыграть на руку франко-русскому сближению. Этому, в первую очередь, препятствовали идеологические и социальные моменты, в немалой степени барьером стала и агрессивная, и вызывающая политика новоиспеченного французского императора. Поначалу Александр I, даже, вероятнее всего, симпатизировал Н. Бонапарту. Но чем больше он присматривался к политическим шагам первого консула, тем явственнее вырисовывалась опасная перспектива и прямая угроза для Европы и России в деятельности этого человека. Уже в частном письме к Ф. Лагарпу 7 июля 1803 г. молодой русский монарх достаточно критически оценивал провозглашение Наполеона пожизненным консулом и было очевидно, что он уже потерял всякие иллюзии по отношению к нему так же, как померк окружавший его ореол республиканца. Вот цитаты из этого письма: «пелена спала с его глаз», по его мнению, Бонапарт имел уникальную возможность работать «для счастья и славы родины и быть верным конституции, которой он сам прясягал» (сложить с себя власть через десять лет), а «вместо этого он предпочел подражать европейским дворам во всем, насилуя конституцию своей страны», поэтому он видит теперь в нем «одного из самых знаменитых тиранов, которого производила история»{25}. Ясно, разочарование было связано и с его либеральными воззрениями, в которые будущий французский император («тиран») никак не вписывался. В такой ситуации Александр I стал проводником активной антифранцузской политики, которая полностью отражала интересы русского дворянства и государства. Его можно назвать и идеологом последовательной русской стратегии в Европе. Во всяком случае, в проведении долговременной последовательной политики в европейских делах России того времени ему не откажешь. В данном случае российский император выступал продолжателем борьбы с революцией — политики, заложенной еще Екатериной II.

Как раз с точки зрения основ геополитики англо-русский союз имел тогда гораздо больше шансов на реализацию, несмотря на существовавшие противоречия и разные подходы при решении конкретных задач европейской политики. Такой союз был вполне закономерен, так как оба государства имели сходные интересы в отношении Центральной Европы, им оставалось только договориться между собой[28]. Поэтому необходимо признать, что первоначальный исходный посыл О.В. Соколова о «личной неприязни» российского императора ошибочен, мало того он создает неправильное и превратное представление о кампании 1805 года так же, как и о позиции России в этом военном конфликте. Непонимание причин войны ведет за собой и шлейф искажений в описании характера кампании и русской стратегии в целом в этот период. Другое дело, что Александр I был не безгрешным государственным деятелем, поэтому можно и нужно говорить о его ошибках[29]. Благо, что тогда положение Российской империи допускало определенный лимит промахов своего молодого императора. В политике обойтись без ошибок невозможно, но за них дорого платили и платят подданные.

Известно выражение: «короля играет свита». Оно применимо и к Александру I. Безусловно, он являлся самостоятельной фигурой, но в отношении его личности даже среди современников всегда было много полемики. А для его характеристики обычно приводилось актуальное высказывание князя П.А. Вяземского: «Сфинкс, неразгаданный до гроба, о нем и ныне спорят вновь». Но русский монарх не мог быть одиночкой. В проведении своей политики он должен был опираться на конкретные личности, представителей высшей бюрократии. За персоной № 1 обычно стоит не один человек, а хотя бы несколько. Функционирование публичного лидера всегда обеспечивает команда. Она состояла у Александра I из разных людей. В ней, можно сказать, присутствовали поколения «отцов и детей», конфликты между которыми, в силу личностных особенностей и опыта, разного культурного капитала и мировоззрения, были неизбежны.

В данном случае, необходимо отметить одну особенность — разные способы механизма принятия решений верховной властью в постреволюционной Франции и крепостнической России. Если во Франции директивные и законодательные акты направлялись, как правило, от первого лица к подчиненным, то в России действовала иная схема, характерная для феодального государства. Сначала приближенные (часто по устному распоряжению сверху) разрабатывали и подавали проекты на утверждение императору, после чего они приобретали силу закона. С этой точки зрения сановный Петербург играл очень важную роль в жизни империи. В близком окружении Александра I и рядах высшей бюрократии всегда находилось много лиц, предлагавших самые разные решения в политике: сторонники «свободы рук», мира или войны, поборники вступления в коалицию, приверженцы союза с Францией. Часто, в зависимости от конкретно сложившейся ситуации они могли менять свои взгляды. Но это было условное разделение в правительственном лагере. Последнее слово всегда было за императором. Он принимал окончательные решения во всех важнейших вопросах, касающихся жизни и деятельности империи, в том числе, конкретные решения кто должен играть первые роли в различных отраслях управления империи и его окружать в главных бастионах власти[30]. Поэтому, не разбирая всех коллизий, споров и предложений (а они всегда были), постараемся выводить лишь результирующее направление в политике.

Александр I с юности мечтал о военных подвигах. В 1805 г. он стал первым русским монархом после Петра I, присутствовавшим на театре военных действий. «Военное ребячество» и гатчинское воспитание было противопоставлено гению первого полководца Европы[31]. Отправляясь на войну, он надеялся погреться в лучах славы русских побед над Наполеоном. Хорошо знакомый лишь с парадной стороной военного дела и переоценивший боеспособность русских войск, он стал свидетелем катастрофического поражения русских при Аустерлице. В истории российской армии Аустерлицкую битву можно назвать второй «Нарвой». Без этого унизительного проигрыша не было бы и будущих побед. Во всяком случае, стали очевидны огрехи и недостатки предшествующего периода подготовки войск и высшего командного состава, необходимость военных реформ.

После Аустерлица, ввиду отсутствия общей границы между Россией и Францией, произошел почти годовой отрезок в перерыве военных действий. В это время в правительственных кругах усиленно обсуждался вопрос о дальнейшем курсе. Естественно высказывались разные соображения и предлагались различные методы решения внешнеполитических задач{26}. Русская сторона была вынуждена вступить в переговоры с Францией и даже направила своего дипломатического уполномоченного П.Я. Убри в Париж. Мирные переговоры начала и Англия, но единой англо-русской платформы в переговорном процессе с Францией выработано не было. Убри 20 июля 1806 г. подписал проект франко-русского мирного договора, но его, после специально созванного в Петербурге по этому поводу совещания высших правительственных чиновников, Александр I отказался ратифицировать.

Еще раньше 17 июня 1806 г. от «большой политики» был отстранен А. Чарторыйский, уволенный в отставку. Таким образом, он стал ответственным в глазах русского общественного мнения за провал планов III коалиции в 1805 г. В октябре же 1806 г. ситуация в Европе резко изменилась — неожиданно в войну против наполеоновской империи вступила Пруссия, считавшаяся до этого союзницей Франции. Но после молниеносного разгрома ее армии, почти вся прусская территория оказалась в руках французов. Пришедшая на помощь пруссакам русская армия практически оказалась один на один против войск Наполеона.

Испив в полной мере горечь неудач Аустерлица, Александр I сделал вывод о том, что первым полководцем в Европе всегда будет его противник. Поэтому он выбрал для себя иную сферу и все силы направил в область высокой политики (не забывая держать под полным контролем армию). Как дипломат российский император показал себя мастером политического расчета, в чем ему отдавали должное многие современники. «Это — истинный византиец, — высказывался о нем сам Наполеон, — тонкий, притворный, хитрый»{27}.

После кровопролитной кампании между русскими и французскими войсками 1807 г., закончившейся поражением русской армии под Фридландом, наполеоновские полки остановились на р. Неман, а боевые действия были прекращены. Правда, положение России нельзя в тот момент охарактеризовать как критическое. Имелись воинские резервы, чтобы быстро подкрепить и восстановить численность действующей армии, да и время, пространство и близость тылов играли бы на руку русским в случае продолжения боевых действий[32]. Но военные неудачи, непомерные финансовые расходы, сложная политическая ситуация (Россия одновременно вела еще войны с Турцией и Персией), боязнь внутренних потрясений в результате наполеоновской пропаганды, союзнический «эгоизм» англичан (можно сказать, полная бездеятельность и отказ от реальной военной и финансовой помощи) и усиление русско-британских разногласий[33], да и неуверенность генералов в возможном успехе на полях сражений, заставили российского императора Александра I вступить с Наполеоном в переговоры о мире. В какой-то степени у России на тот момент были исчерпаны средства борьбы с Наполеоном. Приходилось поневоле «по одежке протягивать ножки», да и затяжная война слишком многим в петербургских верхах казалась делом рискованным и бесперспективным[34]. В свое время В.Г. Сироткин, проанализировавший мнения трех основных придворных группировок в царском окружении 1807 г., пришел к выводу, о том, что, несмотря на разногласия в подходах, в целом «еще до Фридланда в русских правящих кругах и общественном мнении отчетливо прослеживалась тенденция к мирному завершению вооруженного конфликта с Францией»{28}. В такой обстановке в маленьком провинциальном городе Тильзите 9 июня 1807 г. между сторонами было подписано военное перемирие, которое Александр I ратифицировал 11 июня, после чего последовал стремительный калейдоскоп важных событий. Они мгновенно и круто изменили внешнеполитический курс российского тяжеловесного государственного корабля.