Читать онлайн «Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика». Страница 29

А сколько еще прогрессивных деяний славного Наполеона можно вспомнить! Особенно похвальна его заботливость как о своих, так и о чужих подданных. Можно привести много чудных характерных фактов. Например, после подписания Амьенского мирного договора в 1802 г. (а при Наполеоне Франция жила мирной жизнью только с марта 1802 по май 1803 гг., все остальное время воевала) в единственный короткий мирный отрезок времени Бонапарт отправил на остров Гаити военную экспедицию (видимо, чтобы армия не забывала полученные на войне навыки) для приведения в покорность восставших чернокожих негров этой бывшей французской колонии и «для уничтожения правительства негров» во главе с Ф.Д. Туссен-Лувертюром. А всем известное отеческое либеральное отношение французского императора к собственной прессе — сколько газет оказались закрытыми? А как с помощью мелочной цензуры душилась малейшая самостоятельность? Правильно, нации нужно читать только одну официальную газету — «Монитор», остальные явно были лишними. А всякие там литераторы, типа мадам А.Л. Ж. де Сталь, подумаешь, баронесса и всемирно известная писательница, не понравилась первому лицу государства — получи мелочные придирки, высылку, изгнание. Да и то верно, нечего ей жить в Париже, да и вообще топтать французскую территорию, не заслужила. А расстрел не какого-нибудь герцога Знгиенского, а немецкого книготорговца Пальма? Тоже очень правильно, торгуешь не тем, что нужно Наполеону — получи свинцовый подарок в грудь. Перечень подобных актов великого и прогрессивного корсиканца имеет большое продолжение. При этом можно, конечно, не принимать во внимание мнение известного наполеоноведа Ж. Тюлара, который считал: «Военная диктатура Наполеона снискала не лучшую репутацию. История Франции не знает такой формы правления, которая могла бы соперничать с наполеоновской в подавлении интеллектуальной и духовной жизни страны»{136}.

Некоторым диссонансом, согласитесь, на фоне выводов Д. Чандлера звучит марксистский тезис о прогрессивности политики Наполеона (хотя но результатам он в целом справедлив). Ведь, по сути, он оправдывает захват чужих территорий, «революционную целесообразность» и прогрессивные революционные захватнические войны, хотя сегодня подобные акты порицаются даже левой «прогрессивной общественностью» и противоречат нормам международного права. Прогресс, овеянный революционной романтикой, но основанный на культе военной силы, купленный кровью и чередой бесконечный войн. Хотя с точки зрения сторонников «вечно живого учения» это просто-напросто диалектика и никаких странностей здесь нет. Хорошо все, что служит делу революции и прогресса. Правда, в этой схеме выпадает и не звучит один важный момент — что же нужно было делать с ретроградами и реакционерами, выступавшими на стороне «Старого режима»? Понятно, судьба эксплуататоров марксистам не интересна, подумаешь, попали под гильотину или расстреляли несколько десятков тысяч дворян и их верных холопов, мешавших делу прогресса. В XX веке счет шел уже на миллионы и то ничего.

Но историк не должен исходить из идеологизированных схем, выступать адвокатом или прокурором одного излюбленного им класса или одной «верной» теории. Надо хотя бы сделать попытку подняться над схваткой, абстрагироваться от личных, национальных и идеологических пристрастий и стараться с этих позиций судить и оценивать деятельность современников событий. А вот по поводу стоимости прогрессивности деяний Наполеона — по разным подсчетам в наполеоновских войнах Франция потеряла от 1 до 2 миллионов человек (хотя признаемся, «цифирь» в руках историков бывает лукавой)[118], да столько же противники французского полководца. В целом этот прогресс (как и «карьера маленького капрала») Европе обошелся от 2 до 4 миллионов жизней, и это были, как правило, молодые люди. Всегда трудно взвешивать на чаше весов истории потери и приобретения. Пускай каждый решит — дорого это или приемлемо. Но это была цена и плата за кратковременное существование европейской империи, авантюрность целей которой изначально предполагала ее неминуемый крах. На этом фоне очень странной представляется позиция Троицкого. Ведь он готов возложить ответственность за постоянные войны начала XIX в. на те европейские страны, которые не имели желания подчиниться диктату Наполеона, он также готов оправдать принудительное объединение Европы под его скипетром с целью закрытия рынков для английской торговли, а фактически, идею всемирной монархии, как одно из главных средств борьбы Франции с Великобританией. Хотя надо признать, последняя идея, безусловно, была грандиозной (хоть и невыполнимой), она могла захватить любого марксиста, привыкшего мыслить категориями в мировом масштабе.

Что касается тезиса о Наполеоне, как первого интегратора Европы, то следует напомнить, что в то время не было экономической заинтересованности отдельных стран и территорий в объединении, а существовала только политическая воля одного человека, стремившегося создать силой штыков одну общеевропейскую империю. Этой воли (даже при наличии штыков) оказалась слишком мало. И именно навязывание этой воли с помощью военной силы привело к резкому взлету национализма и освободительных тенденций в большинстве стран Европы, что и стало в конечном итоге одной из причин крушения французской империи. Еще А.Н. Пыпин обратил внимание на то, что внесение французских законодательных норм в практику завоеванных территорий привело к странному, на первый взгляд, явлению, а именно: «Наполеоновское иго над Германией послужило для нее началом освободительного движения. Уничтожая политическую независимость целых стран, завоевание полагало для них зачатки независимости гражданской»{137}. Наполеон сам, своим бесцеремонным поведением взрастил и дал толчок национальному подъем} в Европе, что его и погубило, так как возникла мощная энергия сопротивления его имперским амбициям. По мнению С. Соловьева, в начале XIX столетия такие понятия, как «Наполеон, французская империя, — стали для Европы синонимами постоянной войны, постоянных завоеваний, постоянных территориальных изменений, не говоря уже о том, что каждая война, оканчивавшаяся успехом, завоеванием, порождала новую войну, усиливая обиду, увеличивая число обиженных, раздраженных. Франция осуждена была на постоянные войны, постоянные победы, что необходимо вело ко всемирной монархии; но основное начало европейской политической жизни состояло в недопущении такой монархии»{138}. Европа могла бороться с угрозой всемирной империи под началом Наполеона только традиционным путем создания коалиций. Это был единственный, но, может быть, не самый оптимальный механизм противодействия. Создаваемые поначалу коалиции терпели поражения одна за другой по самым разным причинам. Не будем подробно делать «разбор полетов» коалиционеров, скажем лишь, что корни этих поражений во многом произрастали из взаимного недоверия друг к другу союзных держав, преобладания собственных, а не солидарных, обще коалиционных интересов и отсутствия координации действий. Иными словами, неудачи происходили не только из-за мощи и военного искусства французов. Но, именно перманентная агрессивность Наполеона заставляла Европу с завидным постоянством каждый раз создавать очередную новую коалицию.

На заключительном этапе наполеоновских войн от французского императора, в силу проводимой им политики, в конечном итоге уже захотели избавиться не только феодальные монархи, но и европейские народы. Политические устремления Наполеона также способствовали тому, что частные интересы союзники отложили до времени ради достижения главной цели — убрать Бонапарта с политической арены Европы. В данном контексте уместно упомянуть, что объединительные тенденции возникли в Европе в начале XIX в., но также нужно подчеркнуть, что именно стремительно набиравший рост национализм возник как противовес наполеоновской модели силового объединения. Логично что, национализм взяли в союзники и использовали в своих целях силы «Старого режима» в борьбе против Наполеона. Такие в целом разнонаправленные тенденции как национализм и либерализм соединились для достижения своих целей под знаменем социального консерватизма. Вспомним, что и сегодня национализм достаточно прочно удерживает свои позиции даже в просвещенной и цивилизованной Европе, не говоря уже о других концах земного шара. Уместно также сделать акцент, что в итоге лишь по прошествию двух веков в Европе победила не наполеоновская модель, а идея добровольного и мирного (постепенного) объединения государств, сформулированная победителем Наполеона — Александром I. Тут уж стоит вспомнить известную фразу классика марксизма: «Прежде чем объединяться, надо было решительно размежеваться».