Читать онлайн «История городов будущего». Страница 43

Отель Cathay стал детищем сэра Виктора Сассуна, чьи личные апартаменты располагались в этом же здании. Он был правнуком рожденного в Багдаде и жившего в Бомбее еврейского магната Давида Сассуна, и внуком Элиаса Сассуна, который из Бомбея переехал в Шанхай, чтобы расширить торговую империю своего семейства. Перейдя в 1870-х годах от торговли опиумом к сделкам с недвижимостью, Сассуны стали приобретать участки на Бунде, где в конце концов вырастет их отель. К 1880 году семейство было крупнейшим землевладельцем на Нанкинской улице. Виктора, которому предстояло унаследовать империю, отправили в Хэрроу – престижную частную школу в Англии. Там правнука носивших тюрбаны жителей Месопотамии нарядили в ностальгический костюмчик с соломенной шляпой, в котором почти пародийно выразились вкусы сливок английского общества. Спустя несколько лет он к тому же получил право надеть черную мантию выпускника Кембриджа, после чего вернулся в Шанхай, мечтая оставить свой след в облике города и имея для этого все необходимые средства. Получив британское образование и имея корни в Бомбее и Багдаде, молодой Сассун был выше привычных разделений между Востоком и Западом.

Сассун добился того, чтобы его Cathay был не просто тематическим парком современности, но местом, где жители Шанхая могли бы приобщаться к космополитичной культуре, воплощением которой он сам являлся. В рамках модели обособленных сообществ, по которой на ранних этапах существовал открытый порт, первые багдадские евреи Шанхая, и среди них Сассуны, создали свою сеть общинных учреждений. Самым известным из них был Шанхайский еврейский кантри-клуб, построенный на землях семейства Кадури – еще одного клана воротил недвижимости с багдадскими корнями и родственниками в Бомбее. Однако, когда Виктору отказали в столике в одном из самых напыщенных клубов Шанхая, он не понесся топить свои печали в Еврейский кантри-клуб. Вместо этого, отражая царящие теперь в городе широкие взгляды, он основал собственный ночной клуб, в котором не было этнических ограничений. Его Ciro’s открылся в 1936 году прямо напротив расово нетерпимого Британского кантри-клуба. А в залах собственного отеля, под взыскательным взглядом управляющего, которого он переманил из легендарного бомбейского Taj Mahal Hotel, Виктор закатывал вечеринки, куда приглашались видные представители всех национальных общин Шанхая, включая и китайское большинство. Бонвиван в монокле и с тростью, которую он носил после ранения, полученного в бытность британским пилотом во время Первой мировой войны, на знаменитых своей распущенностью костюмированных балах Сассун всегда играл главные роли, в которых стиралась грань между садомазохизмом и социальным реваншем. На вечеринке «Школьные деньки» зал был заставлен графитными досками и увешан картами, а наряженный в мантию и профессорскую шапочку сэр Виктор расхаживал с розгами. На «Цирковом балу» он был укротителем и приветливо щелкал хлыстом. Сассуну особенно нравилось, что чистокровные британцы, когда-то относившиеся к нему свысока (один, узнав, что он едет в Лондон, с презрительной ухмылкой спросил, не устанет ли в пути его верблюд), теперь все как один выпрашивали приглашения на его празднества.

Удачно сложилось, что в звуковой дорожке нового космополитичного города преобладал первый глобальный музыкальный стиль – джаз. Сплав африканских ритмов, европейской инструментовки и сугубо современной импровизационной манеры вырвался из Америки и захватил весь мир, который сам становился все больше похож на Америку, поскольку мест, подобных Шанхаю, где смешивались представители всех континентов, становилось все больше. Для тех, кто желал протанцевать всю шанхайскую ночь в клубе без расовых предрассудков, Ciro’s сэра Виктора Сассуна был далеко не единственным вариантом.

Крупнейший ночной клуб города открылся в 1933 году. По-английски он назывался Paramount, по-китайски – «Байлемен» («Ворота ста удовольствий»). Клуб финансировали китайские бизнесмены, а строился он по проекту китайского архитектора Ян Силю. Paramount занимал почти целый квартал в Международном сеттльменте и снаружи выглядел как кинотеатр в стиле ар-деко, увенчанный многогранной башней, до чрезвычайности похожей на ту, что возвышается на другом берегу Тихого океана – на холме Телеграф-хилл в Сан-Франциско. Американский дух проник и внутрь помещения, где тромбонист из Гарлема Эрнст Кларк по прозвищу Пройдоха руководил местным оркестром. Пройдоха нуждался в полновесном биг-бенде, чтобы заполнить звуками джаза громадный зал с балконом и дополнительным танцполом на втором уровне. Двухъярусное устройство позволяло создавать иллюзию, что клуб набит битком, даже когда он был полон лишь наполовину, – так объяснял его архитектор, демонстрируя важное для любого клубного промоутера умение изобразить ажиотаж даже в проходной вечер. «Психология толпы устроена таким образом, – утверждал Ян Силю, – что в толкотне люди чувствуют себя замечательно, а в одиночестве скучают. Поэтому если зал слишком просторен, то настоящее веселье там можно устроить только по какому-нибудь особенному случаю»39.

Яна ценили не только за грамотные пространственные решения, но и за стилистическую гибкость. Если в Paramount он взял на вооружение глобальную эстетику ар-деко, то в открывшемся на другом конце города в 1935 году джаз-клубе Metropole Gardens Ballroom он создал интерьеры в стиле императорского Китая: у входа висел гигантский красный фонарь, а оркестр играл под фреской с резвящимися драконами.

Поскольку в период правления националистов китайцы продолжали наращивать средства и влияние, вскоре у отеля Cathay появился серьезный конкурент, принадлежащий местному капиталу. Cathay по-прежнему был самым высоким зданием на Бунде, но в 1934 году еще более высокий отель открылся на другом конце города, где Нанкинская улица проходит мимо Шанхайского ипподрома. Этот небоскреб был построен на деньги Объединенного сберегательного общества – ведущего финансового учреждения в китайских руках. Первые два этажа занимал банк, на девятнадцатом располагались помещения совета директоров компании, а все остальные были отданы под роскошный Park Hotel. Состоятельные китайцы танцевали и выпивали в танцзале Sky Terrace на 14-м этаже, откуда открывался отличный вид на когда-то недоступный им ипподром на другой стороне улицы. В эклектичном интерьере традиционные для Китая красно-золотые колонны поддерживали потолок в характерной манере ар-деко. Его украшала громадная фреска, воспевающая танцы эпохи джаза в образе свингующих музыкантов, окруженных парящими нотами.

Хотя здание Park Hotel и не обладает элегантностью Cathay, оно производит сильное впечатление размерами массивного краснокирпичного основания и пирамидального навершия последних этажей. В момент открытия отель возвышался не только над всем Шанхаем, но и над всем Старым Светом, включая Европу: 20-этажная гостиница была самым высоким зданием в мире за пределами Америки. Знаменательно, что в переживавшем экономический бум Шанхае именно китайские заказчики с готовностью принимали модернистские эксперименты в архитектуре – европейцы же с головой ушли в ностальгические воспоминания о временах до Первой мировой войны, когда глобальное господство их континента было еще неоспоримо.

Хотя китайцы могли справедливо гордиться зданием Park Hotel, гостиница была не более китайской, нежели сам город. В этом здании, как и во всем мегаполисе, проявлялись последние архитектурные, социальные и экономические тенденции всей планеты. Модернистское чудо, заказанное руководителями Объединенного сберегательного общества, создал архитектор Ласло Худьец – трудно классифицируемый и очень характерный для Шанхая персонаж. Худьец родился в 1893 году в Австро-Венгрии. Получив диплом архитектора Будапештского королевского университета в 1914-м, он был призван в армию и отправлен воевать на фронтах Первой мировой. Там Худьец попал в плен к русским и оказался в лагере для военнопленных в Сибири. В 1918 году, во время транспортировки из одного лагеря в другой, он бежал, спрыгнув с поезда рядом с китайской границей. Добравшись до Шанхая, он устроился в американское архитектурное бюро, нашел себе жену англо-швейцарского происхождения и в 1925 году открыл собственную фирму. Не имея недостатка в заказчиках, Ласло вел роскошную жизнь в им самим спроектированном псевдотюдоровском особняке во французской концессии. Шанхайландец до мозга костей, Худьец писал: «Куда бы я ни поехал, я везде буду чужаком, гостем… который повсюду чувствует себя как дома, но при этом лишен родины»40. Противоречие между его восторгом от роли гражданина мира и сопутствующим страхом, что он нигде не свой, – это опыт, в котором отразилась сама суть современности.

Для бездомных вроде Худьеца космополитичный Шанхай был домом – который сам Худьец и помогал строить. В 1927–1928 годах, вскоре после возвращения из путешествия по Соединенным Штатам, на окраине французской концессии Худьец спроектировал жилой комплекс в американском духе, чьи дома на одну семью в средиземноморском и тюдоровском стилях напоминали особняки, которыми в то же самое время застраивался расположенный на противоположном берегу Тихого океана Лос-Анджелес. Собственно, девелопером проекта тоже был американец, Фрэнк Джей Рейвен – глава шанхайской компании Asia Realty и член Муниципального совета Шанхая. Стилистическая мешанина, характерная для Америки, страны эмигрантов, где построить испанскую виллу рядом с английским загородным домом было так же нормально, как венгру жениться на англо-швейцарке, удивительным образом подходила Шанхаю. Вмещавший в себя сообщества со всего мира, Шанхай казался мегаполисом Нового Света, случайно оказавшимся в пределах Старого. Именно это имел в виду родившийся в Шанхае в 1930 году британский писатель Джеймс Баллард, когда описывал город своего детства как «на 90 % китайский и на 100 % американизированный»41.