Читать онлайн «История городов будущего». Страница 40

Пропасть между бедными и богатыми сделала Шанхай настоящим рассадником коммунистических ячеек, которые множились тут начиная с 1920-х годов. По-настоящему актуальной для Шанхая коммунистическую доктрину сделал Ленин, который трансформировал марксизм из политической теории, рассчитанной на промышленных рабочих передовых капиталистических метрополий, в руководство к действию для интеллектуальной элиты и немногочисленного рабочего класса развивающихся стран. Характерно, что «Манифест коммунистической партии», опубликованный Марксом в 1848 году, был переведен на китайский только в 1920-м – после Октябрьской революции. И тем не менее, несмотря на весь европоцентризм «Манифеста», благодаря признанию Марксом преображающей силы капитализма, его восхищенной констатации зарождения глобальной культуры и яростному возмущению эксплуатацией обнищавших масс, в переводе на китайский брошюра читалась так, будто покойный философ вел прямой репортаж прямо из Шанхая индустриальной эпохи.

В дополнение к своему тезису, что группа преданных делу революционеров способна установить коммунизм в стране с недоразвитой экономикой, доказательством которого, как казалось, служил успех большевистского эксперимента, в своей статье 1917 года «Империализм как высшая стадия капитализма» Ленин постулировал, что конец мирового господства западных держав наступит как раз посредством коммунистических революций в их колониях. Это была еще одна решительная модификация теории Маркса, который всегда полагал, что колонизация, несмотря на присущую ей эксплуатацию, – это единственный способ дотянуть неразвитые страны до уровня современного капитализма, с которого когда-нибудь они дорастут и до коммунизма. Новое ленинское видение коммунизма как антиимпериализма идеально подходило для Шанхая – капиталистического города, где большинство капиталистов были не местными промышленниками, но иностранными империалистами.

Большевистский режим ловко расположил к себе китайские массы, отказавшись от российских экстерриториальных привилегий в Китае. Для большевиков отказ от экстерриториальности был выгодным со всех точек зрения: с одной стороны, защищать бежавших в Шанхай представителей белого движения им не было никакого резона, а с другой – такой шаг придавал веса советской антиимпериалистической позиции, выставляя напоказ лицемерие так называемых демократий Британии, Франции и Соединенных Штатов, которые твердили, что все люди созданы равными, но тем не менее настаивали, что закон совсем не всегда один для всех. Для космополитичных националистов Шанхая, искавших идеологическое обоснование для борьбы за возвращение концессий и прекращение унижений своей родины, марксизм-ленинизм подходил как нельзя лучше.

В 1920 году, в третью годовщину большевистской революции, в Шанхае вышел первый номер журнала «Коммунист» – это был и первый случай употребления марксистского термина в китайском языке. На следующий год в здании школы для девочек французской концессии была учреждена Коммунистическая партия Китая (КПК).

Марксизм-ленинизм был как будто создан специально для Шанхая. Петроград был российским окном в Европу, а Шанхай – китайским. Сюда проникали европейские идеи, включая марксизм – и отсюда же плоды трудов нищающего рабочего класса утекали в карман акционеров западных корпораций вроде рокфеллеровской Standard Oil с ее огромным заводом в Пудуне и офисным зданием на другом берегу, в квартале от Бунда. Как и Петроград, Шанхай был единственным городом огромной, преимущественно крестьянской страны, где имелись люди, способные понять и принять коммунистическую идею, – радикально настроенные промышленные рабочие и интеллектуалы левых убеждений.

Однако за пределами Шанхая коммунизм поначалу не встретил серьезной поддержки. Китайские крестьяне были по большей части безграмотны, консервативны и глубоко преданы освященным конфуцианством иерархическим устоям. На протяжении 1920-х годов мечта Чан Кайши создать единый сильный Китай под своим авторитарным руководством оставалась куда понятнее для жителей континентального Китая, чем марксистско-ленинские теории. Соответственно, и последователей там у него было больше.

Тем временем шанхайские рабочие и интеллектуалы массово вступали в Коммунистическую партию. Одним из наиболее заметных партийных функционеров стал Гу Шуньчжан. Гу родился в рабочей семье и до того, как стать фокусником в универмаге Sincere на Нанкинской улице, успел поработать в суровых условиях шанхайского производства, в том числе механиком на сигаретной фабрике. Свои фокусы Гу показывал в саду на крыше Sincere – как правило, в образе «европейского дьявола», намазав лицо белилами и нацепив фальшивый нос. Опыт участия в зарождавшейся массовой культуре Нанкинской улицы, где Гу, наряженный белым человеком, зарабатывал подачками хохочущих богатых китайцев, которые без всяких шуток сами одевались, как белые, во многом определил его радикальные взгляды. Свои навыки иллюзиониста он вскоре поставил на службу партии, став ее тайным агентом и исполнителем смертных приговоров.

Недавно созданный Шанхайский университет тоже стал рассадником коммунистических идей, как некогда и университет в Петербурге. Одним из первых руководителей китайских коммунистов был Цюй Цюбо, профессор университета, который лично встречался с Лениным и считается переводчиком «Интернационала» – коммунистического гимна во славу всемирного пролетариата – на китайский язык. В партию вступили и многие студенты Шанхайского университета, особенно те, кто какое-то время учился в Европе.

В начале 1920-х годов коммунисты инициировали несколько стачек, в том числе на пудунской фабрике компании British American Tobacco. Но по-настоящему они заявили о себе во время всеобщей забастовки, разразившейся в городе в 1925 году. 15 мая в ходе обострения трудового конфликта между японским руководством текстильной фабрики и китайскими рабочими бригадир-японец застрелил своего подчиненного, который был еще и активистом Коммунистической партии. Вместо того чтобы арестовать виновного, Муниципальный совет Шанхая, где заседали представители японского бизнеса, но не было ни одного китайца, арестовал шестерых участников митинга памяти убитого коллеги. В ответ на это в субботу 30 мая 3 тысячи демонстрантов вышли на запруженную покупателями Нанкинскую улицу26. В результате проведенных Муниципальным советом арестов то, что начиналось как японо-китайский конфликт, теперь приобрело характер протеста против иностранного засилья. Речь шла уже не о конкретном японце, которому сошло с рук убийство рабочего, но о колониальном характере иностранных концессий. Протестующие требовали китайского представительства в Муниципальном совете и отмены принципа экстерриториальности. Они несли плакаты с лозунгами «Вернем себе концессии» и «Долой империалистов»27.

Пока молодой лейтенант полиции, отвечавший за порядок на этом участке, неторопливо обедал в Шанхайском клубе, куда пускали только англичан, его подчиненные в панике спорили о том, что им предпринять. В итоге у находившихся на месте событий британских офицеров не выдержали нервы, и они приказали подчиненным им сикхам и китайцам открыть огонь на поражение. Несколько протестующих погибло. И хотя бывший петроградский полицейский Анатолий Котенев в своем рапорте одобрил действия подчиненных, отметив, что «огонь немедленно рассеял толпу и вскоре движение по улице было восстановлено»28, стрельба по мирным демонстрантам могла остановить перемены в Шанхае 1925 года не больше, чем в Петербурге 1905-го.

Субботнее побоище, помимо массового бойкота японских и британских товаров, привело к забастовке, в которой участвовали более 100 тысяч рабочих на сотне с лишним иностранных предприятий29. Работа администрации Международного сеттльмента была парализована, поскольку на нижних уровнях ее штат набирался из китайцев; застопорилась деятельность муниципальных служб. На улицах концессий китайцы плевали в иностранцев с балконов, а при случае – отлавливали и избивали. Как писал один американский шанхайландец: «В это невозможно было поверить. Шанхай, который я знал и где мне было так хорошо… внезапно исчез… Я вдруг оказался в незнакомом, неприветливом мире посреди нигде»30. Для иностранцев это было откровением: оказалось, что Шанхай, несмотря ни на что, находится в Китае.

Забастовочный фонд пополняли крупные китайские коммерсанты из Общей торговой палаты, ведь в результате стачки закрылись предприятия их иностранных конкурентов, что безусловно играло им на руку. Более того, националистические лозунги сделали забастовку масштабным выступлением за политические реформы, и основные требования предъявлялись тут не хозяевам предприятий, но Муниципальному совету Шанхая. Китайские промышленники всецело поддерживали требования рабочих об отмене экстерриториальных привилегий и выделении китайцам мест в совете.