Читать онлайн «Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика». Страница 79

Происхождение семьи закреплялось в родословной легенде – рассказе о родоначальнике, его выезде на службу к тому или иному князю Рюриковичу, родстве с династией, пожалованиях, полученных от князя. В этих сведениях как бы кодировалась «на будущее» возможность для потомков занимать то или иное положение на ступенях сословной лестницы.

Начиная с конца XV в. – времени создания первых родословных документов – существовали различные стереотипы родословных легенд, которые как бы «передвигались» по разным сословным группам. С конца XV в. существовали, говоря условно, княжеская («Сказание к князьях владимирских») и боярская (росписи, помещенные в Типографской летописи) легенды. Первая – публицистический рассказ о происхождении династии (кстати, и в исторической литературе Сказание чаще рассматривалось как публицистическое произведение), вторая – краткая запись, основанная, как правило, на летописном или документальном известии. Необходимые для сословного оформления сведения заключались в такой легенде в имени князя, к которому выехал пращур (давность службы Рюриковичам), и статус выехавшего предка.

С середины XVII в. меняется форма боярской легенды. Выдвинувшиеся по службе семьи, впервые подавая в Разряд свои родословные росписи или создавая для семьи частные списки родословных книг, начинают родословия с пышных легенд о жизни и службе предков до выезда на Русь, по своей структуре аналогичные княжеским легендам XVI в.

На создание таких легенд безусловно повлияло распространение в России того времени переводной исторической литературы, в том числе и генеалогической, и особенно польских хроник. Генеалогические традиции, отраженные в таких памятниках (в частности, подробные рассказы о происхождении гербов в польских хрониках), активно и творчески воспринимались семьями, впервые создававшими свои росписи и стремившимися удревнить и облагородить свое происхождение (Украинцевы, Бестужевы-Рюмины и др.).

Появление таких легенд можно рассматривать и как новую тенденцию русской исторической мысли. Официальная летопись постепенно вытесня-лась более живым и актуальным «сказанием» или «повестью». Родословия, восходящие к европейским традициям, написанные по материалам Цицерона или Плутарха либо, на худой конец, Стрыйковского и Кромера (Римские-Корсаковы, Грушецкие), позволяли вставить историю своей семьи в контекст мировой истории, пробуждая новые идеи в сознании общества.

Массовая подача дворянских родословных росписей в 80-е гг. XVII в. после указа 1682 г. об отмене местничества привела к тому, что появилось большое число рукописей родословных книг, где после глав, восходящих к официальным редакциям, добавляются новые росписи и семейные документы, относящиеся к деятельности одной нескольких семей, имеющих общего предка. Такой родословной книгой является недавно обнаруженный список с генеалогическими материалами Нарбековых, Державиных, Парецких, считавших своим предком мурзу Багрима, выехавшего служить к великому князю Василию Васильевичу. После родословца в 21 главу здесь помещены росписи трех указанных семей, списки грамот Нарбековых 50-х и 80-х гг. XVI в., публикуемое ниже стихотворное сочинение о предке Нарбековых и рисунок их герба[1076].

Все эти документы Нарбековых надо рассматривать в комплексе. Центральное место здесь занимает стихотворное сочинение о подвигах Дмитрия Ивановича Нарбекова при взятии Казани в 1552 г. Со стихотворением связан текст списка грамоты царя Ивана IV от 21 июня 1551 г. в Бежецкую пятину, где Д. И. Чуваш Нарбеков назван Иваном Дмитриевичем и о нем сказано, что Нарбеков отставлен от службы, так как ранен в Казани (грамота написана за год до ее взятия!), «глаз выстрелен и руку у него оторвало из пушки». Возможно, при составлении этой грамоты был использован подлинный документ, полученный Нарбековым еще до взятия Казани.

Рисунок герба является как бы иллюстрацией к стихотворному описанию. В щите не только воспроизведены все подвиги Дмитрия Чуваша, но на примере эмблем, помещенных вокруг щита автор объясняет свое отношение к генеалогии и геральдике.

Стихотворение о Нарбековых интересно не только потому, что это – пока единственное известное поэтическое произведение по генеалогии и геральдике XVII в. Автор не ограничился красочным описанием подвигов Чуваша под Казанью и его страданий от полученных ран. Он сумел уложить в стихотворную форму легенду о выезде мурзы Багрима в Москву, поколенную роспись Нарбековых, сведения о земельных владениях семьи. В специальных разделах своего стихотворения автор объясняет, что «навой и коруна», помещенные над гербом, показывают происхождение Нарбековых от правящей татарской династии, а лук и стрела свидетельствуют о том, что татарская по происхождению семья рассеяла своих потомков по всему свету. В заключение, обращаясь к «мудрейшему читателю», автор сообщает, что герб – принадлежность благородных воинских семей, его «крепце употребляют» «поганские языцы» и «западных стран народи». В этих рассуждениях виден уровень генеалогических и геральдических представлений рядового дворянства России XVII в.

Герб Нарбековых, очевидно, первый оригинальный дворянский герб. Рисунки других гербов, приложенные к росписям 80-х гг. XVII в., (Грушецких, Эверлаковых и др.) воспроизводят соответствующие гербы Польши и Швеции.

Рисунок герба Нарбековых еще не имеет четкой системы расположения эмблем в щите, свойственной европейской геральдике. Скорее он напоминает многосюжетные композиции некоторых русских икон, где на одном поле, в одной плоскости размещено несколько эпизодов из жизни святого.

В щите слева направо скачет всадник, вытаскивая из глаза стрелу уже оторванной рукой. Есть изображение «варварина», которого он проткнул копьем, и всадника, ранившего его сзади. Городская стена, с которой стреляет пушка, изображена достаточно натурально. Внизу щита рисунок, изображающий Дмитрия Чуваша «на одреце», под которым разведен огонь.

Но эмблемы, помещенные вокруг щита – завой (чалма) и корона, составлены в соответствии с нормами геральдики. Если рисунок в щите всего лишь иллюстрирует поэму, то эти эмблемы позволяют автору выразить свою общую геральдическую концепцию.

В XVIII в. при создании герба Нарбековых для «Общего гербовника дворянских родов» был как-то использован и этот рисунок: «В щите, разделенном горизонтально на две части, в верхней в красном поле на левой стороне находится серебряная крепость с тремя башнями, из коих на средней видна серебряная луна, а на крайних двух по золотой звезде. На правой стороне изображен скачущий к крепости на коне воин, пораженный в глаз стрелою, и пушечным ядром оторвана у него рука, держащая меч. В нижней части на правом золотом поле на середине означена перпендикулярно меховая полоса. На левом голубом поле изображены золотом крест, над ним корона и внизу луна, рогами вверх обращенная…»[1077]. Над щитом – красная чалма с пером, над ней лук с вложенной стрелой. Как видно, Нарбековы в основу своего герба взяли изображение подвига Дмитрия Чуваша, а все детали, помещенные в рисунке из их сборника XVII в., сюда не вошли. Но геральдические символы – чалма, натянутый лук со стрелой – попали в герб XVIII в.

Памятуя, что однородцами Нарбековых были Державины, было бы заманчиво предположить, что поэтический дар был издавна присущ этому роду. Некоторые места в стихотворном произведении позволяют предположить, что его писали в кругу семьи: «Нам же, из него (Чуваша – М. Б.) роженым наследником его, живым сущим во здравии», но делать из этого окончательный вывод, конечно, рискованно.