Читать онлайн «Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика». Страница 29

В советской историографии последних десятилетий отмечался интерес к истории Литвы, проявившийся в русском летописании XIV–XVI вв.[376] Причем В. Т. Пашуто подчеркивал, что этот интерес связан не столько со сбором новых фактов, сколько с осмыслением и интерпретацией давно известных в интересах политики московских великих князей[377]. В значительной мере это положение можно отнести и к генеалогии литовских великих князей.

Ее составители не стремились собрать как можно большее число фактов – их круг не выходит за рамки московского летописании XV–XVI вв. Польские источники – хроника Бельского, Стрыйковского – эпизодически ис пользовались в редакциях родословий второй половины XVI в., и лишь в части, касающейся борьбы между наследниками Гедимина[378]. Причем эти заимствования из хроник не меняли основной концепции родословной легенды.

Очевидно, в XVI в. на это редактирование влияли три фактора: 1) внешнеполитический – отношения Литвы с Россией, 2) генеалогический – родственные связи московского правящего дома с литовскими великими князьями, 3) вассально-служебный – со второй четверти XVI в. при московском дворе сложилась значительная прослойка служилых князей, ведущих свое родословие от литовского великокняжеского дома и занимавших на Руси положение, близкое к положению удельных князей московского дома[379]. Отдельные представители этих семей играли ведущую роль в государственном аппарате России на протяжении всего XVI в.[380]

Во всех редакциях родословия литовских великих князей обязательно присутствуют четыре элемента, раскрывающие их политическую направленность.

Прежде всего – это вопрос о происхождении литовских князей, который является основой любого генеалогического документа. Следующий круг сведений связан с проблемой принятия христианства и отражает происходившую в то время борьбу православной и католической церкви в Литве. Немногочисленные, но специфические сведения есть в них о создании территории Литовского государства и, наконец, заимствованные из других источников, но весьма любопытные по контексту характеристики литовских князей.

Основным идейным вопросом всякого средневекового родословия, особенно великокняжеского, является вопрос о родоначальнике, о происхождении рода. Как правило, им должен быть выехавший в данную землю потомок римских императоров или представитель знатного рода. Согласно этой традиции средневековой генеалогии, на Руси великие князья киевские, а позднее – московские были потомками римских императоров. Эта идея была сформулирована в конце XV в.[381] и окончательно закреплена в первой четверти XVI в. Сказанием о князьях владимирских[382]. Русские родословия XVI в. придерживаются только этой версии. Та же тенденция наблюдается в родословии молдавских князей, составленной в конце XV в. в связи с замужеством и прибытием в Москву Елены Стефановны Волошанки[383]. Литовские летописи XV в. говорят о «римском» происхождении литовских великих князей[384]. Таким образом, для Руси, как и для некоторых соседних стран, родоначальник правящего дома выехал из Рима.

Составители московской редакции родословия литовских князей знали «литовскую» версию об их родоначальнике и даже заимствовали отдельные факты из источников, связанных своим происхождением с Литвой, но концепция происхождения литовских князей в них двуедина, к тому же она чисто московская: литовские великие князья считались потомками смоленских князей или слуг смоленских князей.

Эта версия появилась впервые в родословии литовских князей, составленном в существовавшем параллельно со Сказанием о князьях владимирских, позднее она была скреплена в Государеве родословце 1555 г. Самый ранний вариант конца XV в. (Чудовская повесть) начинает род литовских князей с 1293 г. (6801), когда «по пленении безбожного царя Батыя бежа от плена неки князь именем Витенец родя смоленьского князя Ростислава Мстиславича и вселися в Жемотя у некаего бортника»[385]. На вдове Витеня женился его «раб конюшец именем Гегименик»[386], и от него пошли литовские князья. Аналогичный текст находится в Послании Спиридона-Саввы и Сказании о князьях владимирских.

В 40-е годы XVI в. редакция родословных книг, предшествовавшая Государеву родословцу, а затем и Государев родословец «удревняют» родословную роспись литовских князей до 1129 г. (6637), когда Литва, платившая до этого дань полоцким князьям, «а владома своими гедманы»[387], призывает из Царьграда потомков полоцкого князя Ростислава Рогволодовича – Давила и Мовколда, из которых Давил стал первым литовским князем[388].

Таким образом, по русскому родословию, между Мовколдом, призванным в Литву около 1139 г., и его сыном Миндовгом, умершим в 1265 г.[389], хронологический разрыв примерно в 130 лет. Эта московская версия о происхождении литовских князей не согласована с помещенным в тех же родословных книгах родословием смоленских князей, где также записан Ростислав Рогволодович. Следовательно, мы можем с большой вероятностью говорить об определенной концепции, а не изложении исторических фактов. Такая концепция приравнивала выехавших в конце XV–XVI в. литовских князей Гедиминовичей к русским княжеским домам и уравнивала права литовских и московских правителей на смоленские, полоцкие и черниговские земли.

В этой редакции родословия записываются по прямой линии от полоцких князей Рогволодовичей все литовские князья (6 поколений), известные русским летописям[390].

В 60-е годы XVI в. в родословиях всплывает версия, впервые появившаяся в конце XV в. в Чудовской повести и в Послании Спиридона-Саввы, а затем записанная вместе со Сказанием о князьях владимирских, по которой Гедимин не сын, а конюший (иногда конюх) Витеня.

В этой редакции родословной росписи существуют две тенденции – промосковская и протверская, из которых протверская, как полагает ряд исследователей, восходит к литературе Твери XV в.[391] Согласно ей, великий князь тверской Александр Михайлович, заботясь о восстановлении Руси, разоренной татарским нашествием, послал некоего Борейка в Волынскую землю, а Гедимина – на Неман. Гедимин, «слободщик великого князя», обогатился и стал называть себя великим князем литовским. Эта же редакция говорит о вассальной зависимости Ольгерда от тверского князя Михаила Александровича и принятии им титула великого князя после женитьбы на тверской княжне Ульяне[392].

В более смягченном виде эта идея перешла в родословные книги второй половины XVI – начала XVII в. Здесь также говорится о том, что тверской князь послал Гедимина на Неман, но в преамбуле рассказа радетелями о Русской земле названы два князя – тверской и московский[393]. Родословные книги никогда не пишут о зависимости Ольгерда от тверского князя, а инициатива его женитьбы на Ульяне приписана московскому князю Симеону Гордому[394].

Публицистическая заостренность первого родословия, составленного в годы борьбы при московском великокняжеском дворе в конце XV в. различных группировок и обострения в это же время русско-литовских отношений[395], во второй половине XVI в. была снята.

Но Ливонская война и события начала XVII в. вызвали к жизни в родословных книгах этот ранний вариант происхождения литовских князей.

Не менее важное место занимает в родословии литовских князей вопрос о принятии православия и борьбе православной и католической церквей.

Из-за тенденциозности генеалогического вопроса о происхождении литовских князей получилось, что потомки православных смоленских князей в Литве стали язычниками. Эту неувязку составители родословия возмещают подробным описанием отдельных моментов их крещения.

Все родословия, начиная с редакции конца XV в., говорят о крещении Нариманта, причем версия едина: его выкупил из татарского плена московский князь Иван Данилович, он крестился по своему обещанию, вернулся в Литву, где ему не дали княжения, и ушел в Новгород[396]. Начиная с Государева родословца, родословные говорят и о крещении литовского князя Довмонта в связи с его приходом в Псков[397].

Но особое внимание уделено двум князьям – Ольгерду и Войшелку (Вышлегу).

Ранняя редакция (Чудовская повесть и Сказание о князьях владимирских), начинающаяся с Витеня, говорит, естественно, о крещении Ольгерда, вся инициатива которого приписана его жене – тверской княжне Ульяне[398]. Здесь же Ягайло выступает как антитеза Ольгерду: он «впаде в латынскую прелесть» и «бысть советник и друг безбожнику царю Мамаю, его же побил за Доном благоверный князь великий Дмитрий Иванович»[399].