Читать онлайн «Тюрки. Двенадцать лекций по истории тюркских народов Средней Азии». Страница 43

Сам Тимур, как мы видели, был воином чагатайского типа, и его тюрки-чагатаи были ему, конечно, гораздо ближе, чем его иранские подданные — таджики. В войске Тимура рядом с тюрками были иранцы; историк-хорасанец Хафиз-и Абру даже утверждает, что Тимур из всех отрядов своего войска более всего доверял хорасанцам; но в то же время Тимуру приписываются изречения, в которых военные качества признаются только за тюрками. Когда Тимур в 1404 году, незадолго до своей смерти, давал наставления своим сыновьям и внукам, он говорил им, что владевший прежде Западной Персией Султан-Ахмад Джалаир[223] (и эта династия вышла из отюреченных монголов) не внушает беспокойства как человек «с характером таджика». Но в то же время Тимур, как все тюрки, подчинился влиянию иранской культуры.

Тимур был неграмотен, но не был чужд культуре, хорошо играл в шахматы, находился в постоянном общении с учеными и из бесед с ними вынес основательные познания в нескольких науках; своими познаниями в истории он удивил одного из величайших арабских историков того времени — Ибн Халдуна[224]. Тимур заботился не только о военных успехах, но и о привлечении в свое государство и в свою столицу ученых, об увековечении своей славы грандиозными постройками и оросительными работами; во всем этом он находился в зависимости от людей иранской культуры и, по крайней мере большею частью, иранского происхождения.

Только в последние годы жизни Тимура, в связи с задуманным походом на Китай, мы видим с его стороны те действия, к которым правитель нашего времени приступил бы с самого начала. Принимаются меры к прочному подчинению тех тюркско-монгольских народностей, против которых до тех пор предпринимались только набеги; в степи строятся крепости, причем передовым пунктом была крепость на Иссык-Куле; вообще проявляется забота о восстановлении земледелия и городской жизни. Все, что в этих отношениях было достигнуто перед походом Тимура на Китай, было утрачено тотчас после смерти Тимура, и попытки его преемников вновь подчинить кочевников не имели почти никакого успеха.

Тимур не был так счастлив в своих сыновьях и внуках, как Чингисхан, и после его смерти не могло быть и речи о сохранении границ империи, не говоря уже о дальнейшем расширении их. Очень скоро после смерти Тимура его династия лишилась всех своих владений, кроме Туркестана и восточных и частью южных областей Ирана; но на этом ограниченном пространстве, благодаря установлению сравнительного спокойствия и уменьшению размеров военных предприятий, могла происходить более оживленная культурная работа, чем при Тимуре. Главным городом империи вместо Самарканда сделался Герат, местопребывание того сына Тимура, Шахруха, к которому после некоторых междоусобий перешла верховная власть над всеми областями, оставшимися под властью династии Тимура; но и Самарканд, где сорок лет (1409–1449) правил старший сын Шахруха Улугбек, оставался блестящим городом, и постройки Улугбека по прочности, размерам и внешнему великолепию даже превзошли постройки его деда. Ни в гератских, ни в самаркандских постройках не было ничего национально-тюркского. Кроме мечетей и медресе строились также здания общеполезного назначения, как бани, караван-сараи и т.п., но и среди них, по-видимому, не было ничего подобного единственной из построек Тимура, имевшей национальное значение, — зданию над гробницей Ахмада Ясеви с его огромным котлом для угощения местных дервишей и приезжих гостей. Эта принадлежность здания соответствовала мусульманским понятиям о назначении обители дервишей — ханегаха (в документах встречается выражение «ханегах — убежище странников») и вместе с тем тюркским представлениям об обязанности начальника заботиться о щедром угощении своих подчиненных. Зато при потомках Тимура получила значительное развитие тюркская литература, о которой в истории самого Тимура почти ничего не говорится. Тюркская поэзия была в чагатайском государстве и раньше; дервиш Кабул-шах, провозглашенный ханом в 1366 году и скоро после этого низложенный, писал стихи, пользовавшиеся известностью еще в XV веке; как хан, он должен был считаться потомком Чингисхана; очевидно, что его язык был тюркским; на этом же языке им, по всей вероятности, сочинялись стихи. Один из сподвижников Тимура, эмир Сейф ад-дин, барлас, писал стихи персидские и тюркские. Но после смерти Тимура появляются более популярные поэты Секкаки{35} и Лутфи[225]; за последним признавал поэтические достоинства и классический поэт Алишер Навои. Секкаки прославлял в своих стихах уже внука и ближайшего преемника Тимура в Самарканде Халиль-Султана[226], впоследствии еще более прославлял Улугбека; в стихах, посвященных Улугбеку, автор говорит также о себе как тюркском поэте: «Небо еще много лет должно совершать свой кругооборот, прежде чем оно вновь создаст такого тюркского поэта, как я, и такого ученого царя, как ты». Лутфи также говорит, что Улугбеку известны достоинства его стихов, не уступавших, по его мнению, популярным в то время стихам персидского поэта XIV века Сельмана из Савы[227].

В самом конце эпохи Тимуридов, в конце XV и в начале XVI века, писал сочинения на тюркском языке потомок Мираншаха[228], Бабур; из слов Бабура мы знаем, что популярным поэтом был также его двоюродный брат, Байсункар[229], владевший некоторое время Самаркандом. Всех других чагатайских поэтов затмил во второй половине XV века Алишер Навои. Только произведения Навои пережили своего автора и получили широкую известность далеко за пределами владений Тимуридов; даже произведения Бабура, несмотря на их несомненные достоинства, сохранились только в небольшом числе списков и были настолько забыты, что должны были быть вновь открыты европейскими учеными. Алишер был человеком персидской культуры, вводил в тюркскую поэзию персидские сюжеты, даже написал историю древне-персидских царей. Нет известий, чтобы он интересовался, например, сочинением Рашид ад-дина, вообще историей тюрок и монголов. В то же время он придавал значение тюркской поэзии и тюркскому языку; в одном из своих сочинений, написанных в самом конце его жизни, он даже старается доказать преимущества тюркского языка перед персидским, на что не решался, насколько известно, ни один из других тюркских писателей, по крайней мере в Средней Азии.

Тюркские поэты писали преимущественно в Самарканде и Герате, то есть в городах, где огромное большинство населения составляли таджики и где тюркский элемент был представлен династией и войском. Политическое господство тюрок должно было придать некоторое значение их языку; мы знаем, что даже в Египте, где тюрок, вне военного элемента, вероятно, не было совсем, в эпоху мамлюков образовалась некоторая тюркская литература, преимущественно переводная. Разумеется, не все представители династии чувствовали себя тюрками и дорожили традициями своего народа; к тому же чисто тюркские традиции были вытеснены тюркско-монгольскими. Тюркское военное устройство того времени было наследием империи Чингисхана, и кроме тюркских военных терминов употреблялись монгольские, впоследствии забытые, например слово хошун в смысле «военный отряд». Степень преданности государя тюркским национальным традициям определялась тем значением, которое придавалось законам Чингисхана по сравнению с нормами мусульманского права — шариата. Шахрух в Герате хотел быть только мусульманским султаном и халифом и решительно отказывался признавать законы Чингисхана, тогда как в то же самое время Улугбек в Самарканде старался соблюдать, по крайней мере в военных делах, все законы, связывавшиеся с именем Чингисхана, назначая, по примеру Тимура, подставных ханов; он вообще старался править в духе своего деда.

Улугбек, однако, не имел возможности вернуться к тем планам, которые были у Тимура в последние годы его жизни; мечты Улугбека не шли дальше возведения на престол своих ставленников из местных царевичей. Он не унаследовал, по-видимому, военных талантов своего деда и не обладал темпераментом завоевателя; даже самое крупное из военных предприятий Улугбека, его поход в Моголистан в 1425 году, осталось без всяких результатов. Владения Улугбека к концу его правления были менее обширны, чем в начале; моголы отняли у него области к востоку от Сайрама, узбеки — области по Сырдарье ниже Туркестана. Могущество узбеков в то время усилилось под властью хана Абулхайра[230], сыновьям и внукам которого было суждено впоследствии положить конец государству Тимуридов. Абулхайр зимой 1430–1431 годов захватил на некоторое время северную часть Хорезма с городом Ургенчем; осенью 1448 года, когда Улугбек после смерти Шахруха старался подчинить своей власти Хорезм, Абулхайр совершил набег на Мавераннахр и разграбил окрестности Самарканда; в 1451 году Абулхайр вмешался в происходившие в Мавераннахре междоусобия среди Тимуридов; с его помощью потомок Мираншаха Абу-Саид[231] победил потомка Шахруха Абдуллу[232], племянника Улугбека. Победа Абу-Саи-да была в то же время победой ходжи Ахрара[233], стоявшего во главе среднеазиатского дервишизма и религиозной оппозиции против Улугбека и его системы управления. Почитатель своего деда Тимура, Улугбек в то же время был приверженцем тюркско-монгольских военных традиций и до некоторой степени тюркским патриотом. На это указывают монеты, чеканенные им в Герате и Самарканде в течение тех двух лет (1447–1449), когда он стоял во главе государства Тимуридов (до 1447 года монеты и в Самарканде, где фактически управлял Улугбек, чеканились с именем Шахруха). Улугбек едва ли не единственный из Тимуридов (среди монет самого Тимура такие монеты есть), чеканивший монеты и надписи на тюркском языке. Надпись монет Улугбека: «По духовному благословению эмира Тимура гургана слово наше Улугбека гургана» (гурган — монгольское слово «зять», как называл себя Тимур и некоторые из его потомков, породнившиеся, по его примеру, с домом Чингисхана).