Читать онлайн «Война с Ганнибалом». Страница 47

На бегущего неприятеля Марцелл бросает конницу, и она гонит пунийцев вплоть до самого лагеря. А в довершение всех бед случилось так, что два раненых слона повалились как раз в воротах, и беглецам пришлось перебираться через ров и через вал. Тут-то их и погибло всего больше. Враги потеряли до восьми тысяч воинов и пятерых слонов. Впрочем, и римляне заплатили за победу кровью: в легионах пало тысяча семьсот бойцов, у союзников – тысяча триста.

В ту же ночь Ганнибал снялся с лагеря. Марцелл не мог его преследовать из-за множества раненых.

Квинт Фабий Максим подступил к Таренту и расположился у самого входа в гавань, напротив крепости. На римские военные корабли, которые здесь стояли, оберегая крепость с моря, он нагрузил осадные машины и снасти, а также катапульты, баллисты и метательные снаряды всех видов. К морскому штурму были изготовлены и грузовые суда: одним предстояло везти к стенам машины и лестницы, другим – принять на борт воинов, которые бы издали обстреливали защитников города.

Но не эти труды привели Фабия к желанному успеху, а, скорее, ничтожная случайность, сама по себе едва заслуживающая упоминания. В пунийском гарнизоне, который караулил Тарент, был отряд бруттиев. Начальник отряда влюбился в одну женщину, тарентинку, а ее брат служил в войске у Фабия. В каком-то из писем сестра похвасталась ему любовью богатого и знатного чужеземца, и брат подумал: нельзя ли с помощью сестры воздействовать на влюбленного так, чтобы это было полезно римлянам? Своими мыслями он поделился с консулом, и тот велел ему проникнуть в Тарент под видом перебежчика. Он сумел сдружиться с бруттием, узнал его нрав и сперва осторожно, обиняками, а потом и напрямик предложил ему изменить пунийцам. Бруттий согласился. Обо всем договорившись и условившись, воин Фабия выбрался ночью из города и сообщил консулу, как он выполнил его поручение и как надо действовать.

Когда настал назначенный бруттием срок, Фабий в первую стражу ночи подал знак римлянам в крепости, а сам двинулся в обход всей гавани и засел у восточной стены Тарента. После этого загремели трубы разом и в крепости, и у входа в гавань, и на кораблях со стороны открытого моря. Шум и тревога были умышленные и ложные, потому что настоящая опасность грозила совсем не оттуда, но та-рентинец Демократ, командовавший обороной восточной стены, решил, что медлить нельзя: вокруг него все спокойно, а из других кварталов доносится такой крик, какой бывает лишь тогда, когда неприятель ворвется в осажденный город, а это значит, что начался штурм и, быть может, римский консул уже в Таренте! Коротко говоря, Демократ поспешно повел своих людей к крепости, откуда летели особенно громкие и страшные крики.

Фабий ждал молча и неподвижно. Он слышал, как начальники у врага поднимают солдат и приказывают брать оружие, слышал топот ног и звяканье железа. Когда же все звуки стихли, он понял, что обман удался и караульные ушли. Тут консул велит нести лестницы к месту, которое заранее указал бруттий (эту часть стены охранял отряд его соплеменников). Римляне легко взбираются наверх – бруттий сами им помогали, – спускаются в город и первым делом выламывают ближайшие ворота, через которые входят все остальные воины Фабия. Теперь подняли крик и они, но весь гарнизон собрался у крепости и у гавани, и, не встретив нигде сопротивления, они достигли рыночной площади; только здесь завязался первый бой.

Впрочем, он же был и последним. Ни мужеством, ни оружием, ни военною выучкой, ни силою тарентинцы не могли равняться с римлянами. Едва метнув копья и даже не обнажив мечей, они бежали и рассеялись по знакомым улицам, попрятались у себя или у друзей. Двое предводителей, Никон и Демократ, погибли, храбро сопротивляясь. Филемен, который первый задумал сдать Тарент Ганнибалу, ускакал; немного спустя нашли его лошадь без седока, а тело Филемена так и не нашли; вероятно, он утопился в колодце.

Начальника карфагенского гарнизона связывали с Фабием узы старинного, наследственного гостеприимства. Вспомнив о них, карфагенянин искал консула, безоружный, но по пути был убит каким-то солдатом. И вообще убивали всех подряд – карфагенян и тарентинцев, без разбору. Погибли и многие бруттии – то ли по ошибке, то ли по давней ненависти к ним римлян, то ли потому, наконец, что победители, желая быть обязанными своею победою лишь собственной отваге, а не чужой измене, избавлялись от неприятных свидетелей.

Насытившись резнею, принялись грабить город. Говорят, что рабов захватили тридцать тысяч, серебра в чеканной монете и в различных изделиях – без веса и меры, золота – больше тысячи килограммов, статуй и картин – почти столько же, сколько в Сиракузах. Со статуями, однако же, Фабий распорядился более великодушно, чем Марцелл в Сиракузах. Когда прислужник, составлявший опись добычи, спросил консула, как поступить с исполинскими изваяниями небожителей – все они почему-то были изображены в воинских доспехах, – Фабий ответил:

– Разгневанных богов оставим тарентинцам.

Стену, которую пунийцы возвели перед крепостью, Фабий приказал разрушить до основания.

Узнав, что римляне осаждают Тарент, Ганнибал поспешил на выручку, но дорогою получил известие, что все уже кончено.

– И у римлян есть свой Ганнибал, – сказал он тогда. – Как мы взяли Тарент, так его и потеряли – через хитрость и измену.

Чтобы никто не подумал, будто он убегает от Фабия, Ганнибал разбил лагерь в семи или восьми километрах от города и простоял несколько дней, а затем отошел к Мета-понту. Из Метапонта он отправил двух тамошних граждан к Фабию с письмом якобы от имени первых людей города, которые вызывались сдать Метапонт вместе с карфагенским караульным отрядом, если консул простит им все прежнее[81]. Фабий не заподозрил обмана и в ответном письме назначил день, в который прибудет с войском к Метапонту. Письмо это, конечно, попало прямо в руки к пунийцу. Заранее предвкушая, как он поймает в ловушку самого Фабия – осторожного из осторожных! – Ганнибал устроил засаду невдалеке от Метапонта. Но Фабий перед выступлением из Тарента гадал по священным курам, и птицы дважды подряд отказались от корма. Тогда принесли жертву богам, и жрец, рассмотрев внутренности, объявил, что консул должен остерегаться вражеского коварства и засады.

В назначенный день Фабий не явился. Те же гонцы пришли к нему снова и просили не мешкать. Они были схвачены и под страхом пытки во всем признались.

Публий Сципион в Испании всю зиму употребил на то, чтобы завязать добрые отношения с варварскими племенами. Он безвозмездно возвращал им пленных и заложников, не скупился на подарки. Весною его старания принесли первые плоды. В римский лагерь приехал известный вождь Эдескон – и не только потому, что его жена и дети были среди заложников, захваченных в Новом Карфагене, но и повинуясь общему движению умов, которое всю Испанию отдалило от карфагенян и сближало с римлянами.

По той же причине и Мандоний с Индибилисом, вожди Илергетов, покинули лагерь Гасдрубала Барки и увели всех своих соплеменников. Гасдрубал видел, что его силы тают с такою же быстротой, с какою растут силы неприятеля, и хотел сразиться как можно скорее. Того же самого хотел и Сципион: хотя приток новых союзников внушал ему все большую в себе уверенность, он по-прежнему опасался встречи со всеми тремя карфагенскими полководцами сразу и надеялся разбить их поодиночке. А на случай неожиданного и неблагоприятного оборота событий он увеличил свое войско вот каким образом. Флот пунийцев ушел от испанского берега, и, стало быть, у римлян тоже не было нужды в судах. Сципион поставил корабли в Тарраконскои гавани, а моряков зачислил в пехоту, вооружив их тем оружием, которое было захвачено на складах в Новом Карфагене.

В начале весны Сципион выступил из Тарракона (к этому времени Гай Лелий, без которого он не хотел начинать кампанию, успел вернуться из Рима). По пути к югу, на земле какого-то из союзных племен, его встретили Индибилис и Мандоний. Индибилис говорил за обоих и совсем не на варварский лад. Он не хвастался изменою пунийцам, а, скорее, пытался оправдаться, ссылаясь на обстоятельства. – Прежние союзники ненавидят перебежчика, – говорил он, – иначе и быть не может, однако ж и новые глядят на него с подозрением, я это хорошо понимаю. Но за всю нашу верность карфагеняне платили нам, илергетам, высокомерием, необузданною алчностью и всевозможными обидами. Так что и прежде мы были с ними лишь телом, а душою – с теми, кто чтит право и справедливость. Мы просим тебя об одном – чтобы наш переход на твою сторону ты не поставил нам ни в укор, ни в заслугу. Скоро ты узнаешь нас на деле и тогда оценишь по достоинству.

Римский командующий отвечал, что так именно он и поступит. Потом вождям илергетов привели их жен и детей, и они обнялись и плакали от радости. На другой день новый союз был скреплен взаимными клятвами, и испанцы отбыли за своим войском.