Читать онлайн «История Австрии. Культура, общество, политика». Страница 27

Новая турецкая война, начавшаяся при императоре Карле VI, не только закрепила за Габсбургами их прежние завоевания, но и привела к расширению подвластной им области на Балканах. На короткое время в руках императора даже оказалась главная балканская твердыня – Белград. Эта крепость была взята принцем Евгением, после чего родилась популярная песня «Принц Евгений, благородный рыцарь». Однако во время второй турецкой войны Карлом VI были утрачены не только обширные территории на Балканах, но и высокий авторитет, которым император пользовался у балканских народов.

Борьба с османами не давала Габсбургам и их землям перевести дух на протяжении почти двух столетий. Она оказывала сильнейшее воздействие и на внутреннее положение монархии. Уже в позднем средневековье начинались крестьянские войны, ставшие следствием османской угрозы, отчетливо выявившей кризис феодальной системы. Во время турецко-татарских набегов землевладельцы прятались в своих укрепленных замках, оставляя крестьян, которых были обязаны защищать, на произвол судьбы. Свои социально-политические последствия имело и устройство в XVI столетии так называемой «Военной границы», призванной обеспечить оборону от османов. Вдоль этой границы в основном селили южнославянских вооруженных крестьян, которые в случае турецких набегов меняли плуг на меч и становились щитом для лежавших за ними территорий. Эти крестьяне жили родовыми общинами под управлением старейшин, были свободными, не подчинялись власти землевладельцев и представляли поэтому социальную альтернативу феодальной системе.

Финансирование турецких войн было возможно лишь посредством налогообложения, что усиливало могущество сословий, об- /154/ ладавших правом одобрения податей. Таким образом, османская опасность играла важную роль в конфликтах между правителем земель (императором) и сословиями, которые в этих обстоятельствах могли легче добиваться выполнения своих конфессиональных требований. Даже религиозная терпимость османов (балканские народы не обращались в ислам, христианское и иудейское население могло сохранять свою религию, хотя и было обязано выплачивать особый налог)[86] и султанский абсолютизм играли роль определенного образца для тогдашней Европы.

Для истории ментальности важен негативный образ османов, сложившийся в Центральной Европе и распространявшийся по- /155/ средством интенсивной антиосманской пропаганды. Необходимость создания подобного образа врага обусловливалась различными причинами. С османами как «нехристями» следовало вести постоянную борьбу, что имело следствием переосмысление османской угрозы в религиозных категориях (турки как Божья кара за грехи христианского народа). С турками следовало бороться не только оружием, но и молитвами, покаянием и самосовершенствованием. Последнее, разумеется, было по нраву власть имущим и составляло важную часть феномена так называемого социального дисциплинирования. Кроме того, нужно было оказывать воздействие на политически влиятельную «общественность», побуждая ее к уплате или одобрению налогов. «Общественное мнение» раннего нового времени ограничивалось при этом мнением узкого круга лиц, на которых опирался правитель, преимущественно знати и высшего духовенства, а также определенной части высших городских слоев, иными словами – круга, представленного в сословных собраниях.

При этом социальная, пространственная и временнáя дифференциация образа турок не могла не бросаться в глаза. Верхние слои первыми совершили поворот к позитивному образу Востока, в своих основных чертах сложившемуся лишь в XVIII веке. Важными инструментами негативной пропаганды являлись патенты на набор войск и летучие листки, в которых был представлен образ османов. В искусстве также еще долго присутствовали турецкие мотивы, испытавшие, однако, существенную трансформацию (от жестоких турок к туркам поверженным). В противоположность этим негативным «образам врага» в описаниях путешествий можно усмотреть, скорее, позитивно-дружеское отношение к подданным султана.

Особенный пропагандистский эффект имел триумф над Османской империей 1683 г., имевший следствием совершенно новое видение проблемы: целью пропаганды является уже не раздувание страха перед турками, а прославление победы абсолютного монарха в лице императора и католической церкви.

Изменение клишированных представлений о турках и Османской империи в широких кругах населения произошло уже благодаря Просвещению, сначала в Западной и лишь позднее в Центральной Европе. Воздействие старых стереотипов, впрочем, можно наблюдать еще в XIX и XX вв., причем не только в народе, но и среди историков, находящихся под влиянием католицизма. /156/

Исследования последних лет вскрывают религиозные корни данного феномена и нацелены на переоценку «наследного врага христианства». Они подчеркивают, прежде всего, факт культурного обмена, происходившего несмотря на военные столкновения. /157/

/157/ Во многих отношениях, в особенности в том, что связано с материальной стороной жизни, между поздним средневековьем и ранним новым временем сохранялась значительная преемственность. С другой стороны, однако, налицо были резкие перемены. На заре нового времени был сделан ряд важных технических изобретений. Изобретение печатного станка с подвижными литерами (Гуттенберг) явилось началом революции в области передачи информации, использование пороха в огнестрельном оружии радикально изменило военное дело, карманные часы (Петер Хенляйн) произвели революцию в распределении времени. Огромное значение для «открытия» и освоения мира имело усовершенствование судовых компасов и навигационных приборов, сделавшее возможным дальнейшее развитие каботажного и океанского мореплавания.

Некоторые из этих новшеств усугубили наметившийся еще в средние века разрыв между культурой народа и культурой элит. Главную роль при этом играло распространение грамотности. С одной стороны, изобретение книгопечатания создало предпосылки для распространения книг в большем (но все еще рассчитанном на элиту) количестве, тогда как, с другой стороны, принцип Лютера, считавшего, что верующие должны читать Священное Писание, привел к революционной трансформации круга чтения людей раннего нового времени.

Дальнейший разрыв между различными группами населения произошел в ходе процесса социального дисциплинирования. «Одомашнивание» представителей различных слоев происходи- /158/ ло не одновременно; города уже в позднем средневековье принимали дисциплинирующие меры, облегчавшие совместную жизнь многих людей, потом произошло дисциплинирование дворянства, за которым медленно последовало крестьянское население. В ходе этого дисциплинирования менялись границы постыдного и неприемлемого, были закрыты купальни, нагота и телесность стали подвергаться осуждению. В формы социальной жизни проникла некоторая утонченность, «гробианская литература»[87] высмеивала тех, которые за столом по старинке рыгали и испускали газы, сморкались в скатерть и позволяли себе иные вещи, вполне обычные в средние века. При дворах разрабатывался все более утонченный церемониал, разнообразные формы выражения почтения определяли жизнь дворян и указывали на их ранг при дворе. Так называемый испанский придворный церемониал, на деле имевший бургундское происхождение, в умеренных формах господствовал и при венском дворе, где сохранялся вплоть до эпохи Просвещения. При этом те, кто находился за пределами общества, подвергались все более суровым преследованиям. В XVII и XVIII вв. предпринимались попытки дисциплинировать или убрать с глаз долой различные маргинальные группы. Нищие, проститутки, дети-сироты определялись в работные дома, где из них с помощью молитв и избиений должны были сделать «приличных людей». Преследованиям также подвергались представители народов рома и синти (именуемые цыганами): их изгоняли из страны, подозревая эту группу населения в особенной склонности к воровству или, что еще хуже, в шпионаже в пользу османов.

Главным средством, способствовавшим ужесточению мероприятий по социальному дисциплинированию, была игра на страхах людей. Эпидемии были подходящим поводом ужесточить моральные нормы, и в результате руководства по борьбе с заразой содержали преимущественно дисциплинирующие предписания. Хотя медицинскую помощь во время чумы уже оказывали (такой была, например, деятельность Поля де Сорбэ в Вене), более важной все еще оставалась надежда на Божью помощь. Эпидемиям чумы 1679 и 1713 гг. Вена обязана двумя памятниками, которыми императоры Леопольд I и Карл VI отметили ее прекращение. Это /159/ Колонна благодарения за избавление от чумы на Грабене и Карлова церковь, ставшая также монументальным средством репрезентации и выражения властных амбиций императора. Бесчисленные иконы, пожертвованные церкви простыми паломниками, отражают все те же представления о чудодейственном Божьем вмешательстве в дела этого мира.{23}