Читать онлайн «История Первой мировой войны». Страница 11

Германский посол запросил ответ 1 августа, и ему просто было передано, что «Франция будет действовать так, как того требуют ее интересы». В этот же вечер был отдан приказ о французской мобилизации. Но в республиканской Франции гражданское правительство стояло над Генеральным штабом, причем по требованию правительства еще 30 июля пограничные силы были оттянуты назад, вглубь страны на 10 км — как мирный жест и мера предосторожности, чтобы случайная пограничная перестрелка не послужила предлогом для объявления войны. Хотя с военной точки зрения это и являлось некоторой помехой, но политическую мудрость такого отвода войск подтверждает тот факт, что германские передовые части перешли французскую границу 30 июля — и вновь, с официального одобрения, перешли ее 31-го. Поэтому, когда 3 августа Германия объявила Франции войну, она могла прибегнуть к единственному внятному объяснению своих действий: якобы французский летчик «сбросил бомбы на железную дорогу у Карлсруэ и в Нюрнберге», — слух, который был опровергнут в прессе самой Германии еще до объявления войны.

Почему же с фактом объявления войны тянули два дня?

Во-первых, из-за нового утверждения Грэя, что раз есть хоть какая-то надежда на мирное соглашение между Россией и Австрией, Германия и Франция должны воздерживаться от каких-либо выпадов. Грэй несколько неопределенно сформулировал свои мысли, а Лихновский, стремясь сохранить мир, произвольно несколько их расширил, телеграфируя в Берлин, что «это, по-видимому, значит, что если мы не нападем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нам нейтралитет Франции».

Кайзер и его канцлер ухватились за эту соломинку. Кайзер сказал Мольтке: «Итак, мы двинемся всеми нашими силами только на восток». Мольтке, как гласят его мемуары, возразил: «Это невозможно. Наступление миллионных армий… результат многолетней кропотливой работы. Раз план разработан, его нельзя менять»…

Кайзер ядовито заметил: «Ваш дядя дал бы мне иной ответ!».

Мольтке отстоял свою точку зрения в вопросе продолжения сосредоточения сил против Франции, но кайзером было приказано на сутки отсрочить фактический переход границы Франции и Люксембурга. Мольтке патетически повествует: «Это было для меня большим ударом; меня это поразило в самое сердце». Все же его «сердечный припадок» скоро прошел, так как поздно вечером следующие телеграммы из Лондона показали, что Британия не обещает нейтралитета. Отсрочка была отменена. А если отсрочка и вызвала некоторое торможение мероприятий Мольтке, то все же это не помешало части передовых германских войск фактически в тот же день вступить в Люксембург, опередив все предварительные расчеты.

Тем не менее британский кабинет колебался. Большинство его членов так крепко держалось за мир и так сильно сомневалось в общественном мнении, что упустило время дать Германии ясные предупреждения о своих намерениях, которые могли бы поддержать слабые попытки Бетмана-Гольвега противостоять напору группировок, стоявших за войну. Теперь уже было слишком поздно; военная машина работала полным ходом. После 31 июля уже ничто не могло предотвратить войну.

В итоге длительные колебания британского кабинета — пусть естественные и заслуживающие уважения — только увеличивали опасения французов, боявшихся, что Англия покинет их в беде.

Положение спасла Германия. Вечером 2 августа она передала Бельгии свой давно подготовленный ультиматум, требовавший свободного пропуска германских войск, как это требовалось по германскому плану войны. Бельгийское правительство твердо ответило, что не позволит оскорбить свой нейтралитет. Утром 4 августа германские войска начали вторжение в Бельгию.

Эта угроза, еще до проведения ее в жизнь, явилась решающим фактором, укреплявшим мнение Британии о неизбежности вмешательства — хотя, как это правильно предвидел германский Генеральный штаб, дело должно было неизбежно дойти до этого. Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет. Ультиматум этот был принят Бетманом-Гольвегом с жалобным замечанием, что Британия ввязывается в войну «только ради клочка бумаги». В 11 часов дня по германскому времени срок ультиматума истек. Следовательно, Британия вступила в войну — а Италия осталась в стороне, 31 июля решив придерживаться нейтралитета.

Таким образом, в финальном акте, как и в начальных актах этого действа, решающими оказались «военно-технические» аргументы. Германская армия должна пройти через Бельгию, даже если это втянет в войну против Германии и Британию.

Итак, в мирное время военная машина оказалась достаточно сильна, чтобы привести к войне — но во время войны так и не смогла привести к победе, что наглядно подтвердили последующие события…

В борьбу народы вступили с условными взглядами и с системой XVIII века, лишь слегка претерпевшими изменения под влиянием событий XIX века. С политической точки зрения они считали, что предстоит состязание соперничающих друг с другом коалиций, основанных на традиционной системе дипломатических союзов. С военной же точки зрения они предполагали борьбу профессиональных армий. Хотя эти армии и распухли из-за принятой на континенте системы принудительных наборов, но все же борьба главным образом должна была вестись «солдатами» — а народ в массе, как зритель из амфитеатра, следил бы за успехами гладиаторов.

Германцы были ближе к истине, хотя истинное положение едва понималось одним-двумя проницательными непризнанными умами. Теория «нации с оружием» развилась в Германии в течение XIX столетия. Эта теория представляла народ скорее как резервуар, питающий армию подкреплениями, чем как мощную реку, поглощающую много притоков, причем армия является только одним из них. Их концепцией была «нация с оружием» — но не «нация в войне». Даже сегодня эта основная истина сохраняет полное значение во всем своем объеме и со всеми вытекающими из нее последствиями. В течение 1914–1918 годов воевавшие народы последовательно мобилизовали для нужд войны науку, изобретательную силу и техническую ловкость инженеров, физический труд, индустрию, наконец — перо пропагандиста. Это сочетание многих сил в течение продолжительного времени представляло собой хаотический водоворот — старый порядок уже рухнул, а новый еще не народился. Лишь постепенно все эти силы пришли к полезному взаимодействию. И все же еще спорен вопрос, действительно ли даже к последней фазе войны это взаимодействие достигло высшего предела согласования, которое направляло бы все эти разнообразные силы к одной цели.

Германская армия 1914 года родилась в наполеоновских войнах. В своем детстве она была вскормлена Гнейзенау и Шарнхорстом, а в отрочестве ее воспитывали Мольтке-старший и Роон. Зрелости она достигла в войну 1870 года, блестяще выдержав испытание в борьбе с плохо снаряженной и дурно руководимой французской армией. Воинская повинность распространялась на всех физически годных граждан; государство лишь отбирало нужное ему число людей. В течение короткого срока службы им давалась военная подготовка, а затем они возвращались к гражданской жизни. Целью и характерной чертой этой системы было стремление создать крупный резерв, на основе которого можно было бы во время войны развернуть массовую армию.

Каждый гражданин нес службу в течение двух или трех лет, в зависимости от того, в каком роде войск он служил. За этим следовало четырех- или пятилетнее пребывание в резерве. Потом он служил 12 лет в ландвере и, наконец, переходил в ландштурм, в котором и числился с 39 до 45 лет. Кроме того, существовал эрзац-резерв, в который входили те, кто не был призван на регулярную службу.

Этой организацией и совершенством подготовки объясняется секрет первого крупного сюрприза войны, который стал почти решающим. Вместо того, чтобы смотреть на резервистов как на войска сомнительного качества, годные только для решения вспомогательных задач или для гарнизонной службы, немцы оказались в состоянии во время мобилизации удвоить почти каждый корпус первой линии, создав при нем резервный корпус — и имели оправданное событиями мужество применить эти войска в открытом поле. Неожиданность эта опрокинула французские расчеты, чем сорвала весь французский план кампании.

Немцев часто упрекали во множестве просчетов — и значительно реже давали заслуженную оценку правильности многих их предвидений. Но только они смогли понять то, что сегодня воспринимается аксиомой: имея высококвалифицированные кадры инструкторов, можно быстро создать крепкую армию даже из рекрутов с краткосрочной подготовкой.

Германские офицеры и унтер-офицеры долгосрочной службы по уровню технических знаний и по мастерству не имели себе равных на континенте. Но хотя германская военная машина и была сколочена тренировками, необходимую прочность она приобретала также и другим путем.